— Никак нет, все немедленно исполним! — рявкнул он на одном дыхании. — Я уже сейчас…
Выйдя из-за стола, он боком, боясь коснуться начальника, просочился между ним и стеной и стремглав выскочил из кабинета.
— Почему так долго, Василий? — спросила женщина, глядя на «незнакомца» с укором.
— Извини, дела задержали, Альбина.
— Так что, ты нам поможешь?
— Уже помог, сама видела…
Василий вернул «супругам» бумаги, к которым добавил плотный пакет.
— В нем документы на все случаи жизни, — пояснил он, оглянувшись на дверь. — Предъявляйте их в крайнем случае, когда меня не окажется рядом. Ваш вагон будут перецеплять по всему пути следования, пока не доберетесь до места.
— Ты не проводишь нас, Василий? — спросила жалобно женщина. — Я понимаю, ты человек занятой, но без тебя… Я боюсь, что фараоны вокзальные…
— Я провожу вас, — успокоил ее Василий, и в этот момент в кабинет ворвался дежурный.
— Все в порядке, товарищ… — он осекся, вспомнив, что человек в плаще запретил называть его фамилию. — Вещи уже грузят в указанный вагон.
— Я сам прослежу за погрузкой и прицепкой вагона к составу, — кивнул Василий. — Кстати, далеко ли ближайший поезд на столицу?
— Будет через полчаса, — доложил дежурный.
— Вот и отлично, я подожду.
Было раннее майское утро. Трава и цветы сверкали росой, на деревьях и крышах домов щебетали птицы.
В зал судебного заседания в сопровождении двух конвойных смело и уверенно вошел молодой мужчина.
— Он! — шепотом пронеслось по залу.
Четверть часа спустя вновь открылись двери, появились три человека в военной форме. Убедившись, что все участники процесса в сборе, а обвиняемый доставлен, председатель приступил к допросу.
Первый же вопрос председателя суда изумил подсудимого. Его расспрашивали, имеет ли он любовницу на стороне, каков размер его зарплаты, как давно виделся с младшим братом, и где тот сейчас.
Обвиняемый отвечал на вопросы судей честно, без утаек и с язвительной улыбкой на губах. А в конце он заявил, что ни в чем себя виновным не признает и ожидает справедливого приговора.
После такого смелого и прямого заявления как члены суда, так и присутствующие в зале недоуменно переглянулись. Прокурора передернуло. Он поднял голову и бросил грозный взгляд на Горового, от которого тот вжался в стул.
Тем временем обвиняемый продолжал говорить. Он объяснил, что всегда честно служил молодому Советскому государству, а дело против него умышленно сфабриковали враги.
— Ума не приложу, кто «хозяин» Горового, — заканчивая свою речь, заявил обвиняемый, — но Дмитрий Андреевич старался изо всех сил ему в угоду. Я работал, а он пенки снимал… — он отыскал глазами опустившего голову начальника. — Я обвиняю его в двурушничестве и предательстве!
При последних словах Горовой поднял склоненную голову и полными муки глазами посмотрел на оратора. Председателю «тройки», видимо, тоже пришлось не по нраву заявление обвиняемого. Он прервал его речь строгим замечанием:
— Ваша обязанность, обвиняемый Калачев, давать правдивые показания и приводить веские доводы в свою защиту. Зарубите себе на носу раз и навсегда: сегодня судят вас, а не Дмитрия Андреевича Горового!..
Суд продолжался до полудня. А к завершению процесса судьи, посовещавшись на месте, тут же зачитали, видимо, заранее заготовленный обвинительный приговор.
— Двадцать лет лагерей, без права на переписку! — объявил председатель тройки, закрывая папку с делом.
* * *
По приговору суда «тройки» десять скопцов из коммуны были осуждены на длительные сроки и отправлены в лагеря. Остальных передали родственникам с приказом: «Не заниматься сектантством, а то хуже будет!»
Всех оставшихся на свободе членов Пронькиной банды переловили достаточно быстро. 15 апреля 1933 года 16 участников банды были приговорены к расстрелу, а остальные — к различным срокам в ГУЛАГе. 21 апреля 1933 года коллегия ОГПУ на своем заседании вынесла приговор убийцам, торговавшим в Оренбурге человеческим мясом. Саляхутдина Гимметдинова и Хасана Алеева повторно приговорили к расстрелу, приговор был приведен в исполнение 11 мая.
* * *
Решение суда «тройки» конечно же потрясло Степана Калачева, но не надолго. Пока жив человек, жива и надежда. Вскоре им овладело необъяснимое спокойствие. Степан даже ощутил облегчение от того, что исчезла так долго тяготившая душу неизвестность.
