На следующее утро, в семь часов, все еще под властью лихорадки, я вошла в Дом Облачений. В те времена это было самое священное место во всем Грейт-Солт-Лейке и самое таинственное. Тем, кому пришлось побывать там, запрещалось о нем говорить. Такая таинственность порождала всяческие слухи о том, что там внутри: некоторые описывали внутреннее помещение Дома как некое подобие самих Небес, другие предполагали, что там темно и затхло, как в склепе. Говорят, что Дом Облачений архитектурно позаимствовал некоторые черты у Храма франкмасонов. Еще юношей Джозеф познакомился с франкмасонами и, возможно, вступил в одну из их лож, поэтому некоторые из его клеветников заявляют, что Церемония Облачения заимствована у франкмасонов и представляет собою подражание их ритуализованным собраниям. И те и другие используют особые тайные рукопожатия, пароли, особый порядок личного продвижения в сообществе, основывающийся на степенях, и множество символических жестов и знаков. Однако, обладая весьма малым багажом личных познаний об организации франкмасонов, я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть эти заявления. Тем не менее я могу открыть Дорогому Читателю, что единственной экзотической чертой внутри Дома Облачений Мормонов является необычайное количество ванн для мытья.
Как только я вошла в двери, меня встретила Сестра Элиза Р. Сноу, одна из многочисленных вдов Джозефа, на которых Бригам женился вскоре после мученической смерти их мужа. Сестра Сноу отвела меня в огромную ванную с целым рядом оцинкованных ванн, отделенных от другой части комнаты длинной зеленой занавеской. Оказалось, что я присутствую здесь не одна: пять других женщин, ни одна из которых не была мне знакома, тоже явились пройти Церемонию Облачения. Вдобавок к этому вокруг стояли еще примерно с дюжину женщин годами в большинстве своем за шестьдесят; с какой целью они там находились, мне было непонятно. Старые женщины, все в черном, наглухо застегнутые до горла, пристально взирали на меня, и, когда пришло время мне снять с себя одежду, они и не подумали отвести взгляд.
— Сначала мы должны тебя очистить, — объяснила Сестра Сноу, помогая мне снять платье.
В считаные секунды под ее руководством я уже сидела на корточках в источающей пар ванне. У Сестры Сноу была странная, тяжелая, какая-то устремленная вниз внешность. Кожа на ее щеках выглядела так, будто вот-вот сползет с лицевых костей. Старая женщина мыла меня с величайшей энергией, словно чистила лошадиный бок. В подобном подчинении есть нечто лишающее человека достоинства, особенно когда на это смотрят другие. И все же при сложившихся обстоятельствах трудно было не возыметь надежду — правильнее будет сказать, трудно было не поверить, — что эта древняя старуха, с такими огрубевшими красными руками, сможет отчистить меня от моей загадочной болезни.
Затем Сестра Сноу подняла надо мною рог, объявив, что он представляет собой рог изобилия. Рог был заполнен оливковым маслом, и быстрым движением, подобным тому, какое делает мясник, готовясь закласть свинью, она оттянула мою голову назад, открыв шею, и полила немного масла мне на лоб. «Сестра, я готовлю твое чело к блаженству». Масло попало мне в глаза и уши, и все же я не дрогнула, не нарушила торжественности момента, хотя чувствовала себя куском мяса, подготавливаемого для жаровни. «Сестра, я помазываю твои уста». Сестра Сноу полила масла мне на губы. «Сестра, я помазываю твои перси». Масло ощущалось скользкой пленкой у меня на груди и стекало по коже желобка вниз.
А Сестра Сноу продолжала: мой живот, мои бедра, мои чресла. Скоро я вся блестела от масла. Я чувствовала себя несчастной, а ведь предполагалось, что это самый счастливый день в моей жизни! Мне хотелось спросить: «Неужели Иисус задумал все это?» Но я не смела. Сестра Сноу так уверенно все делала, что я понимала: мои сомнения просто должны быть несправедливы. И так я стояла — нагая, золотистая и скользкая, пока шеренга пожилых женщин пожирала меня глазами и читала молитвы. Я взглянула на моих намасленных товарок по ритуалу, но каждая из этих женщин, такая же нагая, как я, стояла зажмурившись.
Я сделала собственный вывод о том, что происходило за длинной зеленой занавеской: там несколько Братьев тоже получали помазание. Мне было слышно, как они плещутся в ваннах, как шлепаются капли масла, стекая на невообразимые части их тел. Читатель, вспомни: мне было шестнадцать лет! Отыщите мне девочку этого возраста, которая не захихикает, представив себе старых, растолстевших мужчин, вымазанных жиром, словно свиньи!
