Ознакомительная версия.
Магистр, насупившись, бросил грозный взгляд на сидевшего в углу орденского брата. По выражению лица легко было заключить, что он не любил Бернарда.
При упоминании своего имени, тот медленно привстал, как бы равнодушный ко всему происходившему, и мерным шагом подошел к группе у камина.
Все молчали, а Бернард собирался с мыслями, но вполне спокойно, хладнокровно. Эти несколько шагов по направлению к великому магистру, всей своею внешностью выражавшему неодобрение, не произвели, по-видимому, на Бернарда никакого действия. Он был поразительно уверен в своих силах.
— Говорите же, брат Бернард! — подтвердил маршал.
— Дело важное, — сказал Бернард, — и никто не знает его лучше меня. Надо что-нибудь предпринять, время не терпит. Я хочу говорить о том отроке, литовском княжиче, которого мы с лишком десять лет тому назад отняли у матери, воспитали с сокровенной целью. Я был его блюстителем и по моему совету мы вырастили его здесь, чтобы со временем воспользоваться им как орудием для избежания кровопролития. Мальчик…
Великий магистр пожал плечами, покачал головой и перебил:
— Не велика была заслуга выкормить этого дикого волчонка. Какой в нем толк? Лучше было б размозжить ему голову о первую сосну.
Брат Бернард презрительно засмеялся, как будто не понял насмешки.
— Может пригодиться, — сказал он равнодушно. — Мать, вдова, владеет на границе полосой земли; там у нее сильно укрепленный город, овладеть которым трудно. Она очень тоскует о сыне… Кто знает?.. Ребенком мы воспитали его в христианской вере, и он привязался к нам: вот и готовый для нас союзник и вассал. Сдается мне, что цель заслуживает затрат, сделанных на воспитание…
Магистр вторично пожал плечами и рассмеялся.
— Я бы предпочел иметь на городище несколько сот рыцарей да несколько тысяч верных жителей — одному такому заложнику. Мать успела переболеть горе и забыть о сыне. На самого же — плоха надежда: кровь может в нем заговорить. Тогда весь расчет не стоит и десятка копий.
Сверкнув глазами, Бернард нисколько не смутился. После великого магистра стал говорить маршал, посматривая то на рыцаря, то на своего главу. Среди высших представителей ордена скромный брат пользовался большим уважением; только магистр относился к нему пренебрежительно.
— В то время, когда ребенок достался нам, — сказал маршал, — совет ордена был того мнения, что пленника необходимо воспитать и сделать из него рыцаря. Ныне же надо использовать то, что нам досталось в наследство от прежних лет.
— Не утаю, — сказал спокойно Бернард, — что возникли новые затруднения. Там, где дело касается ордена, нестыдно сознаться в ошибке; даже следует. Воспитание юноши шло до сих пор чрезвычайно удачно, так что именно теперь можно бы было попытаться предложить матери ценою возвращения сына уступить ордену полоску земли. Например, потребовать за него Пиллены. Он христианин, преданный вере; вернувшись в Литву, стал бы служить не ее интересам, а нашим.
Заключение брата Бернарда пришлось, по-видимому, по душе всем начальствующим, переглянувшимся между собою, как бы в знак одобрения. Только великий магистр ордена продолжал стоять у камина с таким же презрительным и неубежденным видом, как раньше.
— В такие подходы я не верю, — проворчал он с неудовольствием, — моя сила в мече, победа — в войне. Спорить с Польшей, с Литвой, с Поморьем, препираться словами, нести свои жалобы на суд апостольского престола — все это волокита. Теряем даром и время, и деньги. К чему нам это? Весь мир — вдоль и поперек — к нашим услугам. Для Крестовых походов против язычников стекаются к нам рыцари из Германии, Англии, Франции, одним словом, со всего христианского мира. В них наша сила, и другой нам не надо. Воевать, таская детей, — пустая забава.
Никто не противоречил взглядам магистра; но, равным образом, ни один из присутствовавших не поддержал брошенного Бернарду упрека. Начальники стояли молча, а когда магистр повернулся к ним, то легко уразумел, что, хотя никто не был против него, но зато никто не был и на его стороне.
— Все средства хороши, которые ведут к цели, — сказал после продолжительного молчания великий комтур, — не будем же легкомысленно отвергать тех, которые даны нам самим Провидением.
Магистр пожал плечами.
— Кто затеял, пусть доводит до конца, — прибавил он, взглянув на Бернарда, — что сделано, то нельзя вернуть назад.
— Действительно, я спас этого ребенка и на него рассчитывал, — перебил Бернард.
