не выехал…
– Андриан, собирай людей, пусть бросят всё – добычу, даже пушки, – ищите Костюшку!
Подполковник Андриан Денисов, служивший под началом дяди, помчался исполнять его приказ.
К полудню всё было кончено: от семитысячной армии повстанцев осталось не более тысячи человек, бежавших к Варшаве; остальные убиты или взяты в плен вместе с двумя десятками пушек и двумя знаменами. Большой зал Мацеёвицкого замка был полон генералов. Немцевич не помнил, как сюда попал, кто вынес его с поля битвы и перевязал ему рану. Что с Костюшкой? Никто этого не знал – ни Сераковский, ни Князевич, ни Каменский, ни даже Фишер, тоже оказавшийся здесь.
Польские офицеры переговаривались между собой вполголоса, и Немцевич услышал, что они клянут Адама Понинского. Почему он не выполнил приказ? Если бы он переправился через Вислу, как было задумано, и ударил в тыл русским, пленными сейчас здесь были бы Ферзен и Тормасов! Чего вы хотите, панове? Его отец давным-давно продался москалям, у него имения в австрийской Галиции. Шельма известная, король даже отобрал у него орден Белого орла. Цо з яблуни спадне, недалéко упадне… При чем тут отец? Сын – настоящий патриот, и с русскими в прошлую войну сражался храбро – получил крест от короля, и в эту войну австрийцев бил – получил перстень от Начальника… Ай, бросьте; это он нас всех предал. И Начальник погиб из-за него…
Погиб? Нет! Не может быть… Никто не видел Тадеуша убитым. Возможно, ему удалось спастись! Хотя… Тадеуш не такой человек, чтобы думать о спасении своей жизни. Он сам говорил: победа или…
…Четыре человека неслись по дороге на Кремпу; остальные были зарублены или сдались в плен. Отстреливаться было уже нечем; кони устали. «Стой! Стой!» – раздалось сзади, почти за самой спиной. Тадеуш в отчаянии пришпорил коня, который перемахнул через сломанное прясло на луг, манивший обманчивой зеленью. Топот копыт тотчас сменился чавкающим звуком; конь захрипел, изнемогая; Костюшко загадал: если доберется вон до того дерева – спасены…
Сзади послышался звон скрещенных сабель, хриплое рычание, потом вскрик, конское ржание, шум падающих тел… Тадеуш не оборачивался: неотрывно смотрел на заветное дерево. Черт, перед ним канава… Ну же, друг! Конь оттолкнулся задними ногами, поскользнулся на грязи и упал, придавив седока.
– Давай, выбирайся!
Над Костюшкой нависли два казака; один ткнул его дротиком в бок и в ногу. Боль ожгла так, что вспыхнуло красным в глазах. Конь, рванувшись, встал и ушел в сторону.
В кармане кафтана лежал заряженный пистолет, который Тадеуш приберегал для себя, но было поздно. Вытащив пленника из лужи, казаки стянули с него сермягу; кошель и часы он отдал сам. Откуда ни возьмись, появился корнет в ярко-красных рейтузах, с белым султаном на каске, с развевающимися черными лентами за спиной, – взмахнул саблей и рубанул безоружного по голове. Костюшко без звука рухнул на землю; корнет успел еще полоснуть его по шее…
– Не убивайте! Это Начальник!
Польский драгун, замертво лежавший на земле, теперь вскочил на ноги. Перепуганные казаки бросились к лошадям; корнета и след простыл. А сюда уже скакал Андриан Денисов, и насупленные его брови предвещали грозу…
…Тревога грызла сердце острыми зубами; муки неизвестности становились нестерпимы. Наконец, в пятом часу вечера в зал зашли казаки с носилками из плащей, закрепленных на пиках. На носилках лежал израненный человек. Немцевич бросился к нему – и разрыдался: Тадеуш!
У Начальника рассечена голова, пробито левое легкое, исколоты бедра… Он был без сознания, но жизнь в нем еще теплилась – зеркало, поднесенное к бледным губам, запотело. Андриан Денисов сам промыл и перевязал ему раны.
Костюшку поместили отдельно от других пленных; Немцевич упросил оставить его рядом. Тадеуш лежал, точно мертвый, а рядом галдели казаки, рассказывая сальные анекдоты и то и дело разражаясь громким смехом. Прикорнув на соломе рядом с Костюшкой, точно мать у постели больного ребенка, Юлиан в большей степени страдал морально, чем физически, хотя смертельно устал за этот день и совсем ничего не ел. Рука тоже болела. Наконец, наступила глухая ночь, свет погасили, и гомон сменился стонами и бредом раненых. К Немцевичу сон не шел. Только на рассвете он смежил отяжелевшие веки, но тут Костюшко очнулся. Открыл глаза, повел ими, не узнавая, увидел Юлиана, спросил:
– Что со мной? Где мы?
– Мы ранены и в плену у москалей, – шепотом пояснил ему Немцевич. – Я с тобой и тебя не покину.
Тадеуш снова закрыл глаза, из уголков их выкатились слезинки.
– Как хорошо иметь в несчастье друга, – прошептал он чуть слышно.
Днем к ним снова пришел Андриан Денисов и привел с собой хирурга, который осмотрел и наново перевязал раны Костюшки.
– Не надобно ли вам чего? Я знаю вас и великому человеку готов сделать всякую помощь.
– Я тоже вас знаю, – спокойно отвечал Тадеуш. – Вы полковник Денисов. Благодарю вас, ничего не надо.
Денисов ушел. Пистолет, вынутый из кармана великого человека, он оставил себе на память – как реликвию.
* * *
Войдя в дом, пан Рудницкий раздраженно хлопнул дверью. Никого! Пана никто не встречает, не раздевает, не подает ему умыться – все слуги роют окопы в Праге! А он должен платить им жалованье! Пся крев!
Жена проворно спустилась по лестнице, с первого взгляда поняла, что муж не в духе, и не стала ни о чем расспрашивать, сказала только, что обед готов, но если он не слишком голоден, они подождут Петруся. Пан Рудницкий буркнул что-то неразборчивое и тяжело потопал по скрипучим ступенькам наверх.
Езус Мария, когда всё это кончится! Надо было еще месяц назад сдать Варшаву пруссакам, так нет же, они все патриоты! Горланить на улицах, ставить виселицы, отлынивать от работы под предлогом военных учений, рыть никому не нужные окопы и грабить почтенных горожан, сколотивших состояние трудом нескольких поколений, – это называется быть патриотом! В стране разруха, торговля в упадке, вчерашние богачи превращены в нищих, а голь голью и осталась, самого нужного достать нельзя – зато свобода! Права человека! Право-то одно – выбирать себе начальников, зато повинностей – по самые ноздри!
Пан Рудницкий содрал с себя куртку, в которой только что сам экзерцировал с карабином, хотел швырнуть ее на пол, но вовремя вспомнил, что подобрать некому, и бросил на стул.
Взгляд зацепился за листок «Правительственной газеты», лежавшей на столе. Кто принес ее сюда? Не иначе Петрусь. Несколько абзацев из воззвания Костюшки отчеркнуты карандашом:
«В неравном бою с превосходящими силами неприятеля вы понесли тяжелейшие утраты, испытали столько бед и мучений,
