— И все же надо выздороветь и смириться. В вас говорит гордыня, и она же сокрушает вас отчаянием.
— Я думал, что белый плащ принесет мне душевный покой и забвение. Но мне будет стыдно надеть его, прикрыть его чистотой свою мерзость. Ты понимаешь это?
— Вы не будете больше распоряжаться самим собой. Ваш новый господин — не подлец вроде Куртенэ. Он не будет льстить вам, чтобы подцепить вас на крючок.
— Я повторяю тебе, что не рана гнетет меня; это душа моя расстается с телом. Я исповедался капеллану, но я не обрел успокоения! Потом я позвал законников и по завещанию отписал молеонской обители все наше достояние. Тамплиеры этого дома станут хозяевами моего леса, моих доменов, моего дома! Но я не обрел покоя. Мне осталось лишь избавиться от этой жизни, ставшей невыносимой, ибо я ненавижу себя…
Немного погодя он добавил:
— Гио, я боюсь, как бы виконт де Мортань не помешал чем-либо этой передаче, не опротестовал бы ее. Я хочу, чтобы ты вернулся в Молеон и отнес бы туда твое свидетельство о моей последней воле и проследил бы за ее исполнением.
— Хорошо, сеньор Рено, я возьмусь за это.
— Веришь ли ты, как и я, что этот дар избавит меня от вечного проклятия?
— Я верю в это, ибо он свидетельствует о вашем раскаянии.
— Ты отвезешь обратно всех наших людей, что остались в живых.
— Остался единственный лесоруб. Все остальные погибли в скалах Хаттина.
— Да узрят они Бога! Расскажешь ли ты там, как я предал прокаженного?
— Я скажу все, как было, Рено, а именно, что из живого и мертвого королей вы выбрали первого. Многие поступили бы так же, как и вы, не имея в свое оправдание даже ваших юных лет.
— И ты, ты тоже прощаешь меня?
— Я не вправе делать этого.
— Но ты стараешься утешить меня?
— Я не хочу делать этого.
— Но что же тогда?
— Нет на свете ни существа, ни преступления столь низких, что не смогли бы заслужить прощения. Достаточно одного желания. Мы — вечные блудные сыны Господа Бога.
— Огонь, пожирающий меня, — это уже само адское пламя!
— Это от вашей раны, а не от вашего греха. Раз вы пылаете огнем сейчас, значит, потом он пощадит вас, в знак того, что вы очистились от бесчестия…
Я не видел его с неделю или около того. Командор послал за мной. Я не знал его имени. После Хаттина в спешке было назначено новое командование. Командором же оказался мой тамплиер Мейнар, которого я считал погибшим в битве.
— Нет, — ответил он. — Меня отделали, как отбивную, но раны были не глубоки. И вот я на ногах.
На миг мы вновь обрели легкий тон наших прежних разговоров. Мейнар был самым веселым из тамплиеров. Но вскоре эта мимолетная радость улетучилась. Мейнар сказал:
— Наш младший из братьев Рено де Молеон, отошел сегодня днем и мучился до своего последнего часа, ты знаешь почему… Гио, ты должен неотложно отправиться в Молеон и уладить тамошние дела.
— Он просил меня о том.
— А я заранее приказываю тебе это, зная, что теперь ничто не мешает тебе присоединиться к нам, что ты и сделаешь.
— Как же я отправлюсь? Земля и море кишат неверными.
— Не будем отчаиваться. Помощь идет. В ожидании королей Запада Орден послал свое подкрепление. Ты и лесоруб, вы отправитесь с ближайшей галерой Храма.
29
ГИО ЗАКАНЧИВАЕТ СВОЙ РАССКАЗ
И все произошло точь-в-точь так, как и хотел того Мейнар. Галера шла быстро и оказалась в Марселе даже раньше, чем мы рассчитывали. Путешествие прошло без затруднений, потому что мы меняли лошадей в обителях Храма, а в опасных местах нас сопровождали рыцари. Так я доставил лесоруба в его лесную хижину и вновь увидел жилище Анселена, а также и сержанта Юрпеля, который зарыдал, услышав из моих уст о кончине своих хозяев. Я побывал в домиках деревни, чтобы рассказать о том, как свято мужья и сыновья приняли смерть вместе со своим хозяином Рено. Я пришел в эту обитель, и мы посетили виконта де Мортаня, который утвердил дарственную на имение, ограничившись некоторыми гарантиями, что предоставил ему Храм. Это было летом. Все твердило мне о Жанне. Она мерещилась мне повсюду; ее взгляд — в голубизне небес и в дымке холмов, громоздившихся на горизонте; ее волосы — в кованом золоте спелой ржи, разлившемся по долине и у подножия косогоров; ее голос — в шорохе зеленых листьев на восходе солнца и когда оно клонится к морю до следующего утра; ее пение — в щебетанье птиц, облепивших нижние ветки и кроны дубов, опьяненных светом и благостью дня; ее душу — под сводами часовни и под черепицей башни Молеона, но также и в том источнике, что струится из скалистой расщелины, пенится, быстро и нежно омывает мхи и полные насекомых папоротники, и теряется, наконец, в этом пруду с недвижными водами, мерцающими несказанными красками, лишь только наступает вечер.
