польского оружия в Литве…
Хорошее вино. Сладкое, жгучее, как поцелуй. От него кровь быстрее бежит по жилам, разливая тепло по всему телу.
Взгляд Якуба упал на скрипку в потертом чехле, которая лежала на комоде. Он вспомнил, как Михал сочинял на этой скрипке мелодию на его стихи, как они потом пели вдвоем боевую песню, меняя то строчку, то музыкальную фразу… Они оба обросли недельной щетиной, но перед тем как ехать в город с обращением Ясинского к населению, граф Огинский велел себя побрить, оставив только усы… Сейчас он без усов, но с бакенбардами, подстрижен и выбрит на европейский манер. Чернобровый, большеглазый, ямочка на подбородке… Красивый. И жена его тоже хороша собой, Якуб как-то раз видел ее. Жалко будет, если… Да, надо ему сказать.
– Михал, вступайте в клуб якобинцев!
Огинский негромко рассмеялся, выпустив изо рта облачко табачного дыма.
– Право, в самом деле, – настаивал Ясинский. – Вас могут повесить, а меня это безумно огорчило бы.
– Повесить меня? – Брови Огинского удивленно вскинулись.
– Надеюсь, вы понимаете, что для спасения Польши необходимо расправиться со шляхтой.
Граф Михал улыбнулся.
– В таком случае нам с вами обоим не сносить головы, вы ведь тоже шляхтич.
Якуб замолчал, подыскивая слова. Какая-то верная мысль носилась у него в голове, но он никак не мог ухватить ее. Голос Огинского теперь долетал до него словно сквозь вату:
– Я уже состою в достойном клубе, члены которого не пощадят своих сил и даже жизни для защиты Отечества.
– Ну да, конечно! В клубе Понятовского, Вельгурского, Мокроновского, Бышевского, предателя Понинского! – Ясинского прорвало. – Как вы не понимаете, что быть шляхтичем сегодня уже не почетно, а позорно! Быть шляхтичем, чтобы тебя мешали с теми, кто прячется по хатам землеробов, лишь бы не идти в Посполитое рушение и не платить, а когда на них падает жребий рекрутчины, так они вспоминают, что они шляхта! Не замай! Благородство должно быть внутри человека, где бы он ни родился, а не в потертом, нелепом гербе! Не случайно французские аристократы – настоящие аристократы, аристократы духа – отказались от дворянской частицы «де»! Те, кто держится за эту частицу, сейчас ведут жизнь содержанок в Петербурге, под крылом у двуглавого орла!
– Якуб! – Огинский сел, прислонив чубук к стенке кушетки. – Ну нельзя же, в самом деле, обвинять во всех грехах целое сословие! Во всяком сословии найдутся люди достойные, а если кто-либо совершил преступление и заслуживает наказания, его следует предать справедливому суду, кем бы он ни был!
Ясинский понурился, его боевой запал внезапно иссяк. Слезы подступали к глазам, и он несколько раз моргнул, чтобы прогнать их.
– Михал, поедемте в Париж, – сдавленным голосом сказал он. – Здесь остались одни предатели и трусы, нам нечего с ними делать.
– Зачем же так далеко? – возразил Огинский, желая обратить всё в шутку. – Это долго и утомительно. Не стоит отправлять себя в изгнание из-за нескольких недостойных соотечественников. Не лучше ли взять в руки оружие и…
– Вы правы! – Ясинский резко вскочил на ноги; его качнуло в сторону, он ухватился за край каминной полки. – Я последую вашему совету.
Поставив бокал с недопитым вином, он молча вышел из комнаты мимо растерявшегося Огинского и, досадуя на себя за плохо слушающиеся ноги, спустился по лестнице. На улице его обдало резким, холодным ветром, и винные пары моментально улетучились. Якуб двинулся вперед твердым, широким шагом.
Огинский задумался. Какая-то тревожная мысль точила его, не давая покоя. Ясинский чего-то не договаривает. Вернее, в чем-то проговорился, но не до конца. Эх, надо было удержать его и расспросить получше. Но всё же и того, что ему известно, достаточно, чтобы… граф Михал велел подать ему мундир и поехал к новому главнокомандующему.
…Если бы месяц назад Томашу Вавжецкому, выводившему свои отряды из окружения в Литве, чтобы пробиваться к Варшаве, сказали, что он станет генералиссимусом, он бы только посмеялся над этой неуместной шуткой. Но вот обстоятельства круто изменились, его друг Тадеуш Костюшко, произведший его в генерал-лейтенанты, в плену, и все уговаривают Вавжецкого занять место Костюшки, несмотря на полное отсутствие у него военных навыков и таланта. В своё время так же уговаривали Тадеуша – никто не хотел выходить вперед и вести за собой людей по узкому мосту через пропасть. Теперь же всем было ясно, что мост вот-вот надломится. Кто же захочет идти по нему дальше, когда есть возможность выбраться…
Наивысшая национальная рада назначила Вавжецкого главнокомандующим через два дня после несчастного дела при Мацеёвицах; генералы тотчас сообщили об этом в своих дивизиях, армия поклялась в верности новому Начальнику. А тот еще противился, не поддаваясь уговорам. Прошло еще четыре дня, прежде чем Вавжецкий принес присягу, а потом он еще неделю осваивался с новой ролью. Наконец, «Правительственная газета» опубликовала воззвание Вавжецкого к народу, в котором он призывал армию отомстить за Костюшко, а население – пожертвовать всем ради избавления от вражеского гнета, признавая, что уповать они могут только на Бога.
При виде Огинского Вавжецкий приветливо улыбнулся и вышел ему навстречу: земляки должны держаться вместе. Граф Михал изложил ему свои опасения в самых сдержанных выражениях, чтобы не выглядеть паникёром: его предупредили достойные доверия люди, что партия якобинцев готовит бунт с целью низвержения короля и истребления всех приближенных ко двору. Последствия подобного кровопролития были бы губительны для Варшавы и для Польши, его необходимо предотвратить. С другой стороны, как ни прискорбно, становится очевидно, что Варшаве вряд ли выстоять под напором наступающих войск неприятеля, а попасть в плен к русским для Огинского равнозначно путешествию в Сибирь, ведь после Динабурга за его голову назначена награда. Исходя из всего вышеизложенного, он предлагает главнокомандующему послать его с поручением к какому-либо войску, верному королю и ныне сражающемуся с пруссаками, чтобы… Воспользовавшись мимолетной заминкой, Вавжецкий остановил его: он всё понял. Сев за стол, он написал записку к генералу Ромуальду Гедройцу, стоявшему лагерем в двадцати верстах к югу от Варшавы; туда же должен был подойти Ян Генрик Домбровский с шестью тысячами солдат, срочно отозванный из Великой Польши.
Ясинский видел, как Огинский вошел в дом, занимаемый главнокомандующим. Значит, он не ошибся в Михале: это добрый патриот и храбрый человек. Сам он только что был у Вавжецкого и попросил направить его на передний край – в Прагу. Вавжецкий передал под его командование корпус в четыре тысячи солдат и поручил защищать Таргувек, прикрывавший линию обороны с севера.
* * *
Сосновый лес обманчиво прозрачный, но деревья растут так близко друг к
