забормотал, размахивая руками, а потом засеменил, держась ее, к ближнему темноствольному лесу. Дедыш и Агалапея недолго медлили, пошли за ним, вдруг почувствовали беспокойство, сильное, не дающее времени на размышление, толкающее вперед. Они часто проваливались в снег, который местами был глубок. Дедыш, хотя и крепок еще, несмотря на лета, лишь прибегнув к последним силам, что таились в теле, сумел не отстать от Агалапеи. А та была упорна и настойчива, случалось, с досадой смотрела на старца, когда тот медленно выбирался из очередного снежного намета. Агалапея ничего не держала в голове, кроме мысли не потерять из виду Тихончика, что-то подсказывало, это было бы худо не только для блаженного, а и для нее. Ни Дедыш, ни Агалапея не знали, куда идут и отчего торопятся, но странно, что и знать не желали, словно бы заранее предполагали неладное и как бы старались растянуть время.
Тропа скоро раздвоилась, а потом и потерялась у деревца, близ которого земля обрывалась круто, упадала на льдистый байкальский наст, серый и густо искрошенный камнями на мелководье. Тихончик скатился с обрыва и очутился на льду. Дедыш и Агалапея чуть отступили от деревца к тому месту, где берег был положе и не так заснежен, и тоже спустились вниз. Блааженный, кажется, не заметил их, смотрел на что-то землисто желтое, прибитое к камням, заледеневшее. Поглядел туда и Дедыш, подслеповато щурясь. Он не сразу сообразил, что там?.. Не сразу сообразила и Агалапея, хотя глаз у нее зорче. А потом они оба оцепенели и не могли сдвинуться с места. Да что там! Они и рукой не могли пошевелить. Так и стояли, напряженно думая об одном и том же: что же там такое землисто желтое и заледеневшее?.. Они думали об этом, и уже совладав с тягостным оцепенением, вдруг сделавшим их слабыми и точно бы лишенными рассудка. Им помог очнуться и стать похожими на себя слабый и дрожащий голос Тихончика. Оцепенение спало с них, и вот уж появилась жалость к человеку, превратившемуся в лед.
— Видать, утоп в ледостав, а уж потом прибило его к берегу, — скорбно сказала Агалапея.
— Да нет, поди, — не согласился Дедыш. — В ледостав от нашего берега волну гонит. Тут другое… Реченька притащила сердечного, да уж в студеную пору, когда волна потемнела от тяжести и едва шевелилась.
Агалапея не спорила. Велела старцу погодить, сама же пошла к его избе, что стояла в версте отсюда, посверкивая окошками, светлоликая. Вернулась с пешней, начала одалбливать лед вокруг утопшего, нешибко подымая ее над головой и опуская несильно. Тихончик, увидев в руках у старухи пешню, заволновался, вскочил на ноги, заскулил… Дедыш пытался утихомирить его, но без толку. Скоро из глаз Тихончика брызнули слезы. Старик забеспокоился, попросил у Агалапеи пешню. Но та лишь покачала головой. Старец с тоской посмотрел на блаженного, сказал:
— Ну, чего ты, паря?.. Иль мне не больно? Еще как больно, хоть волком вой. Чую, откуда утопший-то… — Вздохнул, продолжал, с опаской позыркивая на ближний лес, словно бы там мог затаиться кто-то. — Слыхал я, уж когда реченька затянулась льдом, лагерные варнаки побили людишек нерусского племени, по всему, буддистских монахов, потолкали в прорубь. Поди, и этот будет из тех людишек. Вон и одежда на нем желтая, а на ногах унты с высоко загнутыми носками. И чего они, бедолаги, варнакам не угодили? Было бы что взять с них!
Агалапея упорно раздалбливала лед, пока утопший не отделился от твердого наста, потом бросила пешню и подхватила под мышки отделенного ото льда, но не сумела сдвинуть с места. Подоспел Дедыш, подсобил, напрягшись. Они подняли утопшего на берег и положили на снег, а сами опустились на землю подле него. Тихончик все это время поскуливал, но вдруг схватил пешню и побежал… Агалапея намеревалась последовать за ним, да сил не хватило, только пошевелилась и что-то сказала в сердцах. Но Тихончик вернулся, и без пешни, глаза у него сияли.
Агалапея скинула вареги, подула на руки и дотронулась ладонями до утопшего. Лицо его было под толстым льдом, пальцам сделалось холодно, занемели. Она поднялась на ноги и крикнула:
— Креста на вас нету, проклятые! Чтоб вы все сдохли! Чтоб вам, окаянным, пусто было на том и на этом свете!
Она еще долго не могла успокоиться, искала в памяти неукротимые, неистовые слова и, находя, произносила их со все более нарастающим гневом. Тихончик засуетился, с тоской поглядывая на старуху, иной раз отбежит чуть не к дальней лесной опушке, но погодя вернется, чтоб опять убежать, ему трудно находиться на месте, тянет куда-то, тянет… У него в душе струна звенела упругая, и не тихо и равномерно, отчего сделалось бы сладостно, хотя и томительно, но сильными рывками, и от этого Тихончик почти физически ощущал свою отдаленность от мира, который открылся ему совсем с другой стороны. Это открытие сдвинуло его с привычно ощущаемой им жизни, прибавило на сердце смуты. И Дедыш чувствовал себя не в свой тарелке. Ему было больно, что старуха проклинала людей пускай и залютевших в злобе. «Иль можно так?.. — думал Дедыш. — Иль вытерпит душа, когда всю ее во гнев опустишь?..» Не вчера он уяснил, что человеку в равной мере отпущено добра и зла, и нужно уметь управлять собою, придерживать зло, чтоб не разрослось, не захлестнуло. «Зло-то полегче на подъем, чем добро, — думал Дедыш. — И надо самому славчивать, чтоб добро поднималось пораньше. Но Агалапея не желает ни про что знать, и кроет нечестивцев, слушать тошно».
Дедыш и про то хотел бы думать, что и в нем порой одолевает зло. Но не мог вспомнить, когда так было, и досадовал, мнилось, хитрит душа, боится замутнеть. Он мысленно ругал себя и старался заглянуть в некие утайные уголки души и, точно бы находя там что-то, по первости казавшееся именно тем, что и пытался отыскать, чуть ли не торжествовал. Но время спустя найденное мнилось не тем, чем воображалось, и нужно было поворачивать в другую сторону. Что он искал, зачем?.. Он и сам не сказал бы, но не хотелось отделяться от людей, тянуло встать вровень со всеми… Вдруг пало в размышление, что он — такой, а те — другие, не схожи с ним. Правильно ли? Словно бы запамятовал, что людям и не надо быть сходными, так Богом повелено, что все отличны один от другого не только внешним обликом, а и душевною сутью.
Дедыш поморщился. Агалапея умолкла, вглядываясь в него. Но потом продолжала с прежней
