– Юная капризная госпожа и мне запретит говорить об этом?
Он слышал их разговор – это было ясно. Как ясно было и то, что Хафиз не станет ее жалеть, как Фатима, и выскажет все, что сочтет нужным. Шакира, догадываясь об этом с тоской, вся подобралась внутри в ожидании сурового выговора. Она не ошиблась.
– Следует напомнить тебе, Шакира, что ты по-прежнему являешься наложницей господина Фархада аль-Джали! Наложницей, которую он захватил во время военных действий, привез из пустыни в Багдад и поместил в свой гарем. Ты родила ему сына, за которым он по своему бесконечному великодушию и благородству признал права наследника. Это дает тебе некоторые преимущества перед остальными его наложницами, но забывать об истинном твоем месте в доме аль-Джали я бы не советовал! Ты хорошо поняла то, что я сказал?
Она поспешно кивнула, но глаз не показывала, опасаясь, что Хафиз прочтет в них в эту минуту вовсе не любовь и признательность к господину.
– Кроме того, помни и о том, что по закону господин вправе иметь четырех жен и сколько угодно наложниц. Ты же не можешь стать его женой. Прими свою судьбу – это будет разумно.
Шакира опустила голову еще ниже. У нее закружилась голова, и кровь бросилась в лицо от жгучего желания закричать в лицо Хафизу: «Ну, почему он не оставил меня там, среди барханов?! Лучше бы я умерла там, чем теперь мучиться от любви, которую в такие минуты не отличишь от ненависти!» А с языка само собой вдруг сорвалось:
– Почему я – не жена? Почему – не единственная? Почему, наконец, меня это так мучает?! Это потому, что я родилась женщиной? А кто спросил меня, хочу ли я родиться женщиной?! Кто выбрал для меня этот удел?!
Колючий взгляд главного евнуха на мгновение впился в Шакиру, искра интереса мелькнула в его глазах и – неуловимо канула в их ледяной глубине.
– Ты сама, – ответил он невозмутимо, словно она и правда искала ответ.
Она смотрела на него с тревожным недоумением, и он добавил:
– Ты сама выбрала этот удел и обстоятельства именно этой жизни.
«Бедный Хафиз, – мелькнуло у нее неприятное подозрение, – уж не повредился ли он в уме от излишней учености?» А тот невозмутимо продолжил:
– Всемогущий и многомилостивый Создатель не заставил бы тебя родиться женщиной, если бы ты сама не захотела. Спроси себя: зачем тебе это было нужно? Что ты ищешь и пытаешься понять в этой жизни? Так что винить некого.
– Вот как… – Шакира решила быть учтивой, не спорить, но и не спрашивать его больше ни о чем, хотя высказанное Хафизом проникло вдруг в самую глубину ее души и взволновало.
– Я догадываюсь, что ты вновь сожалеешь о своей судьбе.
– Да, Хафиз, что скрывать – сожалею! Мой жених Селим не был так богат, а поэтому не смог бы жениться еще и еще. Я оставалась бы единственной и любимой. Ведь он любил меня! И окажись он тогда с караваном, он сражался бы за меня и…
– И был бы убит: Фархад – опытный воин! – жестко перебил главный евнух и усмехнулся: – Радуйся, Шакира, тому, что твой жених – как там его? Селим? – по крайней мере, жив.
Шакира в задумчивости потерла лоб: «Отчего так? Он меня ругает, а мне вдруг становится легче и спокойнее. И это не в первый раз!..»
Где-то в глубине комнат опять заплакал Керим, и Шакира безотчетно дернулась, чтобы пойти к нему.
– Ты правильно поняла – сейчас тебе следует не мечтать о несбыточном, а заботиться о маленьком сыне нашего господина! – Хафиз будто подвел итог, хотя Шакира не сказала больше ни слова.
На пороге он на мгновение задержался и произнес более дружелюбно:
– Свадебные торжества продлятся много дней. Столько, сколько положено законом и традициями. Потом он придет. И мне кажется, – он неожиданно улыбнулся, – не задержится ни на день.
* * *
Ей оставалось только грезить: просыпаясь, Шакира сразу же начинала думать о господине и, засыпая, рисовала в своем воображении встречу с ним. Правда, даже наедине с собой она боялась предположить, что он скажет, как посмотрит, а главное – будет ли любить ее по-прежнему? Могла лишь несмело помечтать о том, что сказала бы ему сама.
Однажды Шакире даже приснилось, что он пришел! В ее сне господин Фархад сидел на краю постели и ласково смотрел на нее, улыбаясь, но не произносил ни слова. Шакира страшно обрадовалась и заторопилась (пока не улетучилось столь приятное виденье!) сказать то, что давно лежало на сердце.
«Я так долго ждала тебя! Почему же ты не приходил? Ты забыл меня? Ты уже меня не любишь?!»
