По предсказаниям старых шаманов ему было известно, что семью Есугея теперь ждут тяжелые испытания, голод и смертельные угрозы. Но шаманы также сказали, что если они не погибнут в первые две зимы, то непременно поднимутся и окрепнут. О Тэмуджине было сказано, что если он победит своего сводного брата, который встанет на его пути, все другие препятствия он одолеет и уже в молодые годы станет ханом. И еще многое другое, удивительное и небывалое предрекали старшему сыну Есугея владеющие тайными знаниями.
С той летней ночи, когда самые высшие шаманы племени вызвали Тэмуджина к себе и говорили с ним, Кокэчу решил держаться за него. Из наставлений стариков он знал, что власть шамана во много раз сильнее, когда он стоит за спиной большого нойона, что насколько сильна власть этого нойона, настолько сильна и власть шамана. Поэтому Кокэчу для себя принял твердое решение помогать Тэмуджину сесть на ханский войлок, чтобы потом быть вместе с ним, рядом восседая на одном хойморе.
Оэлун выдоила трех коров и, вдруг почувствовав слабость во всем теле, подозвала Хоахчин. Та отошла от коричнево-пестрой четырехлетки со связанными задними ногами, осторожно поставила на ровное место новый берестяной подойник и торопливо засеменила к ней по истоптанной жухлой траве.
– Что с вами, Оэлун-хатун? – приблизившись, она встревоженно взглянула ей в лицо. – Вы сильно побледнели. Ну-ка, посмотрите на меня… нет, слава небожителям, это не желтая болезнь.
– Я что-то устала, – сказала Оэлун, ослабленно глядя на иссеченное морщинами темное лицо старой рабыни. – Ты сама присмотри тут за всем…
– Езжайте, езжайте, – замахала та обеими руками. – И зачем вы по утрам ездите сюда? Езжайте, полежите…
– Всю старую хурунгу перегоните в архи, – говорила Оэлун, идя к оседланной белой кобыле, пощипывающей траву неподалеку от места дойки. – И побольше наготовьте арсы. Скоро зима…
– Сделаем, все сделаем, – ворчливо говорила Хоахчин, ковыляя за ней на кривых ногах. – Не беспокойтесь ни о чем.
Не взнуздывая лошадь, Оэлун тяжело взобралась в разукрашенное, покрытое китайским лаком седло. Оправила подол халата и, напоследок оглядев полусотенное стадо грузных, отъевшихся за лето коров, под которыми сидели рабыни с подойниками и проворно выцеживали из тугих сосков пенное молоко, тронула кобылу. Вслед ей грустным, жалеющим взглядом смотрела Хоахчин, старшая над рабынями Есугея.
Красноватое утреннее солнце с трудом прогревало остывшую за ночь степь. Медленно оттаивала прибитая инеем трава, робко поднимаясь, она бледнела последней, увядающей зеленью. В дальних западных горах по вершинам заметно побелело – ночью там выпал снег.
Кобыла ее, ходко шагая по низине, с треском проломила тоненький, намерзший за ночь лед в небольшой лужице, прочавкала копытами по грязи и легко вынеслась на бугор.
На въезде в курень, перед крайними юртами встретилась жена сотника из улуса Бури Бухэ. Почтительно уступив дорогу, она остановила коня и, низко свешиваясь с седла, поклонилась. Оэлун приветливо кивнула в ответ и поймала себя на мысли: «Будут ли люди так же кланяться мне через год?».
Случайная мысль вновь навела ее на тревожные раздумья. После того, как дед Тодоен одобрил решение Тэмуджина отказать в сватовстве Даритаю, Оэлун запретила себе думать об этом: пусть будет так, как решит небо. «Лишить детей Есугея всего имущества сородичи не решатся, – убеждала она себя. – Какое-нибудь стадо оставят на прокорм, вот и ладно…» Но время от времени тяжелыми холодными тучами находили сомнения: «А вдруг?..» Не видя выхода, она возвращалась к мысли о замужестве, но сыновний запрет твердо держал ее в узде: слово старшего наследника не может быть нарушено – не сейчас, так потом вина обрушится на нее. И тогда она снова обращала свой взор к небу – боги не могут ошибиться, пусть они и решают все.
В айле ее встретила Сочигэл. Вышла из своей юрты на стук копыт, сонно прищуриваясь, оглянулась на солнце.
– Зачем только ты туда ездишь, – она коротко зевнула, зябко передернула плечами. – Все равно скоро твоих коров заберет Даритай, а что нашим детям потом достанется, то уже не мы будем решать.
