Тут не было слышно грохота орудий и пулеметных очередей, как некогда на фермах Аму-Дарьинского моста, где сражались с белогвардейскими бронепоездами железнодорожные отряды. Но это был тот же бой. Огнем полыхала земля: бойцы саранчового фронта заливали керосином места скопления насекомых и поджигали, И тут Атабаез встретил еще и другого героя республики — Аннамурад Сары Патра, который тоже вел бой с саранчой, возглавив один из отрядов. Когда-то он воевал под Кронштадтом, а в годы конных боев с басмачами получил за свою храбрость и нежелание отступать почетную кличку «Рябого козла». Басмачи боялись «Рябого козла» больше Эзраила — ангела смерти,
— И ты здесь! — воскликнул Атабаев и вдруг рассмеялся. — Что, конец света настал, что ли?..
Никто из окружающих — и сам «Рябой козел» — не поняли, что имел в виду председатель Совнаркома. И Атабаев не объяснил никому, что он подумал. Слишком сложным путем пришла ему в голову эта шутка. Вдруг вспомнил он грязную ночлежку в Красноводской чайхане и ночной разговор двух безработных его соплеменников, и несбыточную мечту, прозвучавшую в том разговоре, — о временах, которые еще придут, когда труженик станет первым человеком на земле и ее полновластным хозяином. «Это будет, когда конец света настанет…» — сказал с тоской и горечью один из них. И сейчас, видя, как защищают землю до самого горизонта ее новые хозяева, Атабаев вспомнил ночкой разговор и невольно вырвалась у него эта ликующая фраза:
— Что, конец света настал, что ли?..
Так, непонятно в какую минуту и по какому, иногда случайному, поводу, приходили к нему теперь неожиданные воспоминания.
Вырвавшись из сумятицы круглосуточных дел, Атабаев уходил бродить по асхабадским улицам. Так бывало когда-то в Ташкенте и в Бухаре. В городской толпе возле базара или в сонных переулках думалось лучше и лучше отдыхалось. Правда, никогда не удавалось остаться одному: по пятам неумолимо следовал некий адъютант, а, может, и не один… Отослать их от себя председатель Совнаркома был не волен, да он и привык уже к их молчаливому присутствию. Хуже было с бесцеремонными просителями. Все узнавали в лицо главу правительства, приходилось на ходу выслушивать просьбу, назначать встречу.
Однажды его поймал за полу седобородый старик.
— Эй, сынок, погоди-ка!
Атабаев обернулся.
— Здоров ли, Атабай?
— Спасибо.
— Давай присядем, поговорим…
Старик радушно указал на тротуар, замощенный каменными плитами.
— А нельзя ли поговорить стоя? — спросил Атабаев.
— Нет. Нельзя, — сказал старик.
— Тогда приходите в учреждение, — вмешался секретарь.
Атабаев кивком остановил секретаря, прося не вмешиваться. Но почтенному старику — аксакалу этого было мало, он и сам принялся его отчитывать:
— Я, друг, не говорю твоим курам — «кыш-ш-ш!» Не вмешиваюсь в твои дела. А ты чего мне мешаешь?
Старик удобно уселся на тротуаре. Рослому Ааабаеву показалось неловко выситься перед ним, пришлось сесть рядом. Старик назидательно поднял одну бровь, над которой, словно бусинка, дрожала красноватая родинка, и деловито приказал:
— Теперь слушай меня!..
— Слушаю, — покорно отозвался Атабаев.
Слушать пришлось долго: и о первых днях революции, и о тяжелых боях за станцию Пески. Понимая, что конца не предвидится, Кайгысыз взмолился:
— Нельзя ли, ага, покороче?
— Потерпи, сынок, не торопи!
Дальше рассказ пошел о басмачестве. Старик подробно описал действия своего отряда, вспомнил колодцы, попадавшиеся в походе, в каком ауле чем кормили. А вокруг уже собралась уличная толпа. Атабаев без раздражения прервал пустую болтовню.
— Может быть, вы скажете, чем все это кончилось, ага?
— Торопливость — от шайтана, терпение — от создателя. Потерпи, сынок, еще немного.
И старик начал рассказывать о земельно-водной реформе, о схватках с баями и кулаками. У Атабаева затекли ноги, он хотел встать, но старик придержал его за колено.
— Подожди.
— Меня ждут срочные дела, яшули!
Старик строго взглянул на Атабаева.
— Разве я тебя мало ждал?
— Почему же не пришел в Совнарком?
— Разве к тебе пускают?
— Ты бы проверил.
Старик несколько опешил, но быстро нашелся.
— Все равно на месте не сидишь. Не застанешь тебя.
— Напрасно не добивался ты…
— Нет уж лучше, — вздохнул старик, — решай дело здесь.
— Какое же дело? Говори.
