В парадной было темно. Никто из соседей уже давно не заботился об исправности освещения на площадках у своих квартир. Наглухо запертые наспех обитые железом двери казались тревожно замершими и чего-то настороженно ожидающими. Смутные времена – это всегда наглухо запертые двери и тревожные ожидания.
Летевшая вниз через две ступеньки Лиса непроизвольно притормозила на площадке третьего этажа и, прикусив губу, взглянула на среднюю дверь. Там еще этой осенью жила добрая приветливая женщина – тётя Тая.
До этой зимы Тётя Тая не дожила.
– Устала. Не могу больше… – сказала она кому-то на прощание.
Лиса невольно вздохнула – тете Тае повезло. Она умерла, так и не узнав, что дальше стало ещё хуже… С недавних пор мимо этой квартиры Лиса стала проходить исключительно на цыпочках. Её пугали вовсе не провалы, зиявшие, словно последствия дурной болезни на месте выбитых грабителями замков. Лисе почему-то казалось, что именно за этой дверью поселилась караулящая свои очередные жертвы Беда.
Выскочив из подъезда, она не сразу поняла, откуда раздается тревожащий её писк. Уличный холод сразу же схватил её своими стылыми ладонями за обнаженные икры, стальной удавкой стянул быстро остывшую кожу и, оставляя за собой мерзкие мелкие пупырышками, двинулся выше, под пальто.
Лиса остановилась и, нетерпеливо перебирая замерзающими ногами, прислушалась.
Писк раздавался из открытого павильончика, который, несколько лет назад, ещё в мирное время вскладчину построили соседи. В советские времена в Восточных республиках во многих городах частенько сообща, всем двором, строили такие павильончики. Потом в них празднуют свадьбы, справляли юбилеи и поминки, просто проводили время. В летнее время в родном дворике Лисы мужчины ставили там самовар и, попивая ароматный чай, до полуночи резались в домино. Они, энергично жестикулировали, спорили, легко ссорились по пустякам, а затем так же легко мирились; они, нарочито хмуря брови, делано сердитым окриком отгоняли любопытную малышню, но затем сами же подзывали назойливых недорослей и одаривали их мятными конфетами или нещадно пачкающим сахарной пудрой одежду и руки рахат-лукумом.
Такие павильончики, расположенные в самой сердцевине двора, были своего рода символом мирной жизни. Символом благополучия…
Павильончик, перед которым сейчас стояла Лиса, зиял слепыми проёмами. На месте его разбитых окон, словно акульи зубы, торчали острые осколки стекла.
Жуткое зрелище.
Поборов вдруг нахлынувшие на неё неясные страхи, Лиса шагнула в темноту и осторожно пошла на непрекращающийся писк. Вскоре её глаза привыкли к темноте, и, в углу зала, на какой-то грязной тряпке, она увидела крошечный темный комочек. Подойдя ближе, Лиса осторожно присела возле своей нежданной находки.
«Надо же – щенок… Маленький… Это он всю ночь пищал…И откуда он тут такой взялся? Ведь всех собак в городе уже давно…» – она осторожно коснулась пальцем его мордочки, а щенок, почувствовав тепло её ладони, настойчиво ткнулся в неё мокрым носом, судорожно завозился и запищал еще отчаянней.
Не мешкая, Лиса схватила его и, крепко прижав к себе, помчалась к подъезду так быстро, как будто бы её кто-то преследовал. Щенок же, словно что-то поняв, замер. Он спрятал круглую лобастую голову глубоко в сгибе её локтя и замолк, изредка подрагивая всем своим тельцем.
Дома Лиса рассмотрела спасенное ею чудо. Щенок оказался совершенно крошечным. Ещё мутные глазки едва открыты, а ушки… Это даже не ушки, а лишь лёгкий намёк на них. Шерстка гладкая, темно-коричневая, словно бархатистый шоколад.
От последней ассоциации она даже губу прикусила: «Эх, сейчас бы кусочек шоколада, совсем махонький кусочек…»
– И чего это ты такой шоколадный уродился? – грустно улыбнулась она своему найденышу.
Щенок же, отогревшись в её руках, лишь водил из стороны в сторону мордочкой, шумно втягивая воздух ещё не согревшимся после уличного холода носом.
– Чем же мне теперь тебя кормить? – вздохнула Лиса. – У меня ведь уже давно ничего, кроме хлеба, нет… Если не станешь есть хлеб – умрешь… Понимаешь?
Щенок явно не понимал. Он равнодушно понюхал разжеванный Лисою мякиш, словно из вежливости потыкался в него носом, и отвернулся.