Общее горе и тревога за детей, за их будущее в последнее время сблизили этих двух женщин, вышедших из разных племен и по воле случая оказавшихся в одной семье. Еще недавно они соперничали перед одним мужем, а теперь, попав в одно и то же зыбкое положение вдов в чужом для них племени, они стали держаться друг за дружку. Чаще стали посиживать вместе, уединившись за одним очагом, обсуждая свои женские заботы: чего наготовить на зиму, какой одежды не хватает детям. Раньше равнодушная к хозяйству Сочигэл теперь, будто нутром своим женским чувствуя наступление трудной поры, стала втягиваться в работу, часто бралась то за битье войлока, то за шитье рубах и штанов. Оэлун, не желая ее беспокоить раньше времени, не говорила ей о словах Тэмуджина, о его запрете на замужество, а сейчас, привязывая коня, вдруг решилась.
– Я не выйду замуж за Даритая, – сказала она, долго разглядывая крепкий узел в своих руках, только что завязанный ею.
– Не выйдешь? – удивленно спросила Сочигэл. – А за кем же мы тогда будем жить?
– Тэмуджин не хочет отдавать отцовское знамя.
Некоторое время Сочигэл молчала, обдумывая новость.
– И молодец он, что не хочет, – неожиданно сказала она и, засмеявшись, зазвенела в полный голос: – Правильно он решил! Мужчинами становятся наши дети. Что, наши дети без знамени будут жить, что ли, а? Они что, не отпрыски Есугея-нойона? Не правнуки Хабула?!
– Тише, тише, – Оэлун зажала ладонью рот невестки и сама невольно рассмеялась. – Ты чего кричишь! Люди услышат…
Завтракали оставшимся с вечера журавлиным мясом. Вчерашним днем Бэктэр случайно набрел в степном озере на отставшую от перелетной стаи молодую птицу и метким выстрелом добыл для семьи еду. Когда он принес домой свою добычу, Тэмуджин и Хасар долго рассматривали ее, решая, какие перья могут пойти на стрелы, а Оэлун с радостью отметила про себя, что старшие сыновья больше не враждуют между собой. Потеря отца мало-помалу объединила их. Оэлун стала замечать их сближение особенно после того, как Бэктэра побили троюродные братья, а Тэмуджин ходил с ними разговаривать.
В двух жилых юртах теперь ежедневно по утрам разжигали огонь – просушивали войлочные стены от осенней сырости – и было душно, пахло кислым запахом прелого войлока, смешанного с едким дымом.
Хасар, вытирая тыльной стороной ладони пот со лба, зубами рвал с косточки мягкое разваренное мясо, спрашивал у Бэктэра:
– Перьями от журавля поделишься?
Тот блеснул в его сторону заживающим синяком под глазом, утвердительно кивнул.
Тэмуджин, вспомнив свое, с хоймора посмотрел на него.
– Я у тебя возьму десятка два. Мы с Джамухой заказали стрелы, поделимся с тобой.
– А мне? – тут же повернулся к брату Хасар, хищно раздувая ноздри.
– У Бэктэра просишь перья, у меня стрелы, а сам когда начнешь себе добывать? – Тэмуджин без улыбки посмотрел на него и тот сконфуженно опустил глаза.
– Ладно, Хасар, я тебе две свои старые отдам, – Бэктэр по-дружески улыбнулся ему и, повернувшись к Тэмуджину, спросил: – А чего этому Джамухе от тебя надо? Приехал будто в гости, а сам ни с кем в курене не водится, в играх его не видно, а к тебе приходит каждый день.
– Мы с ним друзья, – сухо ответил Тэмуджин и отвел взгляд, показывая, что не хочет говорить об этом.
– Еще один друг появился, – недовольно усмехнулся тот. – У тебя и раньше было много друзей, а какое нутро у них на самом деле оказалось?
Тэмуджин побурел лицом, гневно сверкнул глазами.
– Бэктэр! – вдруг прикрикнула Сочигэл, вступаясь в мужской разговор. – Как ты разговариваешь со старшим братом?
Ссора, не успев вспыхнуть, погасла.
– Сейчас телят к коровам уже, наверно, подпустили, – сказала Оэлун, переводя разговор на другое. – Ешьте быстрее и идите их отделять. Потом погоните коров в степь. Возьмите еще кого-нибудь в помощь.
Дохлебав суп и наспех облизав чашки, парни поспешили из духоты юрты на волю. За ними, обиженно всхлипывая, поползла Тэмулун и, показав пятки новенького гутула, скрылась за порогом. Оставшись одни, Оэлун и Сочигэл некоторое время молчали, отпивая из чашек утреннее молоко.
– Тэмуджин и Бэктэр в последнее время сдружились, – осторожно начала Оэлун, испытующе глядя на невестку. – Надо, чтобы они и дальше так жили…
Сочигэл, прикрыв свои карие глаза длинными ресницами, молча смотрела на тлеющий под белым пеплом одинокий уголек. Оэлун не дождалась ответа и заговорила настойчивее:
– Сейчас, когда нет отца и никто не знает, что потом нашим детям достанется от его улуса, они должны быть особенно дружны… И мы с тобой, две взрослые женщины, должны научить их этому.
– Да, – наконец, устало вздохнув, подала голос Сочигэл. – Если уже сейчас начинают поднимать на них руки, что будет потом…