— Ну, так и делайте с ним, что хотите, — проворчал магистр, не давая Бернарду окончить.
И великий магистр повернулся лицом к огню, как бы не желая, чтобы хладнокровный Бернард видел его омраченное лицо.
— При моих предшественниках, — начал он, — хотя я и не отрицаю их заслуг, понаплодились Эндорфы. Каждый хотел командовать по-своему, каждый гонялся за личными заслугами, тогда как по уставу у орденских рыцарей не должно быть ни собственного платья, ни своего коня, ни славы, ни спасения. Всяк и делал, что ему взбрело на ум; но впредь этого не будет.
Бернард медленно ответил:
— Если вы ставите мне в упрек то, на что согласился весь капитул, то созовите совет, пусть меня судят. Я предстану перед судилищем; не буду уклоняться. Назначьте наказание, посадите на хлеб и на воду, а то и вместе с Эндорфом…
Магистр отвернулся с искаженным от гнева лицом.
— Довольно! — сказал он. — Чтобы отдать под суд, не надо вашего согласия. И хотя вы, заурядный рыцарь, приобрели здесь вес и значение, не подобающие вашему званию и степени, хотя вы мешаетесь во все и хотите всем командовать, я… вас не боюсь… нет, не боюсь!
Бернард поклонился гордо и смиренно в одно и то же время.
— Ничего не присваиваю я такого, на что не имел бы права каждый рыцарь. Я всегда повиновался и повинуюсь орденской власти.
С этими словами брат Бернард поклонился сперва магистру, потом остальным присутствовавшим и удалился через дверь, выходившую в пустую еще трапезную. Шаги его долго слышались по каменному полу, и мерный отзвук их не стал поспешнее после столкновения с орденским главою.
Великий комтур, бывший вместе с маршалом первым представителем власти после магистра ордена, подошел тогда со знаками глубокого чинопочитания, но без робости, вплотную к Людеру, который продолжал смотреть вслед удалявшемуся Бернарду.
— Ваша милость, — сказал он мягко, — отнеслись к нему с предубеждением. Вы обошлись с ним чрезвычайно резко. Мы привыкли уважать его. Заслуги его перед орденом велики и длятся много лет. В особенности же необходимо принять во внимание, что капитул неоднократно предлагал ему высокие выборные должности, а он их отвергал.
— Так! — возразил магистр. — Он предпочитал, не имея ни звания, ни определенных обязанностей, вмешиваться в дела управления, быть соглядатаем и тайным воротилой. Ни над собой, ни рядом с собой я не потерплю секретного сотрудничества.
Высшие орденские чины обменялись взглядами, а великий ком-тур, считая, вероятно, дальнейшие пререкания с начальством неудобными, прекратил спор.
Конечный оборот, данный разговору, омрачил чело Людера. Возможно, что он раскаивался в неосмотрительных речах, напрасно выдавших его тайные намерения. И, обернувшись к маршалу, он стал расспрашивать о подробностях готовившегося набега на Литву.
Ему подтвердили, что все готово, но что необходимо обождать наступления морозов, которые скуют болота и трясины.
Великий комтур кстати сообщил о подходивших из Германии дружинах добровольцев.
Однако успокоительные новости не развеселили магистра. Он продолжал хмуриться, как будто еще не совладал с гневом против Бернарда.
Мгновение спустя, пройдясь раз и другой по маленькому залу, он остановил взгляд на двери, выходившей в его личную молельню и опочивальню: на той самой приснопамятной двери и проходе, в которых был убит Орселен… взглянул и с легким поклоном всем присутствовавшим удалился в свои покои. Ожидавший за порогом компан Хеннеберг распахнул перед ним дверь.
Остальные также стали собираться восвояси.
— Магистр несправедлив к Бернарду, — вполголоса молвил казначей, — он, очевидно, мало его знает.
Все согласились, кивая головами.
— Действительно, он муж, заслуживающий уважения и имеющий высочайшие заслуги перед орденом, — прибавил маршал, — все, так или иначе, проникнуты себялюбивыми поползновениями: все мы люди… Он же никогда ни о чем другом не думал, кроме о возвеличении ордена, о его блеске, и почти отрекся от всяких человеческих желаний с тех пор, как одел орденское платье и сжился с ним…
— Он не имеет для себя ни славы, ни значения, — прибавил комтур, — Люд ер впоследствии оценит его.
— А за Бернарда можно поручиться, — сказал, улыбаясь, маршал, — что он никогда не будет вторым Эндорфом. И не только не способен на убийство, но сам себя с готовностью принесет в жертву ордену.
Ознакомительная версия.
