чувство было слишком сильным, и для нее, и для него. Я не знаю, Джулия послала за ним или он, мучимый страстью, сам приехал к ней. Это случалось так часто, и случилось вновь. Они забыли обо всем, отдали себя любви, которая убивает…
Долгие часы я думал обо всем этом, и свечи догорели.
Наконец я почувствовал прикосновение руки к моему плечу, услышал Фабио.
– Господин, скоро утро. – Я встал, и он добавил: – Они положили его в часовню, не спросив вашего разрешения. Вы не сердитесь?
– Они поступили правильно.
Он замялся, потом спросил:
– Что мне делать?
Я смотрел на него, не понимая.
– Он не может оставаться здесь, и она… ее надо похоронить.
– Отвези их в церковь и похорони в усыпальнице, которую построил мой отец… вместе.
– Мужчину тоже? – переспросил Фабио. – В вашей семейной усыпальнице?
Я вздохнул и с грустью ответил:
– Возможно, он любил ее сильнее, чем я.
Произнеся эти слова, я услышал рыдание у своих ног. Мужчина, которого я не заметил раньше, взял мою руку и поцеловал. Я почувствовал, что она стала влажной от слез.
– Кто ты? – спросил я.
– Он был моим господином, и я его любил, – ответил стоявший на коленях мужчина, его голос дрожал. – Я благодарю вас за то, что вы не выбросили его, как собаку.
Я посмотрел на него и пожалел: так велико было его горе.
– Что ты теперь будешь делать?
– Не знаю. Теперь я потерпевшая крушение лодка, которую швыряет на волнах без лодочника.
Я не знал, что ему и сказать.
– Возьмите меня в слуги. Я буду очень преданным.
– Ты просишь об этом меня? Разве ты не знаешь…
– Знаю! Вы забрали его жизнь, с которой ему не терпелось расстаться. Вы оказали ему услугу, а теперь достойно хороните, и за это я вам благодарен. Это ваш долг передо мной. Вы лишили меня одного господина, так дайте мне другого.
– Нет, бедный ты мой! Слуги мне теперь не нужны. Я тоже чувствую себя щепкой, которую несет по бурному морю. И для меня все кончено.
Я еще раз посмотрел на Джулию, а потом вернул на место белую материю – укрыл их лица.
– Приведи мою лошадь, Фабио.
Через несколько минут она уже ждала меня.
– Вы кого-нибудь возьмете с собой?
– Никого!
Когда я вскочил в седло и собрался тронуть лошадь с места, он спросил:
– Куда вы теперь?
И я искренне ответил:
– Это известно только Богу!
С каждой минутой я удалялся от города. День только начинался, все вокруг было холодным и серым. Ехал я бесцельно, куда вела дорога, по равнине, к виднеющимся на востоке горам. Солнце поднималось все выше, впереди я видел реку, вьющуюся среди полей по ровной, как стол, земле. Тут и там попадались небольшие рощи. Я проезжал мимо деревенек, однажды вроде бы услышал колокольный звон. Остановился в какой-то харчевне, только чтобы напоить лошадь, и поспешил дальше – не мог видеть людей. Утренняя прохлада ушла, и под жарким солнцем мы тащились по уходящей к горизонту дороге. Лошадь начала потеть, за нами поднимались клубы белой пыли.
Около полудня я остановился в придорожной гостинице. Спешился, отдал лошадь конюху, вошел в зал. Хозяин предложил заказать что-нибудь из еды. Есть я не мог. Заказал вина. Мне его принесли, я налил немного, пригубил. Поставил локти на стол и зажал голову руками, словно она разламывалась от боли.
– Мессир?!
Я поднял голову и увидел францисканского монаха, стоящего у моего столика. С мешком на спине. Я предположил, что он собирал еду.
– Мессир, я молю вас о пожертвовании для больных и сирых.
Я достал золотой, отдал ему.
– Тяжеловато сегодня путешествовать по дорогам.
Я не ответил.
– Далеко едете, мессир?
– Тому, кто собирает пожертвования, возможно, не пристала назойливость.
– Ах, нет, мессир, все это из любви к Господу и милосердия. Но я не собирался докучать вам. Подумал, что могу помочь.
– Я не нуждаюсь в помощи.
– Вы выглядите несчастным.
– Прошу тебя, оставь меня в покое.
Он ушел, я вновь зажал голову руками. По ощущениям, ее залили свинцом. Но буквально через мгновение рядом раздался ворчливый голос:
– Мессир Филиппо Брандолини!
Я поднял голову. Поначалу не узнал человека, который обращался ко мне, но, как только в голове прояснилось, я понял, что это Эрколе Пьячентини. Что он здесь делал? Потом я вспомнил, что нахожусь на дороге в Форли. Вероятно, он получил приказ покинуть Кастелло и теперь направлялся к прежним хозяевам. Однако я говорить с ним не хотел. Снова опустил голову на руки.
– Так отвечать невежливо, – не унимался он. – Мессир Филиппо!
Я поднял голову, мрачно глянул на него:
– Если я не отвечаю, то причина в том, что нет у меня желания с вами разговаривать.
– А если я желаю поговорить с вами?
– Тогда я должен взять на себя смелость попросить вас придержать язык.
– Да вы наглец.
Я чувствовал себя слишком несчастным, чтобы злиться.
– Ради бога, оставьте меня. Вы уже наскучили мне до смерти.
– Я говорю вам, что вы наглец, и буду делать то, что считаю нужным.
– Вы тоже нищий, раз такой назойливый? Что вам угодно?
– Помнится, вы говорили в Форли, что готовы сразиться со мной при первой представившейся возможности. Она представилась. Я готов отблагодарить вас за высылку из Кастелло.
– Когда я хотел сразиться с вами, мессир, я считал, что вы благородный господин. Теперь я знаю, кто вы по происхождению, и должен ответить отказом.
– Трус!
– Конечно же, отказ от поединка с таким, как вы, никак не может считаться трусостью.
Теперь он кипел от ярости, я же сохранял полное спокойствие.
– Нечем тебе хвалиться! – проревел он.
– К счастью, я не рожден вне брака.
– Рогоносец!
– Что?
Я вскочил и с ужасом уставился на него. Он презрительно рассмеялся и повторил:
– Рогоносец!
Теперь пришла моя очередь злиться. Кровь ударила в голову, жуткая ярость охватила меня. Я схватил кружку с вином, стоявшую на столе, и со всей силы швырнул в него. Вино выплеснулось ему на лицо, кружка попала в лоб и рассекла его так, что потекла кровь. Через мгновение мы оба выхватили свои мечи.
Эрколе умел сражаться и сражался хорошо, но против меня шансов у него не было. Ярость и агония последнего дня сломили бы любое сопротивление. Я кричал от радости, потому что наконец-то нашел того, кому мог отомстить за все мои горести. Мне казалось, что я сражаюсь со всем миром, и вкладывал в каждый удар всю накопившуюся
