И вот во дворе крепости, о которой мы сейчас повествуем, появились без доклада, держа шляпы в руках и почтительно согнувшись, удрученные работорговцы — Маньеро и его приятели. Их уже опередили здесь разные важные особы, среди них командующий флотом Лаборде, комендант крепости Сурита, помощник губернатора Кадаваль, командир Регулярного гаванского полка полковник Кордова, комендант форта Морро Молина, известны врач Монтес де Ока и другие, менее знатные лица. Все, кроме Лаборде, Кадаваля, Молины и молодого негра в суконном мундире, носившего саблю и блиставшего золотыми эполетами, держались на почтительном расстоянии от губернатора Вивеса, который стоял в этот момент, прислонившись к деревянному столбу, подпиравшему кровлю амфитеатра с внешней его стороны.
Все внимание этой именитой особы было устремлено на весьма отважного, отливавшего медью петуха, который носился взад и вперед по арене и которого дразнил Падрон, доводя до бешенства тем, что заставлял другого петуха, запрятанного у него под мышкой, время от времени клевать ощипанную кроваво-красную голову противника. Падрон был одет на манер мелких фермеров, то есть носил белую рубашку и стянутые кожаным ремнем в талии, с серебряной пряжкой позади, штаны в синюю полоску. То ли потому, что Падрон страдал головными болями, то ли для защиты от солнца или же просто по привычке, но на голове у него был повязан бумажный клетчатый платок, концы которого свисали на затылке. Туфли из телячьей кожи, надетые на босу ногу, едва прикрывали его маленькие ступни с высоким, как у женщины, подъемом. Свою соломенную шляпу Падрон держал в правой руке за спиной, несомненно из почтения к губернатору. Он был среднего роста, сухощав, мускулист, крепок, с мелкими чертами бледного лица; выглядел он года на тридцать четыре.
Дон Франсиско Дионисио Вивес был лишь немного выше его ростом: губернатор носил черный суконный фрак, белый пикейный жилет, панталоны из маонской или нанковой ткани и круглую касторовую шляпу. Единственным атрибутом присущего ему высокого ранга в испанской армии и в рядах военно-политической администрации колонии служил широкий шарф из тяжелого красного шелка, которым он был опоясан поверх жилета. Ни вид его, ни манеры никак не обличали в нем военного. В то время ему было под пятьдесят. Как мы уже упомянули, он был среднего роста, довольно худощав, хотя и с некоторой склонностью к полноте, свойственной людям, ведущим не слишком подвижной образ жизни. Лицо его, с тонкой белой кожей, скорее длинное, нежели широкое, почти прямоугольное, отличалось правильными чертами; глаза были светлые, волосы курчавые и еще черные; усы он брил, а носил лишь эспаньолку, на манер священников. В облике этого человека не было положительно ничего воинственного, и тем не менее король доверил ему управление самой крупной из островных американских колоний именно в ту пору, когда слабые и противоестественные узы, которые все еще приковывали Кубу к трону метрополии, казалось, вот-вот порвутся.
Хотя в результате предательства дона Агустина Феррети в руки Вивеса попались без особого труда вожди заговора 1820 года, известного под названием «Солнце Боливара», многим из менее видных, но не менее отважных его участников удалось бежать на континент, откуда они с помощью ревностных эмиссаров продолжали поддерживать неугасимую надежду в сердцах сторонников независимости Кубы, внушая постоянную тревогу правителям острова.
Начиная с 1824 года печать умолкла, местного ополчения не существовало, муниципалитеты перестали быть органами народовластия — словом, не оставалось и тени свободы, ибо в 1825 году губернатор особым декретом ввел на острове осадное положение и учредил постоянную военную комиссию. Резкий переход от самих либеральных форм правления к гнетущей тирании породил глубокое недовольство и всеобщее брожение, тем более что за два коротких периода конституционной власти народ привык к жарким политическим спорам. Лишенные такой возможности, люди стали с еще большим рвением, чем раньше, проявлять приверженность к тайным обществам, многие из которых существовали еще в конце 1830 года, ибо упразднить их с той же легкостью, с какой были отменены конституционные гарантии, правительство было не в силах. С той поры естественным и постоянным состоянием большей части кубинской молодежи стало конспиративное положение. В таких крупных городах, как Гавана, Матансас, Пуэрто-Принсипе, Баяме, Сантьяго, росло и ширилось почти среди всех слоев общества сильное брожение.
Повсюду происходили более или менее значительные волнения, и властям понадобилось длительное время, чтобы сломить народ и подчинить его ярму колониального деспотизма. По всему острову людей заточали в тюрьмы, но и оттуда кое-кто бежал за границу, сумев обмануть бдительность весьма тупой в ту пору и дурно организованной полиции.
Ко всему этому надлежит добавить, что у метрополии не было военного флота в подлинном смысле этого слова: насчитывалось лишь несколько неповоротливых и почти прогнивших парусных судов. Если не считать Гаваны, то на острове не имелось и настоящих военных крепостей. Малочисленный гарнизон состоял из ветеранов, но и в их ряды проникало неповиновение. В числе солдат было немало таких, кто уже отслужил срок, а также выходцев из Мексики и Колумбии, завербованных по договору, да и старшие офицеры не все были испанцами. Во всех родах войск служили к тому же уроженцы Кубы, или креолы, которые никогда не внушали к себе доверия со стороны правительства, самого подозрительного во всей истории Испании, если не считать эпохи Филиппа II.
С другой стороны, беспорядочное управление колонией, опустошенная казна, продажность и развращенность судей и чиновников, упадок нравов и общая отсталость — все это вместе взятое угрожало гибелью тому обществу, которое подтачивалось в результате всякого рода злоупотреблений за длительные годы бесправия. В течение шести лет, что Вивес правил страной, ни жизнь людей, ни их имущество не находились в безопасности как в населенных местах, так и в открытом поле. Повсюду хозяйничали шайки свирепых разбойников, предававших все огню и мечу. Соседние моря безнаказанно бороздили корсары, уроженцы только что обретших свободу колоний, которые нарушали и без того жалкую торговлю Кубы. На близлежащих островках скрывались пираты, которые, занимаясь контрабандой, захватывали спасшиеся от корсаров суда, грабили их и, перебив команду, сжигали, чтобы замести все следы преступления.
Таково, в общих чертах, было положение вещей на острове Куба вплоть до самого 1828 года. Совершенно ясно, что если бы Соединенные Штаты не вмешались услужливо в события 1826 года, объединенные силы Мексики и Колумбии вторглись бы на принадлежавшие Испании Антильские острова в соответствии с планами Боливара и чаяниями самих кубинцев, которые выслали свою депутацию для встречи героя, когда он возвращался с победой с прославленных полей Аякучо[55]. Произойди это вторжение, испанскому владычеству в Новом Свете был бы неминуемо нанесен окончательный удар. Для того чтобы при столь критических обстоятельствах по меньшей мере обезвредить происки врагов Испании внутри самой колонии, требовалось скорее искусство дипломата, нежели меч воина: нужен был человек, скорее лукавый и хитроумный, нежели решительный; характер, склонный скорее к интригам, нежели к насилию, скорее гуманный по расчету правитель, нежели суровый по натуре государственный муж, скорее Макиавелли, нежели герцог Альба. Именно таким человеком и был Вивес, на редкость удачно избранный на пост правителя Кубы самым деспотичным из всех испанских правительств текущего столетия.
Дон Кандидо крайне обрадовался, когда увидел одного из своих знакомых среди знатных особ, которые явились на прием к губернатору в его галерою, находившуюся во дворе крепости. Вид этого знакомого говорил отнюдь не в его пользу: он был маленького роста, рахитичного сложения и по привычке вбирал голову в плечи. Его длинное, оливкового цвета лицо говорило о желчном характере. Вся его неприглядная внешность вызывала отвращение. Однако в крошечных, глубоко сидящих глазах светились ум и темперамент, с лихвой искупавшие изъяны и пороки его облика. Приветствуя этого человека, дон Кандидо назвал его доктором.
— Как поживаете? — пропищал тот фальцетом и холодно улыбнулся.
При этом ему пришлось задрать голову, ибо собеседник был по крайней мере на две пяди выше его ростом.
— Все было бы хорошо, — ответил Гамбоа, — если бы не хлопоты, в которые меня вовлекли помимо моего желания.
— А что за хлопоты? — спросил доктор, видимо просто из вежливости.
— Да как же! Неужто вы не знаете, что эти собаки англичане только что задержали бригантину под жерлами орудий башни Мариеля — как говорится, у нас под носом; они утверждают, будто, это невольничье судно, прибывшее из Гвинеи. Но на сей раз они здорово опростоволосились: бригантина пришла не из Африки, а из Пуэрто-Рико, и не с африканскими неграми, а с индейцами, говорящими на испанском языке.