«Я люблю тебя, моя птичка, так, что сам себе удивляюсь! А теперь – еще больше, чем раньше! Ты – моя душа, моя жизнь!»
О, какие сладостные слова! Жаль, что это всего лишь сон!
«Если бы ты только знал, как я истосковалась по тебе!»
«Как мне приятно это слышать! Я тоже скучал по тебе».
«Но все же ты не приходил! И даже, я знаю, женился! – Она упрекнула: во сне можно было позволить себе эту смелость. – Это причинило мне боль!»
«Возможно. Хотя я просто выполнял долг. Но неужели ты ревнуешь? Ты никогда не обнаруживала, что ревнуешь, и, не скрою, это было досадно».
Не страшно было стать в это сумеречное время и откровенной:
«Я очень тебя ревную! Безумно! Потому что очень люблю тебя, Фархад!»
«Обними же меня скорей, моя любимая глупышка!» – господин раскрыл ей свои объятия, и Шакира с удовольствием перебралась к нему на колени, обвила руками шею и крепко прижалась к его груди, с наслаждением вдыхая кружащий голову запах его кожи. И… задремала!
И тут же – сквозь сон! – осознала, что до этого мгновения не спала и что все, происходившее в последние минуты, – реальность! Моментально проснулась, вскрикнув от страха: на мгновение ей почудилось, что перед ней не Фархад, а кто-то еще, неизвестный и таинственный, или даже призрак! Она отчаянно рванулась из его рук – он не стал удерживать, а Шакира забилась в угол постели и там разревелась от страха.
Господин выжидательно молчал. А она безудержно рыдала, сознавая со стыдом, что плачет уже не от страха, а оттого, что так долго ждала его, что мучительно страдала от ревности и одиночества, что теперь осмелилась дерзко упрекать его и даже оттого, что (вот так глупо!) призналась ему во всем!
Он безмолвствовал, невозмутимо пережидая ее слезы. А Шакира вдруг снова испугалась: теперь того, что он оскорбится ее слезами и уйдет! И, в окончательном ужасе, затихла! Тогда господин, крепко ухватив ее за щиколотку, властно притянул к себе – проехав на спине по всей постели, она снова оказалась в его крепких объятиях.
– Прости меня, детка. Я виноват, что напугал тебя. Но ты так сладко спала, а мне так приятно было смотреть на тебя спящую.
– Но я проснулась…
– И приняла меня за ночное видение?
– Да… – Она смущенно потупилась.
– Ну-ну, ты не сказала ничего, что мне было бы неприятно услышать. Так, значит, ты ревнуешь?
– Просто мне было очень одиноко!
– Лукавишь! Ты сказала – я услышал! Твои упреки свидетельствовали о любви. Правда, если их станет слишком много…
– Я так люблю тебя! Меня все в тебе волнует!
Господин разразился тихим счастливым смехом:
– Маленькая наивная птичка! Кто же говорит мужчине все о своей любви и ревности? Но ты говори! Мне доставляет это истинное наслаждение! Впрочем, пока об этом довольно: сейчас я хочу видеть сына.
– Он, наверное, спит, мой повелитель.
– Так разбуди его! И пусть придет нянька. Да и Хафиз пусть тоже придет.
Шакира метнулась к дверям и через короткое время, перетормошив всех, привела и няньку, и главного евнуха и принесла на руках спящего Керима. Она осторожно положила его на постель, стараясь не разбудить. Ей очень не хотелось, чтобы малыш раскапризничался: господин должен был увидеть своего сына спокойным и довольным! Но тот спал и сладко посапывал во сне.
Господин Фархад заинтересованно склонился над спящим ребенком и через мгновение громко и с явным удовольствием воскликнул:
– Он сильно подрос! Что скажете?
– О, мой господин, – поспешно заговорила Фатима, – ты сам все видишь: хвала Аллаху, твой сын здоров и крепок. Молока у матери предостаточно, и он быстро растет! А мы заботимся и печемся о нем более, чем ты мог бы повелеть!
От шума голосов малыш проснулся и, увидев много народа подле себя, готов был расплакаться. Но вдруг сосредоточился взглядом на склонившемся над ним отце и потянулся к нему обеими руками. Господин довольно рассмеялся и стал целовать маленькие ладошки – Керим разулыбался. А Шакира переводила счастливый взгляд с одного на другого.
– К этому всему следует лишь добавить, – иронично-ворчливо вставил Хафиз, – что внезапные ночные пробуждения не приносят пользы здоровью ребенка. К тому же он может напугаться.
– Ничего! – Господин не рассердился. – Я намерен теперь приходить часто, так что пусть маленький аль-Джали привыкает ко мне!
Наигравшись с сыном, он наконец отпустил всех и обернулся к Шакире, с замиранием сердца ожидающей его слов.
