и каждый раз оно кинжалом вонзалось в мое сердце.
Я оставил ее. И пока шел по улицам, не мог отделаться от ощущения, что все смотрят на меня и улыбаются. Один раз чуть не подошел к какому-то господину и не спросил, почему он смеется, но сумел сдержаться. Как я страдал! Я вспомнил, что Джулия не слишком мне обрадовалась. Тогда я как-то не обратил на это внимания, но ведь не обрадовалась? И вроде бы чуть отворачивалась, когда я страстно целовал ее в губы. Тогда я сказал себе, что это мне чудится, но отворачивалась? И она точно отпрянула, когда я сжал ее в объятиях. Господи, неужели это правда?
Я подумал о том, чтобы пойти к Маттео, но отказался от этой мысли. Он знал Джулию до того, как она вышла за меня замуж, и принял бы на веру худшее, что говорили о ней. Как я мог поверить обвинениям этой злобной, завистливой женщины? Я сожалел о том, что близко сошелся с Клаудией, дал ей повод мстить мне. Ох, как жестоко она обошлась со мной. Но я не мог в это поверить. Я так доверял Джулии, так любил ее. Она не могла предать меня, зная, какую страстную любовь я испытываю я к ней. Она не могла быть такой неблагодарной. И я так много для нее сделал… но я не хотел даже думать об этом. Я дарил ей любовь и наслаждение и не требовал благодарности. Но конечно, даже если бы она не любила меня, то питала ко мне теплые чувства и не могла отдаться другому. Нет, я в это не верил. Но… если все правда? Господи, если все правда?
Я вошел в свой дворец и внезапно вспомнил про старого мажордома, которого звали Фабио. Этим именем я назвался, когда говорил старому Орсо, что я его новый слуга. Если что-то происходило в моем доме, он знал наверняка. И она, Клаудия, сказала, что об этом знает весь город.
– Фабио!
– Да, мой господин!
Он вошел в мою комнату, и я пристально посмотрел на него.
– Фабио, ты хорошо присматривал за тем, что я оставил на тебя, уезжая в Рим?
– Рента заплачена, положенная вам часть урожая получена, оливки собраны.
– Я оставлял тебе кое-что более ценное, чем пшеничные поля и виноградники.
– Мой господин!
– Я оставил тебя хранителем моей чести. Что ты скажешь об этом?
Он замялся, а когда ответил, голос его дрогнул:
– Ваша честь… не запятнана.
Я тряхнул его за плечи.
– Фабио, в чем дело? Заклинаю тебя твоим первым господином, моим отцом, скажи мне!
Я знал, как он любил моего отца. Он посмотрел в потолок, сцепил руки, едва мог шевелить губами.
– Клянусь моим дорогим господином, вашим отцом, ничего… ничего!
– Фабио, ты лжешь! – Я сжал руками его запястья.
Он упал на колени.
– Господин мой, пожалейте меня! – Он закрыл лицо руками. – Я не могу вам сказать.
– Говори, говори!
Наконец среди стонов и вздохов он вымолвил:
– Она… Господи, она предала вас!
– Ох! – Я отшатнулся.
– Простите меня!
– Почему ты не сказал мне раньше?
– Как я мог? Вы любили ее, как ни один мужчина не любил женщину.
– Ты не подумал о моей чести?
– Я думал о вашем счастье. Лучше счастье без чести, чем честь без счастья.
– Для тебя, – простонал я, – но не для меня.
– Вы из той же плоти и крови, и страдаете вы, как и мы. Я не мог уничтожить ваше счастье.
– Ох, Джулия, Джулия, – вырвалось у меня, а потом я спросил: – Но ты уверен?
– Увы, сомнений нет.
– Я не могу в это поверить. Господи, помоги мне! Ты не знаешь, как я ее любил! Она не могла! Фабио, я хочу увидеть все собственными глазами!
Какое-то время мы молчали, а потом ужасная мысль пришла мне в голову.
– Ты знаешь… где они встречаются? – прошептал я.
Он застонал. Я повторил вопрос.
– Да поможет мне Бог!
– Ты знаешь? Я требую, чтобы ты мне сказал.
– Они думали, что вы вернетесь послезавтра.
– Он придет?
– Сегодня.
– Так! – Я схватил его за руку. – Отведи меня и позволь их увидеть.
– И что вы сделаете? – спросил он, ужаснувшись.
– Не важно, отведи меня.
Дрожа всем телом, он вел меня по прихожим и коридорам, пока мы не подошли к лестнице.
Поднялись по ней и оказались в комнатке с потайной дверью, отделенной гобеленами от спальни Джулии. Я забыл о существовании и лестницы, и комнатки, и двери, а она вообще о них не знала. С открытой дверью требовалось лишь откинуть гобелен, чтобы войти в спальню.
Пока там никого не было. Мы ждали, затаив дыхание. Наконец вошла Джулия. Направилась к окну, выглянула, вернулась к двери. Села на стул, вскочила, вновь выглянула из окна. Кого она ждала?
Джулия закружила по спальне, на ее лице отражалась тревога. Я пристально наблюдал за ней. Наконец послышался тихий стук. Она открыла дверь, вошел мужчина. Невысокий, хрупкого сложения, с длинными волосами цвета соломы, падающими на плечи, и очень белой кожей, с синими глазами и маленькими золотистыми усиками. Выглядел он максимум лет на двадцать. Но я знал, что он старше.
Он подскочил к ней, заключил в объятия, прижал к сердцу, но она оттолкнула его.
– Джорджо, ты должен уйти! Он вернулся.
– Твой муж?
– Я надеялась, что ты не придешь. Быстро уходи. Если он увидит тебя, то убьет нас обоих.
– Скажи мне, что любишь меня, Джулия.
– Да, люблю тебя всей душой и сердцем.
Еще мгновение они стояли, прижавшись друг к другу, потом она оторвалась от него.
– Ради бога, уходи.
– Ухожу, любовь моя. Прощай!
– Прощай, любимый!
Он вновь обнял ее, она обвила его шею руками. Они страстно поцеловались в губы. Меня она так никогда не целовала.
Крик ярости исторгся из моей груди, я выскочил из тайного убежища. Через мгновение оказался рядом с ними. Едва ли они успели осознать, что уже не одни. Я вонзил кинжал ему в шею. Он со стоном упал, Джулия пронзительно закричала. Кровь обагрила мою руку. Потом я посмотрел на нее. Она убегала от меня с перекошенным от ужаса лицом, с выпученными глазами. Я бросился за ней, и она закричала вновь, но Фабио успел схватить меня за руку:
– Не ее, не ее, нет!
Я вырвал руку, а потом… потом остановился, глядя на ее бледное, объятое ужасом лицо. Я не мог ее убить.
– Запри дверь, – велел я Фабио, указав на дверь, через которую мы вошли. Потом вновь посмотрел на нее, крикнул: –
