Ознакомительная версия.
Глинка прислушивался к разговорам и завидовал: в словесности все больше объединяются вокруг Пушкина честные люди. Здесь давно идут бои. Не то было в музыке. В Петербурге продолжалось итальянобесие. В крайнем случае подкинет какую-нибудь новинку на театр Катерино Альбертович Кавос или угостит меломанов одряхлевшим дивертисментом, который все еще выдается за русскую оперу «Иван Сусанин». Московские журналы трубят об успехах на сцене «Пана Твардовского» и кричат: «Это наша, наша первая русская опера!»
Написал на нее рецензию и Николай Александрович Мельгунов. Он храбро встал на новый путь. В рецензии его повторены многие мысли Глинки.
«Написать оперу в русском духе, – утверждал Мельгунов, – может тот, кто, достаточно напитавшись нашими напевами, переработает их в себе и потом уже в их духе напишет свое, не потому народное, что оно будет напоминать нам уже известные напевы, но потому, что будет соответствовать нашим музыкальным потребностям и чувству!»
Но этот голос затерялся в общем хоре московских поклонников «Пана Твардовского». Никто не обратил внимания на статью Мельгунова.
Словом, в музыке не было видно и отдаленных признаков тех баталий, которые шли в словесности. А Мельгунов прислал новые известия из Москвы. Верстовский опять задумал оперу. Она будет называться «Вадим». А поэму для оперы кроит Шевырев по сочинению Жуковского. Снова оживут в музыке «Двенадцать спящих дев». И живучи оказались девы! Перестали читать про них в стихах Василия Андреевича Жуковского, так они станут выпевать теперь арии.
Еще в «Руслане» высмеял Пушкин тех романтических спящих дев, и нет им больше места в словесности, зато юркнули девы в тихую заводь музыки. Нет здесь ни бурь, ни битв. В петербургских салонах – у Виельгорского и прочих – космополитическая толчея. В театрах – заезжие итальянцы. В Москве тщетно бродит по заколдованному царству Верстовский… Какие тут бури?
…Не осенний мелкий дождичек
Брызжет, брызжет сквозь туман:
Слезы горькие льет молодец
На свой бархатный кафтан…
Много раз напевает Глинка мелодию рождающейся песни и проверяет, большой ли шаг сделал он вперед, переплавляя первородные напевы в новые составы.
Работа шла успешно, вскоре к песне прибавился удалый хоровой напев. Глинка по обыкновению исполнил новинку у Дельвигов.. Только и всего.
Но именно с этой песней случилось чудо. Раньше, чем могла попасть она в музыкальный альбом, раньше, чем мог бы выпустить ноты самый проворный издатель, песню уже подхватили и пели. Никто не спрашивал об имени автора. Разве такие песни сочиняют? Такие песни сами родятся!
Ничего этого не знал сочинитель. Он безвыходно сидел дома. Проклятая лихорадка давала о себе знать и жаром, и ознобом, и болью во всем теле. А Михаил Иванович тщательно переписал новую песню и сказал вслух, хотя был в комнате совсем один:
– Здесь обозначился отечественный слог, равно понятный и пахарю и горожанину. – Глинка помолчал, провел рукой по пылающему лбу и, словно заклиная несносную болезнь, заключил с убеждением: – Теперь двинусь вперед!
В уединении стоит над замерзшей Десной новоспасский дом. Начисто замело дорогу из Ельни. Уездный медик Вильгельм Данилович Гинденбург ни за что бы не выехал из города в этакую погоду, если бы не случилось большой беды у господ Глинок. Совсем недавно похоронили они замужнюю дочь, а теперь замертво привезли из Петербурга старшего сына. Но зря подвергает себя дорожным опасностям доктор Гинденбург. Помочь больному он все равно не может, потому что за всю жизнь не видывал подобной болезни: то лежит молодой человек в беспамятстве и бредит, словно готовясь отойти в лучший мир, то опять очнется и цепляется за жизнь.
Приехав в Новоспасское, медик добросовестно осматривает пациента, хотя давно убедился, что нет никакой возможности унять эту таинственную злокачественную лихорадку. Но медицинский осмотр всегда действует успокоительно, если не на самого больного, то на окружающих. Вильгельм Данилович тщательно выполняет весь ритуал, потом громко объявляет:
– Будет у меня молодцом!
Евгения Андреевна не покидает больного сына, с надеждой смотрит на медика, потчует его кофе с густыми сливками и ждет новых утешений. Потом медику с затаенной надеждой показывают сиротку Николеньку, оставленного Полей.
– Вчера Николенька повернул голову к погремушке!
А Лиза Глинка, заменившая ребенку мать, уже является новой вестовщицей:
– Николенька, кажется, начал лепетать!
