— Ну, скажи, пан, на кой ляд нам и поспать не дали, на такой холод выгнали? Все спокойно; москали лавки открыли и на базар пришли, а наши бунта боятся. С чего им в голову вошло? Ей-богу, возьму и сойду с коня! Эй, пан, пан! — закричал он Косоковскому, который рысью переезжал площадь во главе небольшого отряда улан. — Куда едешь, пан? Воевать, что ли?
Косоковский усмехнулся.
— Послали пушки на стены втаскивать. Пока на базаре извозчики стоят, так чтобы помогли!
— Ну и ставь! А мы здесь для чего? — проворчал Чупрынский, отъезжая к Свежинскому.
Ротмистр Косоковский выехал за ворота Кремля и прямо врезался в толпу извозчиков. Загораживая ворота своими таратайками, дрогами и тележками, извозчики в длинных кафтанах, с гречишниками[31] на голове, с кнутами в руках, в необыкновенно большом количестве толпились на площади и почти не подались, когда ротмистр въехал в их толпу.
— Эй, вы! — властно закричал Косоковский. — Беритесь-ка за работу! Вон пушки стоят; тащите-ка их на стены! Кто скоро сделает, тому гривна!
Извозчики теснее окружили его.
— Тащи сам, коли охота! — ответил кто-то из толпы.
— Скоро собаки потащут вас за хохлы из города! — крикнул другой.
— Не долго засидитесь, собачьи дети! — закричал еще кто-то.
Ротмистр Косоковский покраснел от гнева.
— Сволочь! Сейчас беритесь за работу, не то я… — И он взмахнул плетью.
— Не больно храбрись! — закричали из толпы, и огромный ком грязи с силою ударил в морду его коня, так что тот взвился на дыбы.
— Пан ротмистр, — вдруг сказал ему жолнер, — взгляните! — И он указал на кремлевскую стену.
Ротмистр взглянул и громко выругался. Некоторые из извозчиков, как муравьи, копошились на стенах и скатывали по откосу поставленные туда пушки.
— Что, не по вкусу? — засмеялись в толпе.
— Так я же вас! — заорал храбрый ротмистр и, рванувшись вперед, полоснул саблей ближайшего к нему мужика. Тот упал, обливаясь кровью. — Бей их! — закричал Косоковский.
— Помогите! Бьют! — пронеслось в толпе.
И мгновенно заволновалась вся площадь. Извозчики, торговцы, мужики стеной надвинулись на горсть улан…
— Час стоим и без всякого толка! Выпить, что ли? — проворчал Чупрынский, поднося к губам фляжку, как вдруг из Китай-города вихрем вынесся улан, махая окровавленной саблей.
Он пронесся через Кремль, что-то крича, и через несколько минут показался сам Гонсевский во главе большого отряда и подскакал к отрядам Ходзевича, Свежинского и Чупрынского.
— Панове, на базаре драка. Надо разнять! — закричал он, но тут же к нему подскакал жолнер и громко доложил:
— Мы стояли у Сретенских ворот. К ним идет большая рать!
— Измена! — крикнул Гонсевский. — Москвичи сговорились. Панове, я поскачу навстречу врагу, а вы перебейте всю ту сволочь! Вон их из Китай-города! — И гетман, обнажив саблю, вихрем помчался со своим отрядом в другую сторону.
— В бой! — заорал Чупрынский, кидаясь к Китай-городу.
— В бой! В бой! — послышались за ним крики Свежинского, Ходзевича и других офицеров.
Они выскочили из ворот Кремля в Китай-город, где по всей площади происходила свалка. Уланы Косоковского, разделенные толпой, рубились поодиночке.
— В бой! — заревели поляки и широкой лавиной бросились на толпу, нанося удары без разбора и по женщинам, и по детям.
Толпа дрогнула и беспорядочно побежала. Поляки понеслись за ней; но едва они влетели в улицы Белого города, как с размаху наткнулись на столы, скамьи, телеги, грудой наваленные поперек улиц, и в то же время на них среди редких выстрелов мушкетов градом посыпались камни, поленья, тяжелые ядра, брошенные руками.
Поляки в смущении отступили в боковую улицу, но на них тотчас с заборов и кровель снова полетели камни, а несколько отчаянных богатырей бросились на них с бердышами и тяжелыми палками.
Полковник Зборовский принял над всеми команду.
— Надо разогнать всю эту сволочь и идти на помощь к гетману! — сказал он и разбил всех поляков на три отряда.
Они бросились по разным улицам, взяв копья к стремени, неудержимые, как ураган; русские побежали, защищаясь столами, скамьями, которые опрокидывали под ноги коням, и под конец конные поляки должны были сворачивать; но едва они оборачивались, как в них летели камни, и их с тыла осыпали выстрелами.