Когда черно-белый флажок Храма взмыл над башней Молеона, я снова отправился на юг и один погрузился на корабль. Мне нужно было действовать, чтобы печаль и меланхолия не захлестнули бы меня. Я еще не достиг возраста воспоминаний. В качестве оруженосца Храма я провел в Святой Земле еще десять лет. На моих глазах Иерусалим уже почти был освобожден. Из авангарда нашего войска, куда я был поставлен, можно было даже различить Авессаломову могилу, кипарисы, у подножия которых покоилась Жанна в ожидании Воскресения. Но все было напрасно, и Иерусалим остался в руках неверных. И тогда израненный, постаревший, неспособный к несению службы из-за перелома бедра, будучи на попечении у Тирских тамплиеров, я был освобожден вчистую, с возможностью выбрать для себя обитель на Западе и обучать там новых рыцарей и оруженосцев. Я же знал лишь одну обитель: вот эту самую, вашу, милые мои братья. Случай повелел, чтобы в ту ночь, когда я постучался в вашу дверь, снова шел снег. Вокруг Молеонского леса все было бело и мертво…
После того, как Гио доходил до своего возвращения в обитель и приема, что ему оказали, всегда воцарялось молчание. Слушателям было необходимо какое-то время, чтобы стряхнуть с себя мечты и образы и перейти снова к действительности. Тогда обязательно находился кто-нибудь, кто спрашивал:
— Милый брат Гио, ты не сказал нам, что прокаженный король подчеркнул своей рукой в Часослове, который ты передал Жанне и закопал с нею под кипарисами?
— Он подчеркнул: «Non nobris, Domine, non nobris, sed tuo Nomini da Gloriam!» — «Не нам, не нам, но Имени Твоему».
— Но это же девиз Ордена!
— Ибо он мечтал о Храме и восхищался нами в сердце своем. Не некоторыми, может быть, предводителями вроде Торрожа или Ридфора, упоенными своим мнимым величием, но простыми рыцарями, избавившимися от обузы собственности, отрекшимися от личности, от родства, включая матерей и сестер, дабы быть слугами единого Господа. Говорю вас, он мечтал о нашей клятве никогда не сдаваться, никогда не мстить, идти на бой одному против троих, идти за нашим знаменем хоть через палящий огонь! Он мечтал об этом всей своей несгибаемой душой и страдающим телом, и лучше, чем кому-либо другому, мне известно, что он хотел умереть под белым плащом. Он был нашим королем — королем тамплиеров, он был достоин быть им, не желая иной славы, кроме славы Господа…
— Да, — повторял Гио уже умиротворенным голосом, — я видел и пережил все это. Но я вовсе не несчастен… У меня есть этот огонь, чтобы погреть у него мои старые кости, эти белые стены, на которых всплывают, словно в снах, дорогие мне лица, этот лес, в котором я гуляю и любуюсь его живностью, наконец, у меня есть участие ваших дружеских глаз. Вниманием я не обойден, радостями исполнен. Иногда утреннее небо окрашивается в цвета львиной шкуры, и солнце кровавит его бок; не важно, о чем я тогда думаю: это похоже на то, как ноют старые раны, когда дело идет к дождю. Благодаря вам все хорошо у старого Гио. Думая о Жанне и о ее прокаженном короле, он лишь молит Господа, позволившего себя истязать, увенчать терниями и пригвоздить ко кресту, о том, чтобы если они и согрешили, их общая проказа очистила бы их от греха. И о том, чтобы вместе вкушали бы они дни своего бессмертия… А я же хочу быть снова с ними. И ничего более. Аминь!
Голос Гио умолк. Братья покинули зал, поблагодарив рассказчика и простившись с ним. Он ушел последним, не торопясь отходить ко сну. И теперь было слышно лишь шипенье горячей древесины, изборожденной жучком под корой. А снаружи, вокруг погрузившейся в сон обители, вставал лес, огромный, дремучий и темный, как в первый день творенья, со всеми своими опушками, дикими зверями и ночными птицами. Над кронами деревьев плыла луна, уносимая мощным потоком мироздания.
1176
Во Франции правит король Людовик VII (Луи). В Иерусалиме — король Бодуэн IV. Иерусалимское королевство, возникшее в 1099 г. на территории, завоеванной в ходе Первого Крестового похода под командованием Годфруа де Бульона, это узкая полоска земли, вытянувшаяся вдоль Средиземного моря и ограниченная горами Ливана и пустыней Синая. Стремясь объединить земли под знаменем ислама, Саладин установил военную диктатуру над Египтом и частью Сирии.