— Да разве ты даешь рот раскрыть? Мне пенсия нужна!
— Хочешь, чтоб я написал прошение на свое имя?
Атабаев вспомнил далекие времена, когда в чайной
«Ёлбарслы» к нему подсел такой же старик. В безвыходном отчаянии тот просил написать бумагу неизвестно кому, неизвестно куда, неизвестно о чем…
Старик рассердился.
— Какое еще прошение? Но я не хочу, чтобы ты надписал на заявлении: «Выдать пенсию!» — и чтобы на том все кончилось. Я на это не согласен.
— А что еще нужно? — развел руками Атабаев.
— Выслушать меня до конца.
— Ну, приходи завтра с утра.
— Не приду, потому что будешь торопиться, как сегодня.
— Буду слушать хоть весь день.
— Тогда согласен. Приду.
Атабаеву, наконец, удалось встать на ноги, пробиться в толпе и скрыться в первом попавшемся переулке. Прогулка, можно сказать, не состоялась, но гордая независимость старика очень понравилась председателю Совнаркома.
— Вот это туркменский характер! — объяснял он на обратном пути своему спутнику. — Не считается ни с обстоятельствами, ни с должностями!
Туркмения — большая страна. Везде надо было побывать и успеть Атабаеву. Случилось ему однажды быть на севере республики, в оазисе Ташауза.
Снова стало тревожно — дворы по ночам на запоре.
Баи не могли примириться с тем, что от них уходят земли, дающие обильные урожаи. «Мое никому не достанется», — говорили они и поливали керосином корни виноградных кустов, спиливали урючные и абрикосовые деревья, тутовник… Неизвестные люди до полусмерти избили председателей сельсоветов, труп одного из членов местной комиссии нашли в арыке. В некоторых районах под влиянием племенной вражды местные комиссии объявили баем крестьянина-середняка и отбирали у него земельно-водный надел. Племена никак не могли поделить арыки. Были такие бедняки, что отказывались от байских наделов — «чужая земля — запретна».
Атабаев предпочитал разбирать все эти происшествия на месте и не засиживался в кабинете или в гостинице. Бывало и так, что среди ночи вдруг раздавался его голос… Так было и в этот раз.
— По коням, товарищи!
— Но ведь поздно! Постели в номерах уже постланы, Поспим и поедем завтра с утра.
— Завтра с утра поедем в Порсы, а сегодня успеем в Ильялы, там и заночуем.
— Сами знаете — на дорогах ночью опасно.
— Разве есть что-нибудь опаснее нас самих?
И шутка всех веселила.
Ночь была тихой. Гулко разносился топот конских копыт. Атабаев ехал и думал, что в такие ночи сотни лет разносился конский топот и тысячи раз совершались грабежи. В такие ночи когда-то самый красивый и самый благоустроенный город в мире — Куня-Ургенч был разорен дотла ордой Чингиз-хана, совсем недавно отряды Джунаид-хана залили эту землю кровью. А сейчас скачет го этой земле кучка безоружных всадников, скачет торопливо, ночью, только для того, чтобы превратить селение Ильялы, что значит Змеиное в цветущий сад.
Змеиное — в цветущий сад…
Качаясь в седле, Атабаев вспоминал мрачную минуту недавнего съезда, когда весь зал ощетинился в гневе, потому что увидел на трибуне посланца беглого Джунаид-хана. Лучше бы волка увидеть, чем этого рябого басмача. Он скосил свой единственный, кровавый глаз из-под нависшего века на президиум, будто ища там поддержки, и почему-то заговорил по-русски, ужасно коверкая слова. Может быть, ему хотелось, чтобы его без переводчика понял всесоюзный староста?
— Вам сказали, товарищи, что я, Курбан-Сийд-оглы, человек, посланный Джунаид-ханом! — так он — начал свою угрюмую речь. — Конечно, утаить нельзя, что сделал Джунаид-хан, да и все мы сделали… выглядит, напри мер, плоховато… Но ведь надо вспомнить и то, что на коней мы сели не затем, чтобы грабить население. Нестерпимый гнет хивинских ханов заставил нас сесть на коней. Но, например, против Советской власти мы делали всё, что могли… Это нельзя скрывать. Только я вам скажу, что и нам самим было не сладко. Это только волки привыкли — преследовать, грызть и метаться без воды по пустыне. От этой волчьей жизни устал и хан и уцелевшие его нукеры. Мы, например, превратились в черепах, грызущих помет. И вот услышали, что создается туркменское государство. От имени самого Джунаид-хана прошу: забудьте ваши обиды, простите нашу вину. Мы пришли с повинной головой и, например, надеемся, что съезд примет нас, как своих гостей, и позволит нам где-нибудь жить. Именем самого аллаха клянемся выполнять все, что вы нам прикажете. Мы ваши провинившиеся рабы. Пощадите нас!