— Бей! — кричал Свежинский, несясь со своим отрядом.
И вдруг его отряд смешался, сбился в кучу и остановился, словно стадо овец. Он попал на перекресток двух улиц, а там со всех сторон посыпались москвичи. Они поражали коней, глуша их ударами дубин и топоров, стаскивали за ноги всадников и били их чем попало.
Свежинский вертелся, как угорь; его сабля сверкала, и каждый удар разрубал чью-нибудь голову: но его отряд словно таял, и он уже видел свою гибель. Но вдруг крик «В бой!» снова дал ему силу. Это из-за угла высыпал отряд Ходзевича и на мгновенье рассеял москвичей.
— Ух! — сказал Свежинский. — Был же я в переделке!
— Дьявол разберет их улицы, — ответил Ходзевич, — я попал в такую, из которой и выхода нет. Совсем забили бы нас, да Зборовский подоспел. Ну, потеха!
— Беда! Полковник напрасно разбил нас на отдельные отряды.
— Теперь приказали скакать гетману в помощь! За мной!
Отряд поскакал на Никитскую улицу.
Там Терехов успел построить в три ряда загороды, и поляки теперь употребляли все силы, чтобы пробиться через них на помощь гетману.
А Гонсевский был на Сретенке, куда уже подошел князь Пожарский со своим ополчением. Он уже успел двумя залпами из пушек отразить нападение поляков и поставил острожек подле церкви Введения (на Лубянке), где стал со своими людьми и пушкарями.
Ходзевич и Свежинский встретили взволнованного гетмана. Он скакал со своим отрядом и кричал встречным полякам:
— На Тверскую, в тыл!
Свежинский с Ходзевичем бросились туда, к ним присоединился сам Зборовский, но у самой Тверской они вдруг наткнулись на тяжелые бердыши стрельцов и бросились назад.
На Никитской их били. В тесных улицах их разбивали на кучки и избивали поодиночке.
Гонсевский соединился со Зборовским.
— Маржерет пошел к Яузе. Оттуда тоже идут москали, — отирая кровь и грязь с лица, сказал гетман.
— Плохо дело! — вздохнул Зборовский.
— Ах, если бы нам пана Струся! — сказал Гонсевский.
Свежинский выехал вперед.
— Я извещу его!
— Вы? Как же вы проберетесь живым?
— А на счастье!
— Он пройдет! Сапежинец! — похвалил его Зборовский.
— Тогда с Богом! Скажите, чтобы спешил к нам со всем полком.
— Слушаю!
Свежинский гикнул и помчался, прокладывая себе путь саблей и грудью коня.
— На верную гибель! — задумчиво сказал Гонсевский.
В то же мгновение к нему подскакали несколько полковников.
— Ад кромешный! — заявили они. — Нас разъединяют. В этих улицах не повернуться и коню.
— Ах! — воскликнул Гонсевский. — Я знал все это! Что делать? Дать бой в поле — нас не выпустят из города. Надо вернуться в Кремль и там засесть!
— А москали будут в Белом городе, где все довольство, — сказал Зборовский.
— Сжечь его! — вдруг воскликнул Ходзевич, прислушавшись к разговору начальников.
Лицо Гонсевского просветлело.
— Мысль, мой пан. Пусть жолнеры возьмут факелы и жгут город. Мы им оставим пустыню! Жечь!
— Огня! Огня! — пронеслось среди поляков.
Жолнеры спешились и устремились во все стороны с факелами, паклей, просмоленной лучиной. А бой кипел на всех улицах, в переулках, на площадях, жестокий, беспощадный бой. Разрозненные отряды поляков сходились на Никитскую улицу, где стояли полки Зборовского, Гонсевского, Маржерета, и готовились прокладывать дорогу к Кремлю. Русские окружили их сплошной стеной.
Силантий дал вволю поработать своему мечу. Он первый начал свалку в Китай-городе, а потом, все распаляясь воинским жаром, поспевал в каждый проулок, к каждому перекрестку, где били поляков.
— В мечи! — кричал он в одном месте и, махая своим огромным мечом, вел за собой удалых москвичей с дубьем и топорами. — Выворачивайте камни да на крыши несите, — учил он в другом месте. — На три части разделитесь: одни камни ворочайте, другие — тащите, а вы на бритые головы бросайте!
Потом, во главе целого отряда мужиков и извозчиков, он очутился на Никитской улице, и благодаря его натиску дрогнули и побежали немцы.
— Что, Петр Васильевич, жарко? — пошутил он, сойдясь с Тереховым.
Тот тряхнул кудрями, так как его шапка давно упала с головы в бою, и ответил:
— Третий раз отбиваем бритых.
Вся Никитская представлялась полем битвы, разделенным надвое. С одной стороны москвичи за тремя заставами, с другой — поляки и немецкая пехота.
