Те из рыцарей, которые накануне не смели вызывать на бой короля, предоставили себе это право в настоящее время; и желающих было так много, что с аршины должны были бросить жребий, чтобы избрать только десять противников, полагая, что и из этого числа рыцарей трудно будет сподвижнику выдержать с каждым особый поединок. Словом, написав всех желающих на лоскутках пергамента, бросили их в шлем и первые десять рыцарей, шлема которых вынутся, должны будут сражаться в продолжение этого дня, и в том порядке, как их имена одно за другим последуют. Избранные судьбою для этого дня были: граф Мерфор, граф Арондель, граф Суфольк, Рожер граф Марк, Ион граф Лисль, сир Вальтер Павели, сир Ришар Фиц Симон, лорд Голанд, сир Ион Лорд Грей Коднор, и неизвестный рыцарь, который был вписан под именем молодого искатели приключений.
Готье-Мони поддержал приобретенную им славу; потому что пять первых противников были выбиты из седла, трое потеряли шлемы, и один только граф Суфольк с равною Готье-Мони ловкостью и силой окончил поединок.
Очередь неизвестного рыцаря наступила. Вызванный звуками труб и литавр так же, как и его предшественники, он, выехав в ристалище, велел своему оруженосцу, не следуя примеру своих предместий, которые дотрагивались до щита мира, ударить в щит войны.
Готье-Мони, в котором первые поединки возбудили только желание настоящего боя, поспешно вышел из шатра, подобно ратному коню, услыхавшему призывный звук трубы; потому что эти легкие, похожие на игру, поединки его утомили. Пока подводили ему свежего коня и подавали новое копье, он обратил взор на ристалище; казалось, хотел узнать своего противника, но ничего не изобличало ни его происхождения, ни звания; и на щите не было ни украшения, ни герба, и одни только золотые шпоры означали рыцарское достоинство, но больше ничего нельзя было заметить. Конь, меч и военная секира составили его вооружение. Готье-Мони, застегнув щит, въехал на место ристалища и, остановясь, приказал прицепить секиру к луке седла, потом, приняв от своего оруженосца копье, взял его на перевес; в это время противник его, удалившись на свое место, готовился также к бою.
По данному знаку оба рыцаря с ужасной быстротой бросились один против другого. Удар копья Готье-Мони направлен был в забрало шлема неизвестного, но не нашел препятствия на поверхности шлема за недостатком украшений, сталь скользнула по стали, не причинив ни малейшего вреда, противник же ударил копьем Готье-Мони с такою силою прямо в щит, что оно по прочности своей, не переломясь, вылетело у него из рук. Оруженосец, в ту же минуту подняв, подал ему опять копье. Рыцари снова заняли свои места и приготовились к вторичной встрече.
Этот раз опять убедил Готье-Мони направить удар в грудь своего противника, действовавшего так же, как и прежде. Почему и получил каждый из них удар в щит, и они были сделаны с такой силой, что оба коня, остановившись, задрожали на всех ногах: сила рыцарей была и при этой встрече почти одинакова. Неизвестный рыцарь опрокинулся назад, как дерево, преклоненное ветром, но в ту же минуту поднялся. Готье-Мони потерял стремена, но нашел их с такою поспешностью, что с трудом можно было заметить, как он пошатнулся; оба копья разлетелись ча мелкие части.
Оруженосцы хотели подать другие, но, едва укрепясь в седле, неизвестный рыцарь обнажил меч; Готье-Мони последовал его примеру, так что, не успев сделать ни одного шага с места, бой возобновился к величайшему любопытству зрителей.
Оружие, на котором происходил бой, было ужасно в руках Готье-Мони: он был столько же ловок, сколько и силен, поэтому мало встречал людей, которые могли бы устоять против силы его руки и верно рассчитанного удара. Противник его, очевидно, не имел такого превосходства, однако, защищаясь, как человек, хотя и уступающий в силе и ловкости своему неприятелю, не менее того подвергал и его опасности. Казалось даже, что победа должна быть на стороне неизвестного рыцаря, потому что клинок меча Готье-Мони разлетелся на части, и он, оставшись безоружным, должен был приняться за секиру. Пока он ее отстегивал, нанесенным ему в голову ударом оборвались обе застежки шлема и он остался с открытой головой; но в то же почти мгновение, прикрыв себя щитом, он начал так сильно теснить своего противника секирой, что тот должен был, оставив нападение, заботиться только о защите. Тщетно старался он отразить ужасное оружие клин ком меча своего, — меч его разлетелся вдребезги, и Готье-Мони, воспользовавшись этим случаем, который минутой прежде подверг было его опасности, нанес сильный удар острием секиры по шлему своего противника, от которого неизвестный рыцарь, вскрикнув, распростер руки и, упав на землю, остался без движения. Старшины турнира ту же минуту скрестили копья между сражающимися; оруженосцы, поспешив на помощь побежденному, отстегнули застежки его шлема, он был без чувств, и кровь ручьем лилась из полученной им в голову раны.
