Дождавшись, когда песня смолкнет, растворится в череде хлюпающих о борта солнечных волн, Кирила сунул в широкую ладонь Тыркова серебряную монету. Не проронив ни слова, тот принялся ее разглядывать. Мысленно положил рядом с ней копейку, что три месяца назад прислал тобольскому воеводе Ивану Катыреву князь Дмитрий Пожарский. Судя по всему, эта серебрушка тоже на Ярославском Денежном дворе отчеканена. Но почему тогда на ней нет указательного знака с/ЯР? Почему голова всадника с копьем и ноги коня не умещаются на монетном поле? Почему сама копейка меньше весом?
Тырков перевернул серебрушку лицевой стороной и глазам своим не поверил. На ней было выбито: «Царь и великий князь всея Руси Владислав Жигимонтович». Стало быть, кто-то за спиной Пожарского Речи Посполитой предался и уже начал к ее пользе монеты в Ярославле чеканить. Вот уж истинно крысиное отродье!
Сопнув в сердцах рваной ноздрей, Тырков подхватился с лавки и унырнул в тесную носовую избушку. Дождавшись, когда Кирила пристроится рядом, притворил щелястую дверь и потребовал:
— Излагай!
— Значит, так, — послушно заговорил Кирила. — Копейка эта из того серебра бита, что один из московских купцов в откупную чеканку голове Денежного двора, Филимону Дощаникову, дал. Едва Пожарский с войском за ворота выступил, староста первой станицы [63] чеканы по его приказу тотчас поменял. А тут я не к месту случился. Смотрю, что такое? — воровские копейки! Я к старосте: чей заказ? Чье распоряжение? Куда смотришь? А он мне эдак спокойненько в глаза ухмыляется. «Спела бы, говорит, рыбка песенку, кабы у нее голос был». Перед Кузьмой Мининым пластался, юлил, а тут из него наглость полезла. «Я, говорит, за то в ответе, чтобы денежные мастера без дела не сидели, чтобы запись всякой копейке велась, остальное меня не касаемо». Я его в сердцах за грудки, а он стражников кликнул. Велел меня без дозволения Дощаникова в мастерские не пускать. Но я все же вызнал, от кого заказ на изготовление жигимонтовых копеек был. От Оникея Порывкина. Да! О нем и прежде слухи ходили, что он поляков с литвой держится, вот оно и подтвердилось. Дощаников, заметь, тоже из московских купцов. Потому они, родимые, и спелись. Опять же Порывкин каждый талер в переплавку по тридцать четыре копейки Дощаникову запродал, а не по тридцать шесть, как было при Кузьме Минине. Выгода с предательством у них так перемешалась, что концов не найдешь. А когда я к Дощаникову разбираться пришел, он мне так и заявил: «Коли бы ты мне талеры по тридцати четырех копеек принес, я бы и на твои прихоти глаза закрыл. Мое дело, говорит, торговое, я в дворцовые и прочие дрязги не лезу, мне своих хватает. После Бога, говорит, деньги первые. На этот товар всегда запрос». Но тут же от своих слов открестился. Еще и в удивление впал. «Докажи, говорит, что копейка с именем Владислава в Ярославле, а не в Москве выбита?» Тогда я к воеводе Василию Морозову кинулся, но его подручники мне говорят: «Завтра приходи. Сейчас-де у Василия Петровича спешные дела. Занят!» Ночь я кое-как перемаялся, а нынче с утра сразу на Денежный двор. Сердце-то болит. Кабы пакости какой к твоему приходу не сталось. Гляжу: двор заперт. Кроме караульщиков, на нем ни одной живой души нет. Похоже, Дощаников со старостой сговорились мастеров на Денежный двор пока не пускать. Следы заметают. А без мастеров как же выпуск копеек из твоего серебра наладить?
— Как, как? — терпеливо выслушав Кирилу, передразнил его Тырков. — Сам говоришь, чудной сон тебе был: я чеканю, а ты мне заготовки подметываешь. Чем плохо?
— Я серьезно, Василей Фомич. Сперва с Дощаниковым и Порывкиным разобраться надо, а уж потом дальше решать.
— Ошибаешься, Кирила. Ни с кем разбираться как раз не надо. Чем, скажи, польский Владислав от самозванца Гришки Отрепьева или от Тушинского вора, или от псковского Сидорки отличается? Они ведь тоже, как взаправдашние государи, свои монеты именем «царя и великого князя Дмитрия Ивановича» чеканили. Да вот незадача: их самих время смыло, а копейки-то по-прежнему в ходу. Эти тоже большой беды не наделают. Не будем на них время терять. У нас с тобой другие дела, совсем другие… Лучше скажи, с какими полномочиями ты тут оставлен?
— Перво-наперво принять от тебя под охрану складочное серебро, копеечную деньгу из него поделать, ну а после из рук в руки Кузьме Минину в полки доставить. На то нам с дьяком Денежного двора Саввой Романчуковым грамотка от Совета всей земли писана.
