Когда Бенедикт с отцом Брамбо вернулись, отец Дар, к счастью, был уже дома. Миссис Ромьер сходила в церковь и разбудила его. Но Бенедикт не стал задерживаться и слушать разговор священников.
По дороге к пруду он старался умерить свою радость и твердил про себя, что в благодарность за прибытие отца Брамбо он, Бенедикт, будет стараться выполнять свои обязанности еще более ревностно и смиренно, с еще большим самопожертвованием. Он подразумевал не только обязанности, которых требовала от него церковь, но и те дополнительные, которые сам возложил на себя для большей святости.
Вид голых мальчиков безотчетно смутил его, хотя он и сам не понимал почему. Он признавал, что в наготе нет ничего греховного. И все-таки — совсем нагие! А мальчишкам, по-видимому, ни чуточки не стыдно. Ему было особенно неприятно, что Джой, его брат, тоже разделся догола, как и его товарищи. Это бесстыдство как бы бросало тень и на самого Бенедикта.
Он стоял на берегу пруда, который сверкал красными бликами среди красных дюн, и смотрел на мальчиков. На середине пруда плавал плот, а на нем стоял Джой. Ресницы и нос у него были красные, по подбородку текли розовые слюни, а волосы на голове сбились в красный ком. Он смеялся и с воинственным криком бегал по скользкому плоту, колотя палкой по головам и рукам своих приятелей, а те, в свою очередь, старались свалить его в воду и завладеть плотом. Когда Джой кричал, его худенькие ребра раздвигались и сдвигались, как мехи аккордеона. Никто из ребят не заметил появления Бенедикта.
Он невольно рассмеялся. Джой выглядел таким торжествующим, так смешно приплясывал и с таким удовольствием дубасил своих товарищей, что Бенедикту тоже стало весело. Он смотрел на них до тех пор, пока два мальчугана не нырнули под плот и не опрокинули его. и Джой, взмахнув руками, плюхнулся в ржавую воду.
— Джой!
Все трое повернули к нему свои грязные рожицы.
— Что-о-о? — помедлив, ответил Джой.
— Пойдем домой!
— Неохота! — отозвался Джой.
— Пойдем, — угрожающе повторил Бенедикт. Мальчишки захихикали. — Пошли домой! Сам знаешь зачем...
— Не пойду!
Молчание.
— Одевайся, слышишь? — приказал Бенедикт, но Джой не сдвинулся с места. Он стоял в воде, по лицу тянулись красные потеки, пупок торчал на животе, словно красная пуговица.
— Ты не ходил на исповедь, — осуждающе проговорил Бенедикт.
— Ходил! — запальчиво возразил Джой.
— Не лги!
— Ходил! — Джой неуверенно осенил себя размашистым крестом.
— Не смей этого делать! — закричал Бенедикт. — Хочешь прямо в ад отправиться? Ты не ходил на исповедь — ты солгал!
Лицо Джоя заметно побледнело под красными разводами. Его приятели тоже перепугались и вылезли из воды. Они вытерлись своим нижним бельем, потом засунули его в карманы. Промокшие ладанки липли к их ребрам. Мальчики дрожали всем телом: погода была довольно прохладная.
А непокорный Джой по-прежнему стоял, вперив взгляд в воду.
Мальчишки хорошо знали о святости Бенедикта. Они молча оделись и пошли к поселку. Джой все не вылезал из воды.
Когда они оба скрылись за дюнами, Бенедикт сказал:
— Говорил я тебе, чтобы ты никогда не крал? А?
Джой передернул голыми плечами, как если бы его ударили.
— Я ничего не брал, — захныкал он, испуганно поглядывая на Бенедикта. Его трясло как в ознобе, но в голосе еще звучало неповиновение.
— Я нашел тележку, — процедил Бенедикт сквозь зубы.
Джой заморгал глазами, обведенными красной каймой.
— Чья это тележка?
— Я ее не крал!
— Говори!
Молчание.
— А почему папа не купил мне такую? — внезапно закричал Джой, и от жалости к самому себе на глаза его навернулись слезы.
Бенедикт не обратил на это никакого внимания.
— Потому ты и не пошел на исповедь, ведь так? Ты боялся! Лгать на исповеди — это смертный грех. А возвращать тележку тебе не хотелось. Вот ты и не мог пойти в церковь, — ведь тебе пришлось бы сказать отцу Дару, что ты ее украл. Хочешь, чтобы тебя в тюрьму посадили, да?
Джой судорожно вздрогнул. Губы у него затряслись, подбородок запрыгал, из глаз хлынули потоки слез, промывая светлые полоски на красной мордашке.
— Не отдавай меня, Бенни! — рыдал он с перекошенным от страха лицом. — Я верну тележку обратно — только пойдем вместе. Пойдем вместе, Бенни!
Бенедикт поглядел на его залитое слезами лицо. Ему самому захотелось вдруг заплакать, и он коротко сказал:
— Вылезай из воды.
