— Небо к нам милостиво, — обрадованно сказал Гавриил. — Я уже с тревогой думал о том, где нам найти пристанище на ночь. Правда, и этот приют не блещет пышностью, и избалованный юнкер Георг, наверное, сделает недовольную гримасу. Но все же он сможет, по крайней мере, отдохнуть на мягком ложе, под кровом. А я, как верный слуга, буду стоять на страже у дверей.
— Неужели вы совсем не устали? — удивилась Агнес.
— Нисколько.
— А я совсем выбилась из сил, — вздохнула Агнес, устало опускаясь на мягкое сено.
— Ох я, глупец! — воскликнул Гавриил, досадуя на самого себя, и тотчас же принялся устраивать из сена ложе, а потом покрыл его своим длинным кафтаном. — Где была моя голова, как я раньше об этом не подумал! Что гнало меня все время вперед? Это была непростительная ошибка с моей стороны, это было прямо преступление! Как могли вы, молодая, слабая девушка, после бессонной ночи вынести еще и такой долгий, трудный путь?
— У меня был приятный спутник. Гавриил с сомнением покачал головой.
— Вы сами ввели меня в заблуждение, фрейлейн Агнес. Весь день вы были веселы и бодры, как же мне могло прийти в голову, что вы устали? Если бы вы хоть раз пожаловались на усталость!
— Я в течение дня и не чувствовала усталости.
— Я теперь понимаю: вас окрыляло горячее стремление поскорее увидеться с любимым отцом и… может быть, и с прекрасным юнкером Хансом.
— Господин Гавриил!
В голосе Агнес послышалось вдруг такое искреннее огорчение, что сердце Гавриила, как это ни странно, затрепетало от радости.
— Сапоги не натерли вам ноги? — вздохнул он с притворной озабоченностью.
— Ноги у меня так одеревенели, что я боли и не чувствую.
— Бедная, бедная фрейлейн Агнес! Что же нам теперь делать? Я был бы осужден на вечную кару, если бы вы завтра утром не смогли подняться на ноги или — храни нас небо от этого! — совсем расхворались! Каким тяжелым, каким страшным должно вам казаться это путешествие, а оно — увы! — грозит еще больше затянуться!
— Да нисколько, — возразила Агнес не раздумывая. — Мне, наверное, никогда еще не было так радостно и спокойно, как сейчас.
На это Гавриил сумел ответить только одним: движимый внезапным порывом чувства, он склонился перед девушкой, схватил ее руки и поцеловал их. Откуда у него вдруг появилась такая смелость? Это тайна зарождающейся любви. Агнес быстро отдернула руки и закрыла ими свои глаза. Следы усталости исчезли с ее лица.
Несколько неуверенным голосом Гавриил пожелал девушке спокойной ночи и вышел из сарая. За дверью он растянулся на траве, с твердым намерением не поддаваться дремоте и бодрствовать всю ночь. При его душевном состоянии выполнить это решение было нетрудно. Он не испытывал ни малейшей усталости, во всем теле чувствовалась легкость, голова была полна светлых дум. В природе царила тишина, ничто не нарушало течения его мыслей. Он скрестил руки под головой и стал пристально смотреть в темно-синее небо, на котором ласково сияли звезды. Но Гавриил не видел ни одной звезды, перед глазами его проходили события последних дней. Со все возрастающей радостью припоминал он все происшествия, связанные с Агнес, а перебрав их в памяти до конца, без устали снова возвращался к первым. Порой ему казалось непостижимым, немыслимым такое счастье — Агнес здесь, близко, под его защитой. И тогда ему всякий раз приходилось бороться с собой: его неудержимо тянуло войти в сарай и собственными глазами убедиться, что Агнес действительно здесь, что это не сон и не призрак. Ухо менее стыдливо, чем глаз. Если Гавриил не мог видеть своего счастья, то хотел его по крайней мере слышать. Он напряженно прислушался и удивился, что из сарая не доносится мерное дыхание, которое служит признаком спокойного сна. Может быть, Агнес тоже не спит? Нет, это невозможно. Ведь бедная девочка устала до изнеможения, она должна спать глубоким сном, если только ее не взволновали какие-нибудь странные и сложные мысли. Сердце ее спокойно, она могла уснуть. Гавриил был в этом вполне уверен. А мы в этом вовсе не убеждены. Мы боимся, что Агнес оказалась в этом случае ничуть не благоразумнее Гавриила и ни разу не вспомнила о завтрашнем путешествии; а ведь перед дорогой необходимо было освежить тело сладким сном. Мы боимся, что усталые глаза Агнес ненадолго сомкнулись лишь перед рассветом.