— Вот этим и надо, не мешкав, заняться, — сказал Тырков и спросил: — А с ночлегами для моих людей как?
— Ты с частью дружины на Торговой стороне остановишься — у купцов Лыткина и Никитникова, со мною рядом, остальные в Коровниках — на Амбарном дворе Михайлы Гурьева. Там прежде заготовщики ополчения стояли. Место просторное и, заметь, рядом с Денежным двором.
— У купцов, что ты назвал, Федор Годунов остановится, — поправил его Тырков. — А мы с тобой отправимся в Коровники. Это хорошо, что на Денежном дворе, кроме караульщиков, нынче никого нет. Проще будет с ними дело иметь. Ведь в грамоте от Совета всей земли не зря про охрану писано. Не могу же я подводы с серебряными слитками на Амбарном дворе держать? Смекаешь, к чему я клоню?
— Смекаю, Василей Фомич! Кто первее, тот и правее. Пусть Дощаников с Морозовым потом локти себе кусают. Да?
— Да, — подтвердил Тырков. — Но после того как ты мне старосту и целовальника [64] Денежного двора доставишь. Я тебе для этого своих людей дам. Добром не пойдут, силой приведешь. У них должны быть ключи от мастерских и хранилища. Но главное — мастеров на Денежный двор вернуть. Особо чеканщиков. Без них мы, как без рук. В лепешку расшибись, но хотя бы одну станицу нынче же собери. Завтра поздно будет. Посули им вполовину больше, чем они у Дощаникова получали. На имя Пожарского обопрись. К отчизному долгу воззови. Чай, не все из них корыстники. Ну а дальше моя забота. Где одна станица будет, там и вторая по ее примеру устроится, рядом третья… Люди у меня в дружине бывалые, многоопытные. Не подведут.
— Ох, и скор ты в делах, Василей Фомич! — восхитился Кирила. — Ну совсем, как князь Димитрий. И как это у тебя получается?
— Поживешь с мое, и у тебя получится, — заверил его Тырков.
Они умолкли, думая каждый о своем.
— Что-то душно тут стало, — первым нарушил молчание Кирила. — Пойду свежего воздуха хлебну, с мыслями соберусь.
— Ступай! — кивнул Тырков. — Мыслям и впрямь простор нужен.
Выбравшись из носовой избушки, Кирила уставился в набегающие волны. Теплый ветерок остудил его лицо. Солнечные блики слепили и завораживали.
Кто-то из сибирских дружинников, расположившихся на палубе возле подвод, истово шептал:
— О великий и всемилостивый страдальче Иоанне, заступник и угодник Христов, небесного царя воин! Прими моление от раба твоего и от настоящия беды, от лукавого человека, от злого хищения и будущего мучения избави мя верно вопиюща Ти аллилуиа.
«Так сегодня же день Иоанна Воина, — вспомнил Кирила и перекрестился. — В такой день любое правое дело успешно будет».
Так оно и вышло. Отправив Федора Годунова с частью дружины на постой к купцам Лыткину и Никитникову, Тырков двинулся в Коровники с остальной ратью. На Амбарном дворе Михайлы Гурьева их ждала трапеза и временное жилье.
Уже на закате дня Сенютка Оплеухин доставил туда старосту и целовальника. Староста плевался и грозил обидчикам всеми мыслимыми и немыслимыми карами, зато целовальник вел себя смирно, покладисто, то и дело повторяя:
— Чья воля старше, та и правее.
Часом позже Кирила и Савва Романчуков привели станицу денежных мастеров во главе с чеканщиками Протасием Карпычевым и Долматом Гусихиным. Эти пришли по своей охоте, вопреки запрету старосты и Дощаникова. Все дюжие, не старше сорока лет от роду, с порченными раскаленным железом лицами.
— Теперь можно и право на Денежный двор заявить! — огладил бороду Тырков и велел запрягать те подводы, в днищах которых были упрятаны серебряные слитки. — Поревнуем нашему делу, ребятушки!
Денежный двор издалека виден. Стены его высились рядами заостренных кверху бревен. По углам расставлены караульные избы с дозорными вышками на крышах. С передней стороны устроены проездные ворота, с задней — глухая сторожевая башня. Острог да и только.
Обогнув его, Тырков выпустил вперед Савву Романчикова.
— Эй, Кондрат! — крикнул тот стражнику на воротах. — Узнаешь меня? Ну так и покличь караульного старшака. Скажи: серебро в работу прибыло. Аж из самой Сибири.
— Откудова?
— Из Сибири, говорю. Из города Тоболескова. Слыхал про такой?
— Слыхал вроде. Сказывают, гиблое место.
— Страшна Сибирь слухом, а люди там лучше нашего живут. Да ты сам погляди: все как на подбор.
— А хоть бы и так, — отрубил Кондрат. — Припозднились вы больно. Хранилище еще со вчера заперто. Мастера отпущены.