Очищенная и помазанная, я была готова надеть одежды для Церемонии Облачения. Сестра Сноу вручила мне два комплекта нижнего белья, оба из простого белого муслина. Первое походило на ночное одеяние: блуза и панталоны, скроенные вместе. Сестра Сноу объяснила мне, что я должна всегда это носить, вплоть до гробовой доски. «Оно охранит тебя, — сказала она, — и защитит от убийц и их пуль и от вражеского меча. Ах, если бы оно было на Джозефе в Картидже!»
Второе одеяние было точно таким же и должно было служить ему сменой. Когда мне надо будет постирать одно, я сниму с себя половину первого и прикроюсь половиной второго, прежде чем снимать остальную часть белья. Таким образом, я уже никогда не останусь нагой. Если молодые люди в Мире Мормонов восстают против церковного ограничения алкоголя, молодые женщины восстают против священного нижнего белья. Я знала многих молодых женщин, которые украшали тайное белье кружевами, шелковыми лентами и другими финтифлюшками. Ох, вот если бы Бригам обнаружил подобные скрытые истины, разгневался бы он или испытал удовольствие?
Поверх этого неприятного предмета на меня надели белое платье и вторую юбку, бесцветные чулки, которые складками повисли у меня на щиколотках, и мягкие полотняные тапочки. Поверх этого я надела свое храмовое одеяние — широкую, бесформенную хламиду, которую удерживала на месте полотняная лента-пояс. Вместо шляпы Сестра Элиза повязала мне на голову маленькую косыночку из швейцарского муслина. Более всего я стала похожа на школьницу из тех, кого учительница нарядила для выступления в живых картинах про ангелов. Я чувствовала себя глупой и к тому же очень маленькой девочкой; а между тем казалось, что ни одна из остальных женщин не испытывает таких же чувств. Они послушно протягивали руки, позволяя Сестрам натягивать на них одежду так, словно они были трупами, подготавливаемыми к погребению. (На самом деле наши новые одежды и являлись теми самыми одеяниями, в которых нас должны будут похоронить, когда бы ни настал тот печальный день.) Другие женщины все были старше меня, разумеется, они обладали большими знаниями, чем я, и в сравнении с ними мне стало стыдно из-за собственного легкодушия. Я приказывала себе перестать воспринимать все в этом духе. Молила Бога, чтобы Он открыл мне величие этого момента.
Затем занавеска, разделяющая ванную комнату, была отдернута в театральной манере, подобно тому как театральный занавес быстро открывает новое убранство сцены. Напротив нас стояли шестеро мужчин в выданных им белых одеяниях и шапочках. Мужчины обычно менее способны переносить неудобство и неловкость, и почти все они беспокойно переминались и смотрели вниз, на носки собственных ног. Каждому было ясно, что их смущает необходимость стоять перед друзьями и соседями в одеждах, годных лишь для кукол.
Нас провели в большой внутренний зал, совершенно пустой. Откуда-то сверху, нарушив тишину, раздались два мужских голоса. Сначала я не могла разобрать, что они говорили, но потом, будто они подошли ближе, их слова зазвучали яснее. Элохим[80] говорил с Иеговой, который становился все более и более изощренным и взволнованным в хронологическом изложении событий Сотворения мира. Мне показалось, что в голосе Иеговы я узнаю голос Брата Эллана. Апостол Эллан — парикмахер, к которому ходил Гилберт, обладатель великолепного баритона. Я знала: мне следует отдаться фантазии, воображению, как это делают другие. Я приказывала себе сосредоточиться и верить. Однако, как вы, вне всякого сомнения, знаете сами, нельзя поверить насильно. Но все равно следующие два часа я все пыталась и пыталась, расточая на эти усилия последние остатки сил.
Брат Эллан, то есть я должна сказать — Иегова, рассказывал, как Бог создал землю и моря, зверей и деревья. Позади нас раздвинулся занавес, открыв сцену. Эпизоды Сотворения мира возникали перед нами в фанерных декорациях и в костюмах, как в каком-нибудь настоящем, но очень дешевом театре. Адам, то есть молодой человек, которого я не смогла узнать, игравший Адама, занимал центр сцены, за ним следовала Ева — Мэри Джейн Кобб. Некоторые в городе говорили, что она недавно стала женою Бригама. Однако Пророк никогда открыто не причислял ее к своим женам. Впрочем, когда, через много лет, мы с ней познакомились, она поделилась со мной такой подробностью о личности Бригама, какую могла знать только жена.