Вильгельм Данилович внимательно осматривает ребенка. Медику очевидно, что он поражен глухотой и, возможно, немотой. Но зачем торопиться с объявлением неприятного диагноза?
– Будет у меня молодцом! – повторяет доктор Гинденбург, передавая плачущего Николеньку Лизе.
Если бы никогда не уезжал из Новоспасского всемогущий целитель Вильгельм Данилович! Но медик отдает последние наставления и отбывает.
К вечеру усиливается метель. Не поймешь, озорной ветер или волк протяжно воет на Десне. Давящая тишина да тайные тревоги снова воцаряются в усадьбе Глинок.
– Как Мишель? – спрашивает, вернувшись к ночи, Иван Николаевич и узнает, что у сына снова начался жестокий припадок.
Едва переодевшись, Иван Николаевич поднимается наверх и обменивается тревожными взглядами с Евгенией Андреевной. Наследник-сын весь пылает и в бреду что-то быстро, быстро говорит. Он то и дело сбрасывает холодный компресс, и тогда отчетливее видны глубоко запавшие веки.
Иван Николаевич долго стоит у постели сына.
– Крепись, друг мой, – с тихой лаской говорит он. – К малодушным болезнь без зову приворачивает. В том суть…
Кажется, только хозяин Новоспасского и не поддался бедам. Он попрежнему живет в делах. Едва вернувшись домой, он призывает к себе приказчиков, конторщиков, писцов либо с головой уходит в расчетные ведомости.
Сидя в кабинете, Иван Николаевич склонился над какой-то тетрадью и крепко задумался. Странные, однако, слова обозначены на обложке тетради: «Лирический альбом, издан М. Глинкою и Н. Павлищевым». Страницы альбома расчерчены линейками, по линейкам бегут непонятные значки. Иван Николаевич перелистывает страницы и задерживается на тех, где под заглавием пьес четко напечатано: «Музыка Михаила Глинки».
Вот и все, что осталось новоспасскому владетелю от былых надежд на дипломатическую карьеру сына. Да и сын вернулся в отчий дом, не имея сил не только для карьеры, но, кажется, и для жизни.
И все-таки сидит Иван Николаевич над «Лирическим альбомом», будто родился музыкантом и всю жизнь только и ждал такого счастья. Да еще выписал из Петербурга не один, а целых два альбома лично для себя. Новоспасский предприниматель переворачивает страницу за страницей, будто старается разглядеть, куда поведет сына переменчивая фортуна.
Музыка, давно распоряжавшаяся полновластно в усадьбе Глинок, взяла с приступа последнюю твердыню. А коли так случилось, Иван Николаевич размахнулся и здесь по-свойски: отдал в обучение музыке нескольких дворовых. Когда Евгения Андреевна привезла сына из столицы, Иван Николаевич встретил его приятной новостью:
– Коли будешь искать занятия, друг мой, изволь, упражняйся с людьми в охоту.
Сильно рассчитывал Иван Николаевич на свой сюрприз, а толку не вышло. Сын сердечно поблагодарил батюшку, но сослался на полное изнеможение. Понял Иван Николаевич, что плохо дело, если Мишель даже от музыки отступился.
Но это было не совсем так. Музыка все-таки нашла ход в комнаты отставного и хворого титулярного советника. В дни, когда отступала болезнь, Глинка усердно играл Баха. Он размышлял над глубиной и стройностью его созданий, потом изучал пути, на которые ушла музыка с Моцартом и Бетховеном. В этих путешествиях встречались музыканту многие имена, он успевал посетить разные страны, а затем торопился вернуться на родину. Ведь именно здесь надлежало выполнить давно задуманное дело – распеть из песен русскую музыку.
– А какие народы живут, братец, в Америке? – тонкий голосок сестры Людмилы врывался в размышления так неожиданно, что Глинка долго смотрел на нее, прежде чем пуститься в новое путешествие.
Он продолжал с Людмилой географические занятия и старательно составлял для нее учебные тетради. Он ловил часы, чтобы заняться пением с любимицей Наташей. Для нее были написаны особые упражнения. Девушке суждено было слушать драгоценные лекции о русской школе пения. Краснощекая Наташа слушала их с видимым благоговением, но оживлялась лишь тогда, когда брат переходил от лекции к практическому уроку за роялем.
Наташа уже пела из «Лирического альбома». Она влюбилась в «Грузинскую песню», которую выучила по рукописи.
– Чьи там стихи, друг мой? – осведомился Иван Николаевич и, узнав историю романса, потребовал немедленного повторения.
Он слушал, задумавшись, порой поглядывая на сына, который аккомпанировал певице. Имя Мишеля соединялось с именем прославленного поэта. Удивительные дела творит химера-музыка!
Ознакомительная версия.
