научишься читать и писать — получишь чин старшего сержанта или даже прапорщика, а может потом и чином офицера кто жалует. Он обрадовался, пытался учить, но так грамоту и не осилил, бросил. Ни читать, ни считать толком не умеет.
— Так прикажите ему ко мне быть, и ещё пару людей покрепче и помоложе с ним отправьте.
Бертье с улыбочкой кивает на Сыча:
— Этот прохвост какое-то дело затевает?
Сыч тоже улыбается.
— Дело затеваю я, — серьёзно отвечает Волков.
— А может, для дела и я сгожусь? — предлагает себя Бертье.
— Нет, — всё так же серьёзно отвечает Волков, — для такого дела хватит и тупого сержанта с парой крепких солдат, а хороший капитан мне на должности командира роты нужен.
Бертье всё понял:
— Сейчас пришлю вам Роммера и пару проверенных молодых солдат с ним.
Когда он ушёл, Сыч сказал:
— Значит, ехать нам в Вильбург.
— Да, надо найди ту бабёнку. Как её там…?
— Элиза Веленбрант, — напомнил Фриц Ламме.
— Да. Нади её, а через неё того бриганта, что писал ей.
— А через него найти и главаря? — догадался Сыч.
— Да, а его уже ко мне нужно будет привезти. Живым. Хочу, чтобы он мне пальцем указал на того, кто его нанял. Ясно?
— Чего же тут неясного, — вступил в разговор Ёж. — Всё ясно, экселенц. Сделаем.
Волков уставился на него чуть растеряно. Кроме Сыча никто так его не называл. Это было необычно. А вот Сыч почему-то разозлился:
— Вот чего ты в разговор всякий раз норовишь залезть, дура ты лопоухая?
Ёж в растерянности раскрыл рот, а Волков засмеялся.
Но Сыч не смеялся, он был зол:
— «Экселенц», — передразнил он Ежа, — лезет ещё, болван, чего лезешь, без тебя, что ли, не решат люди? — он снова кривляет Ежа. — «Всё ясно, экселенц, всё сделаем». Сделает он, полено ушастое. Стой молча, когда люди разговаривают, не лезь. Балда.
Ёж, насупившись, молчал, Волков всё ещё посмеивался, когда Сыч, чуть остыв, заговорил:
— Сержант этот, Роммер, с солдатами, мне вроде как в помощь будут?
— Тебе в помощь, — кавалер кивает.
— Сержанта мне в подчинение? — Сыч задумывается. — Это я, значит, чином выше сержанта буду?
— Прапорщик, как минимум, — смеётся Волков.
— Как Максимилиан? — восклицает Фриц Ламме.
— Да. Как Максимилиан.
— А… Теперь-то он нос предо мной задирать не будет, — Сыч откровенно доволен. И тут же становиться снова серьёзным. — А сержант с людьми — это хорошо. Помощь в деле таком не помешает, — он задумывается, — коней для них на конюшне вашей взять?
— Да, скажешь госпоже Ланге, что я велел.
— Я мальчишку-рассыльного ещё с собой возьму, чтобы опознал бриганта. Чтобы тот не отвертелся, когда прижмём.
— Мысль верная. Бери.
— Деньги, экселенц.
Обычно Сыч делал мину, когда просил деньги, корчил жалостливую морду или улыбался заискивающе, а тут нет, серьёзен, как никогда.
Волков достаёт из кошеля золотой, вкладывает его в крепкую руку Сыча:
— Привези мне бородатого, Фриц Ламме, живым привези.
Фриц обычно болтлив, за деньгу пообещает всё, что угодно, а тут молчит, золотой в руке зажал и только кивает в ответ.
После обеда он с Гренером-старшим и Брюнхвальдом хотел посмотреть кавалеристов. Посмотреть сбруи, потники, как кованы к лету. Брюнхвальд жаловался, что кавалеристы просят больше овса, чем следует. А Гренер говорил, что лошади у кавалеристов весьма крупны, вот и нужно им еды больше.
Но когда обед кончался, к нему пришёл солдат, встал невдалеке, не решаясь прерывать делами обед командира и ожидая, что поклонник обратит на него внимание.
— Ну, что там у тебя? — спросил его кавалер, отставляя тарелку с костями от жареной с чесноком курицы.
— Сержант говорит, что к вам пришли, но пускать не решается.
— Кто пришёл?
— Купчишка.
— В шею его, — лаконичен Волков.
— Так мы и хотели, но купчишка орёт, что он ваш. Что ему очень до вас надо.
— Очень?
— Очень, — кивает солдат, — морда у него в кровь бита.
— Морда в кровь? Имя как его?
— Кажись… — солдат вспоминает, — Гельмандис, что ли?
— Может Гевельдас? — предполагает кавалер.
— Да, точно, господин! Так он и назвался.
— Пусть проходит, — распоряжается Волков.
Да, морда у купца была бита. И били, кажется, от души, крепко били. Нос распух, был сломан, вся одежда спереди в бурых потёках, рукава, как вытирался, тоже. Шапки нет, на лбу ещё огромная красная шишка, назавтра будет багровой или синей, левая скула отекла, рассечена. Нет, его били не кулаками. Палками били.
— Господин, — причитал купец, — господин, что мне делать, что делать?
Волков поморщился, встал из-за стола:
— Господа, идите к кавалеристам, я скоро буду.
Брюнхвальд и Гренер обещали после обеда сразу идти в эскадрон.
Кавалер взял купца за локоть, хотел отвести его в сторону, а тот завыл вдруг от боли.
— Чего ты?
— Рука, — подвывал купец, — палками били, а я закрывался, и всё по рукам, по рукам попадало.
— Купчишки били?
— Они. На пристани меня поймали и сюда вели, чтобы я у вас узнал, когда деньги вы им отдадите.
— Подлецы. Собаки, били за то, что я деньги не отдаю?
— За то, что я ручался за векселя ваши, говорил, что вам верит можно, — Гевельдас захныкал. — Зачем только я с вами связался? Всю дорогу, пока шли, они меня били.
Волкову тут смешно стало, но сдерживал смех, старался быть серьёзным:
— Будет, будет тебе. Ишь ведь, купчишки люди мирные, а вон как за своё серебро готовы свирепствовать. А ты не плачь, говорю.
— Да как же не плакать, когда они грозились, если деньги им не верну за все векселя, так и дом мне спалить.
— Не посмеют, то дело подсудное.
— Грозились баржи мои забрать, склад мой сжечь.
— Говорю же, не посмеют.
— Убить грозились.
— Не допущу.
— Да как вы не допустите, если вы тут, а я там, — купец махал рукой и тут же морщился от боли. — Больно-то как, не сломали ли они мне кости.
— Пока ты мне нужен, не допущу.
Волков пробует его руку. Хоть купец и снова орёт, но кости в руке не сломаны.
— Не допустите, а брань тоже не допустите? Они ещё… Бранились подло.
— Что говорили?
— Говорили, что хуже жида, только жид выкрест.
— Кто тебе ещё такое скажет, так ты в ответ говори, что напишешь донос на него в Святую Инквизицию, а тому горлопану святые отцы уже разъяснят, кто лучше, а кто хуже. И так разъяснят, что мало ему не будет.
Гевельдас на мгновение даже перестал причитать, такая мысль ему, кажется, понравилась. Но вспомнив свою главную беду, снова начал:
— А что же мне с купцами, с векселями делать? Они ведь и
