А гость продолжал рассказывать и нахваливать русского парня, который спас ему жизнь. не забыл и о боярине, так спешно покинувшем место «встречи».
— Он даже назвал себя: Ев... трафий...
— Евстафий, — поправил посадник.
— Во, во! — Евстафий Двор... Дворцов.
Посадник его не поправил. Ему было ясно, что судьбе угодно их так столкнуть. Теперь он понял цель прихода этого боярина. «Богат, должно быть. Ишь, отхватил какие хоромы, — подумал он. — А просить будет, чтобы я освободил Егора».
Фёдор не ошибся. Прусс заговорил об этом. Посадник, не спуская с него глаз, слегка наклонив голову в сторону, внимательно слушал, что ему говорил Камбила. Когда тот закончил, Фёдор поднялся, прошёлся взад вперёд, обдумывая ответ. Но ничего лучшего не нашёл и назвал купца, свидетеля происшедшего.
Теперь, стараясь поймать каждое его слово, сосредоточенно слушал Камбилу.
— Вот так... он вернулся, чтобы убедиться, что никто не осталось в живых. Хотел добить всех, чтобы не было очевидцев, — закончил он.
После этих слов посадник, подойдя к столу, остановился напротив Камбилы и, оперевшись на стол, спросил:
— Что ты на это скажешь?
Он оттолкнулся от стола и, выпрямившись во весь рост, торжествующе посмотрел на прусса.
Но сказанное посадником не смутило боярина.
— Скажи мне, посадник, есть ли другая дорога на Новгород?
По всей видимости, Фёдор не ожидал такого вопроса, и по его растерянности Камбила понял, что он застал посадника врасплох. Но посадник нашёл что ответить, пусть даже это звучало неубедительно.
— Подорожников везде хватает, — заявил Фёдор, — вот этот Егор встретил одну из банд, уговорил напасть на купца. А так как тем нечего было бояться, они не жители нашего города, то, поделив купеческое добро, тати разбежались. А Егор думал вернуться в Новгород и, чтобы его никто не опознал...
Камбила вдруг резко поднялся:
— Я мшу поручиться за Егора. Он этого не совершал!
На такой выпад прусса посадник ответил довольно жёстко:
— Мне надо не поручение, а доказательство. Если у тебя их нет, то Егор получил своё.
Камбила понял, что продолжать дальше разговор бесполезно и, не прощаясь, решительно зашагал прочь.
При выходе на улицу взбешённый боярин чуть не сбил какого-то воина.
— Эй, ты! — возмутился тот. — Полегче!
И тут же спросил:
— Дворянинцев у ся? — по одежде поняв, что такие люди, кроме посадника, ни к кому не ходят.
Камбила не понял, кто такой Дворянинцев и только махнул рукой. Пересекая двор до своей колымаги, Гланда думал только об одном: как спасти Егора. «Подкупить стражу? А если — нет? Что тогда? Освободить силой... Да. Но куда тогда деваться Айни с детьми? И самому... где-то надо искать прибежище. Назад дороги нет. Тут не останешься. Москва?». Но пока ответа он не нашёл.
Помог, как часто бывает, случай. Военный, с которым он столкнулся в дверях, был не кто иной, как воевода. Громко топая сапожищами, он прямиком шёл к посаднику. А тот в этот момент раздумывал, как поступить с Егором: «Подговорить убийцу? Опасно! Парень он здоровый... Вдруг сорвётся? Он же вытрясет потом из него, кто послал. Нет! Не пойдёт! Отравить? А что, подходяще. Только где взять этою зелья? Можно долго проискать. Нет, лучше сходить к владыке......
— Чаво надо? — вскрикнул посадник, увидев чей-то силуэт на пороге.
— Не ори, Фёдор, — грубовато ответили ему.
Посадник по голосу узнал воеводу. С первых дней правления у него с воеводой сложились натянутые отношения. А всё из-за этого Егора, когда громогласно заявил, что хочет сделать его воеводой. Вот старый и обиделся.
— Чё у тя? — уже спокойно спросил посадник.
— Не у мня, а у тя! — загадочно ответил воин, выдвигая стул, чтобы сесть.
Фёдор мгновенно понял, что случилось что-то страшное.
— Говори! — буркнул он.
— Литва пошла на нас войной. Завтра они будут здесь! — объявил воевода.
— Что, что ты сказал? — через стол потянулся к нему посадник.
— А то, что завтра литовцы будут штурмовать наш град.
Фёдор шлёпнулся в кресло.
— Завтра... литовцы? А сколь у нас воинов? — еле выговорил он.
— Да почти нисколь. Я те чё говорил? Давай деньгу. А ты чё ответил...
Но Фёдор уже пришёл в себя.
— Некогда тут спорить. Давай собирай людей. Вели в колокол бить.
— Само собой! — ответил воевода, поднимаясь. — Денех-то дашь? Чем их кормить буду?
— Дам, дам.