Взоры всех с любопытством устремились на неизвестного рыцаря. Он был лет двадцати пяти, смугл лицом, черные волосы и выразительные черты его лица доказывали южное происхождение. Но ко всеобщему удивлению никто из присутствующих не знал его, и Готье-Мони напрасно старался припомнить себе эти бледные и окровавленные черты лица, которых невозможно было по их выразительности забыть: если кто хоть один раз их видел, то сразу и убедился, что он никогда не встречался с этим молодым человеком. Турнир этого дня кончился, король и королева отправились обратно в замок Виндзор, где роскошный обед ожидал все общество, в той же зале, как и накануне; и невероятным казалось, чтобы могло собраться вместе такое множество знатных особ; потому что в этот день находились за одним столом: король, двенадцать принцев, восемьсот рыцарей и пятьсот дам.
По окончании обеда присланный от неизвестного рыцаря оруженосец, вызвав Готье-Мони, сказал ему, что раненый пришел в себя, и прежде смерти хочет открыть тайну тому, кто его так ужасно наказал за безрассудно сделанный им вызов. Готье-Мони пошел за оруженосцем, и по поспешности, с которой шел посланный, заметил, что нельзя терять времени, почему и прибыл скоро к шатер умирающего. Он лежал на медвежьей коже, лицо его было чрезвычайно бледно, и жизнь приметна была только в глазах, оживленных жаром лихорадки. Увидев Готье-Мони, умирающий узнал в нем своего победителя, черты лица которого видел только в ту минуту, как во время поединка упавший шлем открыл его лицо; подняв голову, он приказал слугам своим удалиться и знаком просил Готье-Мони сесть подле себя. Рыцарь поспешно исполнил его желание. Раненый наклонением головы поблагодарил его; и потом, утомленный этим усилием, опять упал, испустив стон, которою не мог удержать, несмотря на все свое мужество.
Готье-Мони думал, что он умирает; но час его еще не наступил; спустя несколько секунд раненый, собравшись и силами, открыл глаза.
— Мессир Готье, — сказал он слабым голосом, — мне кажется, вы дали обет?
— Да, — отвечал Готье-Мони, — я поклялся отомстить за смерть отца моего, умерщвленного в Гвиенне, найти сперва его могилу, потом убийцу, и убить его на том самом месте, где покоится прах моего отца.
— Вы не знаете, в каком городе он убит?
— И вы не знаете, где похоронено его тело?
— И этого не знаю.
— У меня, мессир, есть также мать, которая не будет знать, в каком городе я был смертельно ранен, и где будет моя могила; мать, которой необходимо оплакать сына, так же, как и вам, мессир, необходимо оплакать отца; обещайте же мне исполнить то, о чем я буду просить вас в последнюю предсмертную минуту.
— Что вам нужно?
— Клянитесь мне, что, по смерти моей, вы, положив труп мой в дубовый гроб, отправите его в то место, которое я вам назначу, для того, чтобы прах мой покоился в земле родной подле предков моих; а я взамен этого, скажу вам, мессир, как был убит отец ваш и где он ожидает всеобщего воскресения.
— Клянусь исполнить все, что вы хотите, — вскричал Готье-Мони; — только ради Бога, говорите!
— Слыхали ли вы о славном турнире, бывшем в Камбре, около тысячи триста двадцать второго года?
— Слыхал, — отвечал Готье-Мони, — потому что мой отец приобрел себе большую славу в этом турнире.
— Точно так, — продолжал раненый, — и в одном из поединков этого турнира до того изуродовал одного молодого рыцаря, что он не в состоянии был сесть на коня, но должен был велеть нести себя на носилках обратно в город Реоль, где находились его родители. Отец этого молодого рыцаря был Иоанн Леви, а мать Констанция Фуа, дочь Рожера Бернарда, графа Фуа. Несмотря на все старания его родителей, для которых это несчастье тем более было ужасно, что у них другой сын был еще в колыбели, этот молодой рыцарь не мог выздороветь и умер в тех самых летах, в которых и я теперь умираю.
— Года два спустя после его смерти, когда скорбь, причиненная этой потерей, была еще свежа в его семействе, мессир Леборн-Мони, отец ваш, отправился на поклонение Святому Иакову в Галицию; и возвращаясь, исполнив этот обет, узнал, что Карл граф Валуа, брат короля Филиппа, находится в Реоле, почему и поехал в этот город, чтобы засвидетельствовать почтение своему августейшему родственнику[15], где и пробыл довольно долго, потому что граф Валуа был очень рад свиданию с ним; слух о его приезде в Реоль дошел и до опечаленного им семейства. И это было чрезвычайно неблагоразумно с его стороны, согласитесь сами, мессир, подвергать себя мщению отца; поэтому последствия были те, каких и надо было ожидать. Однажды вечером мессир Леборн-Мони, возвращаясь из отдаленной части города во дворец графа Валуа, встретил двух человек — господина и его слугу; господин, обнажив меч, кричал отцу вашему, чтобы он защищался. Отец ваш начал обороняться так мужественно, что скоро стал теснить своего противника; слуга, заметив это, приблизился со стороны к мессиру Леборн-Мони и пронзил его насквозь мечом.
