побыть с семьей и уснуть с чувством выполненного долга. Но разве агенты НКВД, пусть даже расстреливавшие политических узников в подвалах Лубянки, не были такими же людьми, как все, разве у них не было своих радостей, печалей и сердца, саднившего, когда им приходилось осыпать градом ударов врагов Революции?
Бывало, что после допроса, потребовавшего усилий гораздо больше обычного, Юрий возвращался к себе в плену вопросов и сомнений. Если все поголовно виноваты, если ни один не может похвастаться, что ни разу не предал партию, то как тогда ему, Юрию Корлову, считать, что у него самого чистая, невинная душа? Неужели ему в голову ни разу не пришла какая-нибудь святотатственная мысль, не говоря уже о том, чтобы произнести ее вслух? Ночами ему иногда казалось, что в изголовье его кровати стоит Сталин и смотрит на него своим значительным, мрачным взглядом, в котором явственно читается обвинение. Вождь народов неустанно следил за тем, чтобы даже во сне – погрузившись в глубины которого, Юрий ничуть не сомневался, что он и в самом деле может к нему прийти, – у него не было ни малейших враждебных намерений по отношению к режиму. В глазах молодого дознавателя одна из величайших побед большевизма в том и заключалась, чтобы не дать человеку вынашивать какой-либо преступный замысел, даже в забытьи.
В этот день у Юрия с самого утра было легко на душе. Перспектива разговора с женой писателя, даже буржуазного, поднимала ему настроение. Он льстиво мнил себя заядлым читателем и страстным знатоком литературы. Подобно всем остальным, в юности жадно глотал Гоголя, Достоевского и Толстого. Мог по памяти прочесть несколько стихотворений Пушкина, любимым из которых у него была «Осень».
Сегодня его интересовал только Горький – повсюду говорили, что великий Максим больше любого другого превозносил до небес Советский Союз и его руководителя. Притом что в понимании Юрия подлинным продолжением марксистской мысли были труды Толстого. Разве этот титан не написал, что «для изучения истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров, генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами [5]»?
Вместе с тем с возрастом он читал меньше – теперь все больше ходили в кино. На прошлой неделе смотрел последний фильм Григория Александрова, главная героиня которого в исполнении красавицы Любови Орловой напомнила ему жену Ольгу в молодости. Инициатором этой первой в Советском Союзе комедии стал Сталин. Этот подлинный шедевр намного превосходил сентиментальный бред, выдаваемый на-гора капиталистами-янки. Голливуд был повержен. А скоро будет повержен и капитализм, это лишь вопрос времени.
Буржуазного, контрреволюционного Кафку Юрий не читал вообще. Из принципа, как любого другого зарубежного писателя. Ведь отдавать предпочтение иностранцу означает оскорблять русскую литературу и допускать, что русская душа не в состоянии выразить все на свете, разве нет? Когда у тебя есть Достоевский и Гоголь, какой вообще смысл тратить время на Диккенса? У иностранца никогда не будет русской души, и именно в этом заключалась абсолютная истина! Расстояние, отделявшее его от утверждений о том, что у иностранцев ее вообще нет, Юрий преодолевал весело и с задором.
Что же касается Кафки, то тот был писатель не просто зарубежный, но в первую очередь буржуазный. Так, по крайней мере, утверждали архивы. Однако даже если бы он изменил своим принципам и опустился до знакомства с иностранным автором, сделать это у него не было бы никакой возможности, потому как на русский Кафку никто не переводил. Интересно, а сами авторы статей, окрестивших творчество этого писателя «буржуазным», его вообще читали? Сказать это с уверенностью не взялся бы никто. Надо ли читать сочинителя, чтобы ухватить его идеи? Мысль буржуазного писателя надо искать не в книгах, а в его корнях.
Дора Ласк-Диамант сидела напротив него, сгорбившись и втянув голову в плечи. Осунувшееся лицо и ни намека на блеск во взгляде. С момента первого допроса, полгода назад, она будто страшно постарела. От былой дерзости не осталось и следа. Губы, в прошлый раз вроде как накрашенные, этим утром приобрели болезненный бледно-розовый оттенок. Откуда оно, это меланхоличное выражение на твоем прекрасном личике, Дора? Может, всему виной тот факт, что Лутц Ласк, как поговаривают, держит путь на Колыму? Прибереги свою печаль и лавины слез для другого случая, ибо в данный момент на кону стоит твоя собственная жизнь.
– Для начала, товарищ Дора Ласк-Диамант, я хочу задать вопрос о твоем первом муже, – в виде вступления выложил Юрий. – Мне хотелось бы знать, почему, на твой взгляд, Франца Кафку не перевели на русский язык. Почему этого до сих пор не сделали, притом что его читают во многих странах мира? Может, ты думаешь, что наш язык недостоин его трудов, что ему никогда не передать тонкость его мысли? Или, может, вся партийная номенклатура в полном составе прошла мимо творений твоего мужа? В моем распоряжении имеется целый ряд статей, где одни называют его прорицателем и пророком, другие романистом Избавления, третьи романистом Прощения, четвертые Тревоги, пятые Абсурда. Некоторые даже смеют сравнивать его с Достоевским! Ответь мне, только честно, – к какому лагерю принадлежат его персонажи, контрреволюции или Добра? Как его романы относятся к рабочему классу? Как он сам принял Октябрьскую революцию – чествовал подобающим образом или оболгал? О колхозном крестьянстве у него что-нибудь было? Кто он, твой Кафка? Реакционер без рода и племени? Писатель, отгородившийся от пролетариата? Сторонник Керенского? Меньшевик? Он восхвалял величие советского народа и доброту его руководителя? Или, как утверждают многие, был нигилистом? Его творческое наследие может воодушевить лично Сталина, надежду всех народов и светоча нашей жизни? Или он примкнул к этим бешеным псам троцкистам, к белым и кулакам? Какой смысл скрывается в его произведениях? Отвечай, ни одна крупица истины не должна остаться в тени, и тебе это прекрасно известно. Кафка стремился писать в канве литературы социалистического реализма? Иосифу Виссарионовичу Сталину его книги могли бы понравиться? А воспитанникам комсомола, сельским колхозникам, этим славным сыновьям партии, героическим матерям народа, нашим народным комиссарам, нашему доблестному прокурору Вышинскому?
Он умолк, вытер лоб, залпом выпил стакан воды, подумал, что для такой работы стал уже, видимо, староват, и продолжил:
– А теперь говори, ибо сейчас ты отвечаешь за Кафку перед историей и советским народом!
– Я не понимаю смысла ваших вопросов, – после некоторого молчания заявила Дора, глядя ему прямо в глаза.
Юрий сдержал порыв нахлынувшего на него гнева, вызвавший жгучее желание врезать кулаком по физиономии молодой женщины, и сказал:
– Тогда мне придется зачитать посвященную
