Бактриец с выбитыми зубами вдруг выпучил глаза и страшно закричал. Несчастный дергался, пытаясь выдернуть руки из оков, и сучил ногами, пока не потерял сознание от боли.
Нечеловеческий вой до сих пор стоит в ушах.
Сокамерник так и не пришел в себя, а на следующий день умер. Теперь он сидел со свисающим изо рта синим языком в луже нечистот.
Иешуа прижимал миску, в которой на самом дне оставалось еще немного воды. Ему казалось, что крысы вот-вот вскарабкаются по стенкам кувшина, пролезут через узкое горлышко, а затем спустятся по трупу на пол камеры, чтобы приняться за него самого.
Он понимал, что его держат в зиндане не зря. С одной стороны – зачем ему, иври, хавана бехдинов? Но ведь он действительно пришел в храм за чужой вещью, а это, как ни крути, воровство.
Иешуа долго размышлял о том, можно ли считать грехом дурной поступок, совершенный не в личных целях, а ради благополучия и процветания целого народа. Ну, подумаешь, какой-то обломок! Да пусть заменят его любым другим камнем. Но… раз они его держали в атурошане много лет, значит, он для них имеет особое значение.
Так воровство это или нет? Чужой это камень или свой? Если действительно с помощью гексаграммы можно отыскать клад… О! Сколько новых синагог построят иврим, сколько солдат смогут нанять для защиты границ Эрец-Исраэль. А утварь! Священные сосуды, наконец, вернутся в Храм.
Ангелы, как назло, молчали – им, наверное, было интересно, какое решение подопечный примет самостоятельно.
Он много молился.
За Иону и Шаддая, которые сейчас, скорее всего, отправились в обратный путь к Бактре. За Аглаю и Куджулу, ради него не побоявшихся забраться в самое логово фанатичных огнепоклонников. За Мирру, которая рисковала жизнью, чтобы помочь ему – иври, представителю народа, презираемого эллинами.
Куджула все-таки друг, не бросит в беде. Но сестры? Иешуа чувствовал, что они помогают ему не только из чувства благодарности за излечение отца. Но тогда почему? Да, вместе с Бассареем он спас жизнь Деимаху. Так ведь он готов сделать это для любого человека, если потребуется, независимо от национальности и вероисповедания…
«Се человек», – пробормотал Иешуа, удрученно глядя на зловонный труп.
В голове роились вопросы.
Отчего грудь раздирает жалость к этому несчастному, в то время как у палачей его вид вызывает только презрение и глумливый смех? Как же глубоко закопана Божественная искра в этих порочных, безжалостных людях… Так что движет сестрами: любопытство, скука, желание помочь ближнему… или все-таки благодарность? А может, все сразу? Почему хранители допустили, чтобы он попал в этот мрачный склеп?
Он несколько дней ничего не ел, пил мутную солоноватую воду, которую плескали в миску тюремщики, совсем чуть-чуть, на пару глотков. В нескольких шагах сидит гниющий труп, мухи уже облепили мертвечину, скоро из личинок появятся черви, и тогда жизнь в камере станет совсем невыносимой…
Голоса говорили с ним, призывали к спокойствию, утешали. Они рассказывали об Иосефе, которого египтяне бросили в темницу по лживому обвинению в изнасиловании жены Потифара. Уверяли, что не оставят Иешуа, так же, как Господь не оставил Иосефа.
Он слушал, пытаясь забыть о страшной вони, крысах, голоде, и успокаивался…
Дижман издали наблюдал за воротами атурошана. Он бы давно зашел в караульное помещение: стоило лишь выложить пару монет из кошелька Гондофара, а потом спокойно, без свидетелей перерезать горло иудею. Потом останется отобрать у его прихвостней куски гексаграммы.
Но мешают сын стратега и слуга кушана. Эти двое держатся на расстоянии, чтобы стража не могла придраться, а ночуют под платаном, сменяя друг друга на часах. Еду и питье им приносят молодые эллинки.
Халдей приходил сюда и днем, и ночью, но каждый раз натыкался на секретный заслон. Вон они стоят в тени дерева, озираясь по сторонам, так что пробраться к воротам незамеченным не получится.
Ему надоело ждать.
Плохо, что нельзя попросить подкрепление у ассакенов – Гондофар не поймет, с какой стати проплаченный убийца тратит время на постороннего фигуранта.
Сплюнув, он направился прямиком к воротам. Сразу же от платана наперерез двинулись двое. Когда до ворот оставалось несколько шагов, кангюец распахнул полу халата, показывая рукоятку кинжала. Македонянин демонстративно похлопал по вязанке хвороста, явно намекая на то, что в ней спрятано оружие.
Халдей остановился: ввязываться сейчас в драку, когда не известно, кто победит, он не хотел. Ничего, есть и другой способ добиться результата. Криво усмехнувшись, он отправился в сторону базара…
Ночью Иешуа забылся неспокойным, прерывистым сном. Каждый раз, очнувшись, слышал назойливое жужжание мух, отдаленный шум текущей по подземному каналу воды и крысиный писк. Однообразные звуки сводили с ума.
И эта вонь!
Он не заметил, как из темной дыры в полу выползла черная бесформенная масса, приняв очертания женщины.
Вдруг Иешуа резко открыл глаза: ему почудилось, что в комнату кто-то вошел. Пошарил по стене рукой – дверь закрыта. И скрежета поворачиваемого в замке ключа не было… Он уловил какое-то движение – неужели крысы выбрались из кувшина? Накрыла волна холодного липкого страха. Но нет, ангелы молчат. Или не молчат? Сквозь ватную оторопь где-то далеко-далеко послышались зовущие голоса.
Узник напряженно вглядывался в окружавший его мрак. Все-таки в углу кто-то есть.
Замер, выжидая.
– Плохо тебе, да? – участливый голос Лилит прозвучал настолько неожиданно, что Иешуа вздрогнул.
Не дождавшись ответа, бесовка продолжила:
– Ты не представляешь себе, на что способны сапрофаги: падальные мухи, жуки мертвоеды, тысяченожки, жирные белые личинки… Они облепляют еще живую жертву, словно накрыв одеялом. Тысячи маленьких челюстей впиваются в кожу, рвут на части. Насекомые забивают нос, уши, рот… В таком крошечном помещении вряд ли жертва продержится долго. А все идет к тому, что скоро мои друзья будут здесь. Они уже здесь – слышишь?
Словно по команде мухи тучей заметались в смраде камеры, наполняя ее тревожным монотонным жужжанием. – Что тебе надо? – Иешуа с трудом разлепил растрескавшиеся губы.
– Я могу сделать так, что ты выйдешь отсюда живым. Просто забудь про свинцовую книгу и отдай мне куски гексаграммы.
– Зачем они тебе?
– Посох Моше… Он там.
Иешуа не поверил ушам. Эль-элион! Да ведь это тот самый… У иврим нет ничего более святого, чем Ковчег Завета и Посох пророка. Так вот что означал знак на обратной стороне кодекса!
– Я не могу предать свой народ, – решительно сказал он. – Ты меня дешево ценишь.
Ему было страшно, но в груди зрела твердая уверенность в собственной правоте. Неужели суккуб всерьез решил, что он так легко сдастся?
– Что ж, – прошипела бесовка, –