– Ну и будь здоров, миленький. До завтра дотянешь? Раньше завтрашнего дня мне для тебя молока – ну никак не добыть… – Лиса внимательно посмотрела на своего найденыша и невольно улыбнулась. Она почувствовала, как в глубине её души что-то казалось бы насмерть замороженное начало отогреваться и оттаивать. – Может, ты нам счастье принёсешь, а? Так… а кто ты у нас там будешь? – Лиса уложила щенка спинкой на ладонь и, не удержавшись, указательным пальчиком погладила его бархатистый животик. – Надо же, ещё один мальчик у нас появился…
Окончательно согревшийся щенок, против такого обращения не возражал. Он в истоме раскинул всё ещё подрагивающие лапки, и вдруг засопел, как самый настоящий маленький мужчина. Судя по всему, его даже не смущала не совсем свойственная животным поза «на спине». С ладони Лисы пушистой верёвочкой, словно шнурок от старинного квартирного звонка, свесился короткий хвостик. Ей тут же захотелось за него дернуть, но она быстро взяла себя в руки: что простительно вчерашней школьнице, совершенно ни к лицу жене ушедшего на войну офицера.
Как-то незаметно щенок уснул, а молодая мать, не решаясь потревожить его легкий сон, поняла, что теперь не сможет снять пальто. Во-первых, на руках мирно спал её найденыш, а во-вторых, ей отчего-то казалось, что немного согревшаяся прилипшая к покрывшемуся испариной телу ночная рубашка – в холодной нетопленной комнате моментально остынет.
Хотелось пить. Водички бы сейчас, а ещё лучше чаю из любимой папиной чашки. Большой. Красочно расписанной.
Отец и мать Лисы, после известных старшему поколению Бакинских событий, уехали в Россию. Как и многие другие русские – на пустое, совершенно необжитое место.
Заупрямившаяся Лиса осталась одна в брошенном всеми городе.
Она решила ждать своего мужа.
Год 1991-й
Давным-давно родственники из Киева привезли папе подарок – красивую, расписанную красными маками чашку. С тех пор он пил чай только из неё, постоянно приговаривая, что наконец-то напивается с первого раза – «Не то, что из этих ваших „наперстков“ – выпил и ничего не разобрал».
Как-то, решив сделать папе приятное, Лиса отчистила порошком соды осевший на фарфоровых стенках темно-коричневый чайный налёт, вытерла насухо засверкавшую прежними цветами чашку и, аккуратно поставив её на краешек стола, отошла, любуясь и заранее представляя, каким довольным будет папино лицо. Чашка блестела как новенькая.
Довольная результатами своего труда Лиса принялась вальсировать на их узенькой «хрущобовской» кухоньке, напевая что-то задорное и веселое. Неосторожный взмах руки, и чашка оказалась на полу. Упав, она раскололась на несколько частей.
Незамедлительно пролитые горькие слёзы чашку не склеили…
Черепки соединяться отказались.
А ведь только что, еще минуту назад, всё было так хорошо!
Проплакавшись, Лиса уселась на краешек стоявшей в углу табуретки, поставила перед собой часы и стала обреченно ждать, безуспешно пытаясь замедлить движение минутной стрелки взглядом. Когда в дверь постучали, с ней началась истерика.
Громко рыдая, она открыла замок, и…
Папа почему-то не ругался. Он лишь вздохнул и погладил набедокурившую дочку по голове:
– Не плачь, Лиса моя хорошая. Вот вырастешь и купишь мне новую чашку. Ещё лучше этой. Ведь купишь, правда?
– Правда… – облегченно выдохнула Лиса, крепко обняла своего великодушного папу и замерла, наслаждаясь вдруг наступившим состоянием покоя. – Пап, а, сколько стоит такая чашка?
– Ну… не знаю, – пожал плечами отец. – От силы рублей десять… Не думаю что больше.
Впоследствии, наблюдая, как отец пьёт чай из какой-то другой, мелкой и явно неудобной для него чашки, Лиса терзалась непреходящим чувством вины. Нецелевых карманных денег у неё никогда не было, поэтому она несколько лет не завтракала на школьных переменах; изумляя подруг, не тратила выданные ей «на мороженое и кино» деньги; охотно сдавала редкие бутылки из-под пива, минералки и лимонада (молочных бутылок в городе её детства не было – молоко в Баку продавали исключительно в пакетах – прим. авторов ). Сюжеты якобы просмотренных фильмов приходилось выспрашивать у тех же подружек и быть готовой «восторженно» пересказать их дома… Лиса упорно собирала требуемую сумму и, в конце концов, собрала её! Потом она понемногу обошла все посудные отделы окрестных магазинов, но похожих чашек в них не было… Ей очень нужно было в Киев, но родители туда почему-то никак не ехали. И тогда Лиса стала ждать…
Ждать пришлось долго. Десять рублей несколько лет так и пролежали нетронутыми.
И вот, после седьмого класса, Лису отправили со школьной туристической группой в поездку по Западной Украине. Первая пересадка была в Киеве. В столицу Украины их группа приехала ночью. Ожидая своего поезда, все просто вповалку уснули на сложенных у стены чемоданах. Тут было не до поисков.