Джой сильно озяб и на этот раз послушно выбрался из пруда. Дрожа всем телом, он стоял перед Бенедиктом, а тот, сжав губы, сурово смотрел на него.
— Стань на колени! — скомандовал он.
— Дай же мне одеться! — попросил Джой.
— На колени!
Джой опустился в пыль, вздрагивая всем телом. Бенедикт встал на колени рядом с ним.
— Молись! — сказал он глухим голосом. — Повторяй за мной...
Лязгая зубами, бедный Джой повторил пять «Богородиц», десять «Отче наш» и еще одну молитву об отпущении грехов; затем Бенедикт, закрыв увлажненные слезами глаза, стал сам молиться за Джоя. Только после этого он разрешил Джою одеться, что тот и проделал. Он все никак не мог застегнуть пуговицы трясущимися от холода руками.
— Вот мать узнает, что ты плавал в пруду, и выпорет тебя, — сказал Бенедикт. — Хорошо еще, если отец не дознается.
— Но ведь ты не скажешь! — закричал окончательно запуганный Джой.
— Ты же знаешь: я на тебя никогда не ябедничал, — гордо ответил Бенедикт.
Они отправились через красные дюны в обратный путь. Братья шли молча, потом наконец Джой, побледневший и осунувшийся, спросил:
— А они не сцапают меня, если узнают, Бенни?
— Я сам отвезу тележку, — ответил Бенедикт. — Они не арестуют тебя. Я скажу, что это я ее взял.
— Но тогда они сцапают тебя...
— Меня? — улыбнулся Бенедикт. — Нет, — продолжал он с непоколебимой уверенностью. — Они сразу увидят, что я не вор.
Мальчики побрели дальше. Джой и не подумал поблагодарить Бенедикта: разве за такое можно отблагодарить?!
Жили они на авеню Вашингтона, на спуске ко Рву. В домике было четыре комнатушки; две нижние — кухня и «общая» комната — были подвальные, с кирпичными стенами, а воздух и свет проникали туда лишь через дверь, открывающуюся на задний двор, да через маленькое боковое оконце. Там почти всегда царил полумрак. Проходить в верхние две комнатки надо было через кухню. На дворе, где сейчас мелкими пучками рос салат, пахло свежим навозом. У забора стояла уборная: убогий сарайчик с вырезанными на двери полумесяцем и звездочкой меж его рогами. За уборной проходила грязная канава, тянувшаяся до самого Рва. Вдоль этой канавы соседи гоняли своих коров в долину на пастбище.
Бенедикт и Джой завернули за дом. Бенедикт оглядел огород, который почти весь посадил своими руками: не рылся ли здесь кто-нибудь? Успокоившись, он направился за уборную, а Джой немедленно улизнул. Бенедикт вытащил из-за уборной желтую с красным тележку и прислонил ее к стенке.
— Мама, — сказал он, входя в кухню, — заставь Джоя пойти завтра в церковь!
Мать стояла у печки, она обернулась на его голос. В кухне горела керосиновая лампа. Помешивая суп в большой кастрюле на плите, мать пробовала его с ложки. Она была маленькая, толстенькая, с лоснящимся смуглым лицом и серыми глазами, в которых иногда загорались янтарные блики. Ее прямые черные волосы были уложены пучком на затылке. Бенедикт называл ее «Цыганкой», — такая она была смуглая и черноволосая. На щеке у нее были две обворожительные родинки.
Она робела перед Бенедиктом и гордилась им. Сейчас она обернулась к нему с таким выражением, будто ждала какой-то беды, и спросила:
— Что он наделал?
— Ничего, — угрюмо буркнул Бенедикт.
Мать с минуту пристально смотрела на него, потом крикнула:
— Я выпорю его!
Бенедикт нетерпеливо пожал плечами.
— А что толку... — сказал он и, сев на стул, закинул руки за голову. Мать громко втянула суп с ложки, исподтишка поглядывая на него. Наконец Бенедикт озабоченно спросил:
— Где отец?
Мать не ответила. На кухню приковылял маленький мальчик в одной рубашонке. Бенедикт поймал его и зажал меж коленями.
— Ты зачем рылся в мусоре? — ласково пожурил он малыша и обернулся к матери. — Руди играл в канаве, мы с отцом Брамбо видели его. Ну и грязный же он был! Я не знал, куда деваться от стыда. Зачем ты позволяешь ему?
Руди вырвался от Бенедикта, подбежал к матери и спрятался за ее юбку. Он выглядывал оттуда на Бенедикта темно-синим глазом.
Мать шлепнула его.
— Я же велела тебе не уходить со двора, — мягко сказала она, но, бросив быстрый взгляд на Бенедикта, добавила более энергично: — Вот посмотришь, в следующий раз я тебе задам!
Бенедикт почувствовал острую резь в животе, — из кастрюли плыл дразнящий запах супа. Вдруг он воскликнул:
