— Все было бы хорошо, — ответил Гамбоа, — если бы не хлопоты, в которые меня вовлекли помимо моего желания.
— А что за хлопоты? — спросил доктор, видимо просто из вежливости.
— Да как же! Неужто вы не знаете, что эти собаки англичане только что задержали бригантину под жерлами орудий башни Мариеля — как говорится, у нас под носом; они утверждают, будто, это невольничье судно, прибывшее из Гвинеи. Но на сей раз они здорово опростоволосились: бригантина пришла не из Африки, а из Пуэрто-Рико, и не с африканскими неграми, а с индейцами, говорящими на испанском языке.
— В самом деле? А я вот ничего не знал. Правда, у меня столько больных, что, как говорится, и в затылке почесать некогда, а не то что истину выяснять. Уж если кому и вредит чрезмерная ретивость англичан, так это мне, ибо моей кофейной плантации в Агуакате чрезвычайно нужны рабочие руки.
— А кому они не нужны? Все мы, плантаторы, нуждаемся в них, как в хлебе насущном. Без них погибнут и поместья наши и плантации! А этого-то, видимо, и добиваются безбожники англичане, разрази их господь! Как по-вашему, доктор, — губернатор придерживается на этот счет того же мнения, что и мы?
— Увы, об этом, в частности, он при мне ни разу не высказывался.
— Но, может быть, вы слышали, как он выражался…
— Об англичанах? — продолжал доктор. — Да, безусловно. Конечно, Тольме порядком надоел ему, и его превосходительство не в силах больше терпеть его наглость и творимые им бесчинства.
— Так, так, — обрадовался Гамбоа. — Недаром говорят, что вы пользуетесь непререкаемым авторитетом у его превосходительства.
— Да? Неужто ходят такие слухи? — спросил доктор, показывая всем своим видом, что такое мнение немало льстит его тщеславию. — Правда, его превосходительство удостаивает меня своим вниманием и даже как-то выделяет среди других, но в этом нет ничего удивительного: ведь я его личный врач и лечу всю семью с того времени, как они приехали из Испании, да и к тому же всем известна его простота в обращении. Меня он, во всяком случае, ценит и относится ко мне хорошо.
— Я это знаю и слышал от многих… И вот я подумал, вернее — мне пришло в голову, что вы, к кому так прислушиваются, могли бы помочь нам сыграть хорошую шутку с англичанами и оставить их с носом. Я убежден, дорогой доктор, что вы не пожалеете, коли протянете нам руку помощи в нашей беде.
— Не совсем понимаю вас. Нельзя ли яснее, дон Кандидо?
— Благоволите взять на себя, доктор, спасение экспедиции. Если захваченный англичанами груз будет полностью спасен, то нам, его хозяевам, он даст чистыми восемнадцать тысяч золотых унций. Пусть мы потеряем даже половину — все же у нас останется девять тысяч чистой прибыли, а это на полу не валяется. Как видите, мы вполне можем позволить себе щедрость в отношении тех, кто нам помогает. Вы бы сами выбрали себе из этой партии с полдюжины молодых негров, притом из самого отменного товара, что поступает к нам с побережья Гальинаса. Вам бы стоило только…
— Пока что я ничего но понимаю, сеньор дон Кандидо.
— Ну, в таком случае я поясню вам. Экспедиция состоит из пятисот негров; триста из них, наверное, могут сойти за индейцев, говорящих по-испански и вывезенных из Пуэрто-Рико; сегодня утром на борт бригантины доставили около четырехсот смен грубой холщовой одежды. Так вот, коли его превосходительство полагает, что мы нуждаемся в рабочих руках для обработки полей и что не следует допускать, чтобы англичане губили наше богатое земледелие, то он не сможет не встать на нашу сторону, особливо если найдется кто-нибудь, кто поговорит с ним и обрисует ему надлежащим образом положение вещей. Одного вашего слова сеньору дону Хуану Монтальво из смешанной комиссии было бы достаточно, чтобы решить это дело в нашу пользу. И вы увидите, умеем ли мы быть щедрыми… К тому же пять-шесть негров не попадут ни в одну из партий, и, поверьте, нас, восьмерых судовладельцев, они не сделают ни богаче, ни беднее… Теперь вам понятна моя мысль?
— Разумеется. Можете рассчитывать, что, со своей стороны, я сделаю все, что в моих силах; мною движет, кстати, не столько ваше предложение, сколько желание услужить вам и способствовать тому, чтобы англичане были наказаны за свою заносчивость и злонамеренность. Полагаю, что вы решили обратиться к его превосходительству именно по этому вопросу.
— Да, именно для этого я пришел сюда с моими друзьями Гомесом, Маньеро и Мадрасо. Вы их, должно быть, знаете?
— Мадрасо я знаю только понаслышке, его поместье в Манимане входит в тот же округ Баия-Оида, что и мои плантации в Агуакате.
— И он и другие заинтересованные лица будут полностью согласны на все, о чем я условлюсь с вами. Раз вы считаете, что его превосходительство примет небольшой подарочек в несколько сот золотых унций…
— Предоставьте это мне. Я знаю, как подойти к его превосходительству. Сегодня же вечером я поговорю с ним, но сначала побеседуйте с ним сами. Кстати, пока я не забыл: что с той маленькой девочкой?..
— Какой, простите? Не догадываюсь… — ответил Гамбоа, заливаясь краской.
— Короткая же у вас память, как я посмотрю. Правда, прошло уже порядочно времени, но тогда вы приняли большое участие в судьбе этой девочки и настойчиво просили меня помочь ей.
— Ах, вот что! Ну, это другое дело… Она в больнице Де-Паула…
— Как в больнице!.. Неужто хворает?
— Еще того хуже, доктор. Полагаю, что она совсем потеряла рассудок.
— Да не может быть! Такая молодая?
— Теперь уж не такая!..
— Уверяю вас, совсем молоденькая. Постойте, сколько же времени прошло? Лет шестнадцать — семнадцать. Это было в восемьсот двенадцатом или тринадцатом году. Я твердо убежден. Больше ей и быть не может.
— Так вы не о матери говорите?
— Я вас спрашиваю о девочке, которую помню еще по Королевскому детскому приюту. Малютка обещала стать красавицей.
— Наконец-то я понял. Путаница произошла оттого, что для меня всякая молоденькая девица — девочка, ну а мать-то, конечно, к этому разряду не причислишь!
— Разве вы не припоминаете, — продолжал доктор, — что не я лечил ту женщину, о которой вы говорите, а Росани, хотя он и советовался со мной не раз по поводу этого случая? А я — то и понятия не имел, что больная из переулка Сан-Хуан-де-Дьос имеет отношение к малютке из Королевского приюта. Теперь мне все становится ясно. У матери была послеродовая горячка с острым менингитом…
Тут Гамбоа внезапно прервал разговор и присоединился вновь к своим друзьям. Маньеро спросил у него:
— Ну что это оказалось на поверку — кот в мешке?
— Нет, кошка, — вспылив, ответил Гамбоа.
— Я так и думал, — невозмутимо отозвался Маньеро. — Ты всегда любил кошачьи дела. А кто же, черт побери, этот человечек, которого ты величаешь доктором?
— Да разве ты его не знаешь?.. Доктор дон Томас де Монтес де Ока.
— Мне, помнится, называли это имя, но в лицо я его не видел. Фигура, прямо скажем, нелепая, и к тому же…
— Хороший врач и искусный хирург.
— Не дай бог попасть в его руки.
— Он лечит семью губернатора.
В это время среди лиц, которые стояли ближе к доктору, произошло движение, и тотчас же прекратились негромкие разговоры между теми, кто стоял поодаль. Падрон отнес каждого петуха в его клетку, а Вивес приветливо поздоровался с Лаборде, Кадавалем, Суритой, Молиной и Кордовой, обходя их всех по очереди, остановился наконец перед молодым негром, о котором мы уже упоминали, и, не подавая руки и не отвечая на приветствие, сказал ему:
— Тонда, ступай к секретарю за приказами.
Тут нам надлежит сделать некоторое отступление и сказать несколько слов по поводу Тонды. Это был негр, пользовавшийся особым покровительством губернатора Вивеса, который извлек его из рядов цветного ополчения, где тот дослужился уже до чина лейтенанта; после того, как. Тонда был произведен в капитаны и его величество король милостиво разрешил ему титуловаться доном и носить саблю, Вивес возложил на него обязанности по розыску цветных преступников в окрестностях города, должно быть потому, что нет того лютее, кто своих же собратьев бьет.
И в этом и во многих других случаях, которые можно было бы здесь привести, сказывались чутье и сноровка, облегчавшие Вивесу выбор нужных ему людей. Стоит ли добавлять, что избранник его вскоре же стал выделяться своей энергией, усердием и смелостью в раскрытии преступлений, а также в преследовании и поимке самих преступников. В этих столь трудных, сколь и опасных делах на помощь ему приходили его молодость и сила, представительная внешность и солидное образование, изящные манеры и большая сдержанность и, наконец, непоколебимое мужество, доходившее порой до безрассудной смелости. Благодаря этим качествам женщины восторгались им, а соплеменники причудливо наделяли его каким-то сверхъестественным превосходством над остальными людьми. И, как это часто случается с романтическими персонажами, народ прославил громкие подвиги храбреца в посвященных ему песнях и плясках и дал ему новое имя, которое до такой степени затмило подлинное имя негра, что и по сие время, спустя уже сорок лет, мы можем лишь сказать, что звали его Тонда.