Калачев уже три недели находился в тюрьме, ожидая отправки. И вдруг, неожиданно, исполнилось самое заветное его желание. Однажды ночью загремели засовы, открылась дверь, и на пороге камеры показался ненавистный Горовой. Он немного постоял в дверном проеме, после чего сказал:
— Прости меня, Степан… За все прости, если сможешь. Ты был прав, дело сфабриковано, и лично я приложил к этому руку.
— Шел бы ты отдыхать, Андреевич, — горько ухмыльнулся, глядя на него, Степан. — Уже ночь на дворе, а ты все еще надрываешься на работе…
— Ты прав, ненавидя меня, — вздохнул Горовой. — Но я исполнял приказ… Можешь мне не верить, но кому-то очень было нужно посадить тебя. А я избран всего лишь орудием!
— Я прощаю тебя, гражданин начальник! — зло рассмеялся Степан. — Ты ничтожество, и сам это признал уже не единожды. А я на убогих не обижаюсь!
Пряча глаза, Дмитрий Андреевич вышел из камеры в коридор и на его месте… о, чудо! — на пороге камеры появились жена и сыновья!
Глаша прямо с порога бросилась в объятия. Мальчики нерешительно и настороженно осматривались. Жена рыдала у Степана на груди и говорила, говорила, говорила. Мальчики с трудом узнавали его и со страхом поглядывали на исхудавшего, заросшего щетиной отца. Он сам прижал сыновей к себе.
— Дети, мальчики, глядите на него! — выкрикивала жена дрожащим от слез голосом. — Сохраните в памяти это лицо, сыночки! Может случиться, что мы его больше не увидим!
Степан не сдержался — он даже не утирал слез.
Часть третья. Клад скопцов
Сразу за леспромхозом огромный кусок тайги был разделен еще на несколько участков. Каждый из них закрепили за вальщиками. Калачев с бригадой получил под вырубку делянку с несчастливым номером «13».
Стоя у разделительного столбика, Степан смотрел на высокие стройные сосны и с горечью думал: «Вот и ваше время пришло, красавицы. Жаль вас под пилы и топоры пускать. Но ничего не попишешь, сказано, что стволы ваши нужны государству, значит… увы!». Теперь весь мир бригадира Калачева ограничивался поселком в тайге и очередным участком леса, который он вынужден валить уже одиннадцатый год.
Поселок — лес, лес — поселок… Это такая зона в несколько сотен километров, которая в масштабе страны выглядит на карте как маковое зернышко. Не повернуться, не развернуться… Вот так, изо дня в день, и приходится ласкать взглядом вековые стволы сосен, прежде чем коснуться их острием топора или зубьями пилы. Воздух летом сырой, а зимой тяжелый от мороза, вдыхать и выдыхать его свободно может только человек, привыкший к тяжелым условиям жизни в тайге.
Да разве такое существование назовешь жизнью? Короткое, всегда промозглое дождливое лето, а затем бесконечная морозная зима. Снега выпадает столько, что не пройти, не проехать. Бараки в поселке заносит по самые крыши, и ходить приходится учиться особым образом: шагать ровно, как по ниточке, по натоптанной в глубоком снегу тропе. Шаг влево, шаг вправо, и можно провалиться в сугроб по грудь или даже шею, без посторонней помощи ни за что не выбраться.
— Чего на деревяшки пялишься, бригадир?
Калачев обернулся. Рядом стоял Сергей Коновалов — на редкость неприятный тип. Коренастый, рыжебородый, отпетый уголовник и наглец, готовый уколоть любого едким словцом. Коновалов недавно прибыл в поселок, как-то умудрившись перевестись со строгого режима на поселение. С первого дня он всем старался дать понять, что работой на государство обременять себя не собирается и любые потуги заставить его взять в руки топор или пилу будет расценивать как тяжкое оскорбление своей личности.
— Какого хрена тебе надо, Ржавый? — Степан специально назвал Сергея по кличке, с которой тот прожил уже не один десяток лет.
— Вижу, как на баб, на елки пялишься, — хмыкнул Ржавый. — А может, прикидываешь, сколько срубить успеешь до конца срока?
Глядя на Коновалова, Степан понял, что тот нарывается на очередной скандал, и решил не давать ему на то повода.
— Шел бы ты своей дорогой, Ржавый. Бодаться я с тобой не собираюсь и никакого дела у меня к тебе нету, усек?
Но Коновалов вместо того, чтобы затевать ссору, повел себя совсем не так, как ожидал Калачев.
— Не колоти понты, бригадир. По делу я, — удивил его Ржавый. — Я долго присматривался к тебе: все то время, пока в этой дыре чалюсь.