— Ладно, я пошёл.
Но с порога, остановившись, спросил:
— Слышь, посадник, а сколь у нас колодников?
Тот на какое-то время задумался:
— Да... человек... двести, думаю, наберётся.
— Во! — обрадовался воевода. — Это сила! Я их заберу?
— Бери!
— Слышь, я им пообещаю, хто будет хорошо биться, получит свободу.
— Обещай! — махнул рукой посадник.
Когда дверь за ним захлопнулась. Фёдор вдруг вспомнил про Егора. «Эх, не предупредил воеводу! Но не бежать же за ним. Да и вдруг его... — успокоил он себя.
Звон вечернего колокола известит новгородцев о надвигающейся очередной военной опасности. Услышали и в яме его тревожные звуки. Один из немолодых уже колодников уверенно сказал:
— Братцы, кажись... свободой для нас запахло!
Но разъяснять не стал, как его ни уговаривали.
А утром рано, только начало светать. Стража подняла их и вывела на улицу. Там они увидели воина, одетого как перед битвой. Кто-то бросил:
— Никак воевода?
Когда те, встав полукругом, молча, вопросительно взирали на него, воевода их долго морить не стал.
— Браг подходит к нашим стенам. Хто хочет защищать город? — спросил он.
Но тати молчали, исподлобья глядя на воеводу. Тот ухмыльнулся.
— А хто хотит получить свободу?
Бее разом, как по команде, загалдели.
Воевода поднял обе руки, из их криков он понял вопрос: опосля их отпустят аль нет?
— Хто будет хорошо биться.
— Слово? — враз заорала толпа.
— Слово!
— Давай оружие! — потребовали тати.
Упомянутая Камбилом Московия жила спокойной, размеренной жизнью. Не сказалось на ней и несогласие митрополита Феогноста на развод Симеона со второй женой. Подсказ князя Пожарского, что есть ещё и Константинополь, дал московскому князю какую-то надежду. Но без чьего-то благословения он не решался на этот шаг. «С кем?» — мучил его этот вопрос. И ответ ему подсказал сам митрополит.
В одной из бесед с митрополитом тот упомянул молодого мирянина Варфоломея, который несколько лет тому назад обратился к нему с просьбой, чтобы кто-то принял от него пострижение. Митрополит тогда послал игумена Митрофана совершить рукоположение. Пострижение совершилось, и он взял себе имя Сергей.
— Скажу тебе, князь, что удивительно: святость этого человека и посвящение его Пресвятой Троице произошли ещё до рождения самого младенца.
При этих словах Симеон удивлённо посмотрел на митрополита, но тот, чуть приподняв ладонь, мол, погоди удивляться, продолжил:
— Оно выражалось в трёхкратном утробном вопле, который раздался на всю церковь. Тогда все молящиеся обратили внимание на эти звуки. Стали искать младенца, но не нашли. Его мать Мария созналась, что кричал её младенец, которого она ещё носила. Узнав об этом, иерей Михаил предсказал не родившемуся ещё младенцу славную судьбу. Вот он какой! Так этот Сергей в своё время уговорил брата Стефана уйти с ним в лес. Там они построили деревянные келью и церковь. Вдвоём, средь глухого леса, зверья и бесовских страхований. Трудились они в ноте лица. О его смиренной кротости, богопочитании, самоотречении весть дошла и до Константинополя. Ему, первому на Руси, явилась Пречистая Матерь Господа нашего Иисуса Христа, сказав: «Не ужасайся, избранник мой. Я пришла посетить тебя...». С этого времени у него появилась чудодейственная сила. Я послал переяславского епископа Афанасия, чтобы тот назначил его игуменом. Вскоре у него проявился дар пророчества. К нему со всех сторон сходились люди. Тaк стал набирать силу этот монастырь, — митрополит замолчал.
Какое-то время безмолвствовал и Симеон. Потом спросил:
— А брат всё с ним?
Митрополит покачал головой:
— Нет, — ответил он, — брат сейчас здесь, в Москве. Игумен в Богоявленском монастыре.
Симеон, ничего не сказав, поднялся. Взял его руку, поцеловал и кротко попросил:
— Благослови, владыка.
А на другой день Симеон приехал в этот монастырь. Служка, узнав, что перед ним стоит великий князь, со всех ног пустился за игуменом. Когда Симеон Иоаннович подошёл к крыльцу, к нему навстречу вышел рослый, суховатый владыка. Добрая улыбка приободрила князя. Он легко поднялся по ступенькам, поцеловал его руку с длинными тонкими пальцами.
— Прошу, князь! — игумен показал на открытую дверь.
Келья оказалась самой просторной, но скромной. Одр, покрытый серой шерстяной одёвкой[44], льняное подголовье[45]. В восточном углу — икона с лампадкой, у оконца — столик с двумя ослопами, рядом — поставец с книгами. Другой, у входа, — для одежды. На столике — подсвечник с толстой свечой.
