Башмаки на флагах. Том 2. Агнес - Борис Вячеславович Конофальский

— Маловато будет, чтобы нас побить, — вслух рассуждал Брюнхвальд.

— Но достаточно, чтобы дело затеять. Помните, что я вам говорил, Карл?

— Помню, господни полковник, помню. Нам надобно не довести войну до дела. Чтобы крови не случилось.

— Именно.

— Снимемся все после ужина?

— Нет, с темнотой. Ежели кто за лагерем следит, так пусть думает, что мы тут ночевать будем.

— Разумно, но где мы барж и лодок ночью раздобудем?

— Будем брать без спроса всё, что будет у пирсов, после, утром, расплатимся.

— А может послать кого, сейчас чтобы с лодочниками договорился?

— Можно, кого думаете?

— Рене, Аричибальдус человек серьёзный. Его думаю послать.

— Хорошо, пусть он и отвечает за переправу, — согласится Волков.

— А нам надобно готовиться к ночному маршу?

— Да, позаботьтесь о том. Но пока пусть лагерь выглядит спокойным.

— Да уж это как придётся, — сомневался Брюнхвальд, — кавалеристы поднялись, седлаются, артиллеристы запрягают лошадей, грузят свой порох в телеги. Все другие спрашивают, что случилось.

— Тем не менее сохраняйте видимость покоя.

— Как пожелаете, полковник.

Ночью любое дело делать совсем не просто, а уже военное — так и вовсе нелегко, попробуй хотя бы проведи полторы тысячи человек от лагеря до пристаней, да так, чтобы никто с пути не сбился, да не потерялся. Казалось бы, и идти-то пешему меньше, чем полчаса, а попробуй пройди такой путь ночью. Слава Богу, что, когда до пристани дошли, луна вышла, хоть какая-то помощь.

Подлецы лодочники за ночную работу просили вдвое против обычного. Пришлось платить. Хорошо, что Рене послали договариваться заранее. Он уже знал, какую роту на баржу с пирсов грузить, а какую можно и чуть выше по течению в лодки с пологого берега усадить. Но даже это не сильно ускоряло дело.

У пристаней один солдат в воду оступился. Но не утоп, вытащили, а вот оружие кое-кто из раззяв в воду ронял. Волков к концу переправы даже уже злиться устал. Но офицерам не выговаривал. Понимал, что дело сие редкое. В прошлый раз, когда на сторону горцев ночью переправлялись, так людей у него втрое меньше было. А тут… Хозяева барж просили, чтобы солдаты все вместе на пристань не заходили, боялись, что пристань не выдержит.

В общем, суетно, с руганью, с путаницей, с бестолковостью и, главное, с лишней тратой денег, но до полуночи все и без потерь на другой берег были перевезены.

Там уже опять же с руганью и бестолковостью строились в походные колонны и шли на запад, на Эшбахт. Слава Богу, что без обозов были.

Волков ждать не стал, сам поехал домой, время было; решил поесть и помыться. Приехал, перебудил всех; Бригитт и жена встали, Бригитт пошла на кухню, с Марией ужин или завтрак собирать, жена села рядом. Глядела как он моется, меняет одежды. Больше молчала или говорила всякие пустяки.

— Говорят, вы воевать едете.

— Еду, — коротко отвечал кавалер, не желая этот разговор продолжать.

— А с кем теперь? С горцами опять, поди? — спрашивает госпожа Эшбахт.

Волков плещется в кадке, молчит. Что ж ей ответить, сказать, что с братом её воюет? Нет, то не дело.

— Герцог людишек прислал меня брать, — наконец говорит он.

— И что же? Бить их будете? — с удивительной простотой спрашивает Элеонора Августа.

Он берёт у девки полотенце, вытирает лицо, плечи:

— Бить не буду, не хочу герцога злить, прогоню.

— И верно, — она на секунду замолкает и тут вспоминает, — а у меня чадо уже в животе шевелится.

Волков, вытирая промежность, берёт чистое исподнее, смотрит на жену, живот у неё уже весьма заметен:

— Слава Господу, молюсь ему каждодневно за ваше чрево.

— А я Божьей Матери и пресвятой Марте, заступнице обретённых, — сообщает жена.

— Это хорошо, — Волков начинает одеваться.

Пришли Максимилиан и братья Фейлинги, стали из ящика доставать его доспехи, бело-голубые полотнища его флагов.

— Два стяга возьмём? — спрашивает Максимилиан.

— Да, два, — говорит Волков, одеваясь, — главный для вас и малый — для первой роты.

Бригитт принесла серебряную тарелку, стакан, хлеб под чистой тряпицей. Расставляет всё на столе; девки кухонные несут в большой сковороде чёрные, крупные куски говяжьей печени с луком, варёную белую фасоль, масло, сыр, разогретое молоко, мёд.

Бригитта сама накладывает ему в тарелку еду. Он садится есть, отламывает хлеб.

— Господин мой, а хотите потрогать чрево моё? Пусть чадо руку отца почувствует, — говорит госпожа Эшбахт.

— Конечно, госпожа моя, — говорит он, кладёт руку на горячую и живую выпуклость своей жены, а жена кладёт свои руки на его руку. Она улыбается, счастливая.

А он тайком ловит взгляд госпожи Ланге. Та серьёзна. Но на вид спокойна: пусть господин трогает чрево своей жены. А тут и монахиня вниз спустилась. Здоровается с кавалером.

Волков начинает быстро есть. А Максимилиан и Фейлинги уже выложили на лавки все части его доспеха. Максимилиан осматривает стёганку:

— Кавалер, кольчугу под доспех будете надевать?

— Нет, — он опять ловит взгляд Бригитт, — стёганки будет достаточно.

После быстро встаёт, не доев, идёт из залы прочь, в дверях останавливается и так, чтобы его не видели другие, зовёт рукой к себе госпожу Ланге.

Та сразу идёт к нему. А он хватает её под руку и ведёт в почти тёмную комнатушку, где сложены кухонные вещи, кастрюли, чаны, кадки, там же около спуска в погреб рыцарь обнимает красавицу, быстро целует в губы, прежде сказав:

— Каждый день, каждый день я о вас думаю.

Она отвечает на его поцелуй, отрывается и говорит:

— А я без вас и спать не хочу ложиться, постель постыла без вас, мой господин, даже жена ваша уже не злит, — гладит его по небритой щеке ласково. — Жалею её иной раз. Плакать хочу всё время, едва сдерживаюсь. Слуг браню без причины, жду вас и жду… Во мне ведь тоже ваше чадо… Вы же не забыли?

— Нет, за ваше чадо молюсь ещё больше, чем за чадо жены, — говорит кавалер.

— Так вы мне о том хоть написали бы. Или дел у вас много? Пишите мне хоть иногда…

А он её слушает, а сам поворачивает её к себе спиной, целует в шею, крепко сжимает груди её, её лобок, затем наклоняет, а она и сама наклоняется, подбирая подолы ночной рубахи:

— Берите меня, мой господин.

— За тем и приехал, любовь моя.

— Любовь? — она, кажется, даже всхлипнула.

— Да, вы любовь моя.

Госпожа Ланге ещё оправляет свою одежду, а он уже идёт обратно в обеденную залу, у него