Гавриил сдержал свое слово: он всю ночь не закрывал глаз. Побуждаемый осторожностью и в то же время странной потребностью двигаться, он время от времени вставал, обходил вокруг сарая, прислушивался то тут, то там; но напряженнее всего слушал он у щелей в стенах сарая, как будто оттуда могла исходить самая большая опасность. Наконец, к его большой радости, ему почудился звук ровного дыхания, которого он так долго ждал.
Солнце поднялось уже высоко, Гавриил умылся в ручейке и позавтракал, а в сарае по-прежнему царила тишина.
«Бедное дитя! — растроганно думал Гавриил. — Как она, бедняжка, должно быть, устала! Спи спокойно! Правда, пора бы отправляться в путь, но у кого хватит духу разбудить так сладко спящую девушку? Я охотно заглянул бы в сарай, посмотрел бы, как там обстоят дела, но я не решаюсь, я трус».
Гавриил долго боролся с собой. В конце концов он все-таки тихонько вошел в сарай. Агнес спала спокойно, ничем не укрытая, в своем мужском платье, которое не вполне скрадывало нежные формы юного девичьего тела. Мягкую войлочную шляпу она подложила себе под голову, золотистые пряди волос вились на ее чистом белом лбу; щеки пылали, согретые сном, меж полуоткрытых губ, подобно синевато-белым жемчужинам, смутно поблескивали зубы, по всему лицу был разлит отблеск мирного счастья и невинности.
Гавриилу казалось, что он совершает грех, что своим жадным взглядом он омрачает прелесть этой картины, но он не в силах был оторваться, словно пригвожденный к месту. Долго смотрел он на спящую девушку и чувствовал, как в его сердце исчезают последние следы неприязни к гордой дочери рыцаря, уступая место удивительной нежности, предчувствию великого счастья и страху перед великими страданиями. Это сокровище, которое благосклонная и в то же время жестокая судьба на время доверила ему, отдала ему прямо в руки, это сокровище ведь не принадлежало ему; еще несколько дней — и он должен будет беспрекословно его отдать, навеки с ним расстаться. О, эти сладостные алые губы, как они влекут к себе, зовут и манят, сами того не зная и не желая, какое пьянящее счастье сулят они тому, кто осмелится их поцеловать! Один только раз! Разве это такое уж большое преступление?
Да, это преступление, это низкий поступок. Гавриил! Будь мужчиной! Неужели ты хочешь злоупотребить доверием несчастной девушки, которая без страха, без колебаний вверилась твоей защите? Одна мысль об этом заставила Гавриила покраснеть. Он стиснул зубы и собрался мужественно отступить. Он сделал два-три шага к двери и… снова вернулся; он не мог оторваться, не мог уйти. Здесь, здесь было счастье его жизни, здесь был кубок с опьяняющим напитком, какого жизнь ему никогда больше не даст отведать; так неужели же пройти мимо, не прикоснувшись к нему? Одну лишь каплю из этого кубка, а там — будь что будет!
Гавриил вдруг упал на колени и наклонился к лицу спящей. Сладкое опьянение затуманило его голову. И в тот же миг «преступление» было совершено. Гавриил прижал свои горячие дрожащие губы к теплым, мягким устам спящей, сначала нежно, еле касаясь, потом все сильнее и сильнее: одну лишь каплю хотел он испить из кубка счастья, но почувствовал, что жажда его неутолима!
По телу Агнес пробежал трепет.
— Гавриил! — прошептали ее дрожащие губы, и она открыла глаза. Она не испугалась, увидев над собой побледневшее от глубокого душевного волнения лицо Гавриила, а радостно улыбнулась; ведь это видение было лишь продолжением ее сна, и ей казалось, что она все еще грезит.
— Агнес! — прошептал, дрожа, Гавриил. — Прости меня, я виноват!
Теперь только Агнес совсем очнулась. Она быстро вскочила со своего ложа. Гавриил продолжал стоять на коленях и, схватив руки девушки, повторял: «Прости, прости!»
— Какую вину я должна тебе простить? — спросила Агнес глухим голосом.
— Я люблю тебя, я не в силах был устоять против искушения, я поцеловал тебя, когда ты спала.
Яркая краска залила щеки Агнес, но в глазах засиял луч счастья. Она ничего не ответила, лишь молча обвила руками шею Гавриила и заставила его встать.
— Почему же только во сне? — спросила она мягко и немного насмешливо.
Губы их слились в долгом, горячем поцелуе.
— Агнес! Агнес! — повторял Гавриил со все возра стающим волнением. Кроме имени любимой, он не находил больше ни одного слова, чтобы выразить охватившее его чувство счастья.
— Ты меня действительно любишь? — спросила Агнес, плача на его груди.
— Ты еще спрашиваешь об этом! — воскликнул Гавриил от всего сердца. — Я люблю тебя с той минуты, когда увидел тебя впервые в лесу. Но ты… неужели это возможно?
