циферблат и поглядывал Мартин, как на надежный ориентир, как на дружелюбно мерцающую звездочку посреди враждебных туч.
Мартина успокаивало и придавало ему смелости то, что сидящие тут солидные горожане обнаружили способность так же спорить и ссориться, как, бывало, ссорились гимназисты в Клементинуме во время богословских диспутов, и что доктор Шарлих, тактично-внимательный к нему, только что назвал его представителем важной отрасли экономики — транспорта, тем самым приравняв его к Смолику, Борну и доктору Легату. И эти вовремя обращенные к нему слова Шарлиха позволили ему выразить мысль, которую он составил в голове, когда речь шла еще об извозном ремесле, и которую он тогда не успел высказать.
— Да, шутка сказать железная дорога, — нерешительно заговорил он, густо краснея. — Только эта самая дорога, этот, как его называют, пароход, одним выгоден, а других разоряет. Взять хотя нас. С тех самых пор, как к нам, в Рокицаны, протянули железную дорогу, то есть этот самый пароход, нашему делу конец пришел. Начисто конец. Правда, мы все еще возим, особливо батюшка уперся, что надо возить, что это наша, не знаю, миссия, что ли, и надо, мол, держаться во что бы то ни стало, а только теперь уже не то, что прежде, куда! Главное, пассажиров больше возить не приходится, а это была самая доходная статья! Пока что бьемся кое-как, но что будет через полгода-год — не знаю.
Он хотел продолжать, да вдруг сбился, потерял нить.
— Вот вам и железная дорога, — тихо заключил он; заметив краем глаза, что пани Толарова покушается положить ему на тарелку новую порцию торта, он проговорил, отворачиваясь от прельстительной тени, рисовавшейся в углублении ее декольте: — Спасибо, милостивая пани, разрешите мне не брать больше…
Доктор Легат был, казалось, доволен выступлением Мартина.
— Да, это так, это так, уважаемые дамы и господа. Мы превозносим развитие чешской крупной промышленности и транспорта, ожидаем, что это поможет в нашей национальной борьбе, но не видим оборотной стороны, то есть постепенного разорения средних слоев, обострения антагонизма между богачом и бедняком, уничтожения самого солидного и надежного большинства населения, самостоятельного экономически и здорового нравственно. Я не хочу этим сказать, что мы должны пойти выворачивать рельсы и рвать свои фабрики порохом, но я говорю — неправильно закрывать глаза на этот процесс и ждать, когда он захлестнет нас с головой. Взгляните на этого молодого человека. Был ли у нас в Чехии кто-нибудь более уважаем, более солиден, чем такой возчик? И вот — конец, все кончено, один машинист с помощью кочегара заменит сотни этих зажиточных и работящих хозяев, пустит их с сумой по миру и бросит их в стан революции.
— Ах, что вы, господи, ни за что! — возмущенно вскричал Мартин. — Этого, простите, уж никак не будет, мне и в голову, знаете ли, не придет ходить с сумой или делать революцию — это уж дудки!
Он осекся, но, встретив взгляд пани Валентины, которая усиленно кивала ему, подбадривая живой мимикой глаз и губ, словно внушала ему не бояться да показать коготки этому противному болтуну, — приободрился и заговорил в стиле богословских диспутов — спокойным, ровным голосом образованного человека, каким — он слышал — говорил Борн:
— Железная дорога — вот причина, causa physica, которая, однако, сама имеет свою причину в изобретении паровой машины, но об этом не будем говорить. Как причина сама по себе, causa per se, causa efficiens, железная дорога имеет несколько… несколько… — Он не мог вспомнить чешского слова и с отчаянием обернулся к Шарлиху, шепнув ему: — Wirkungen.
— Воздействий, — подсказал тот, довольно усмехаясь.
— Ну да, воздействий, — продолжал Недобыл. — Стало быть, железная дорога как causa efficiens, или, скорее, instrumentalis, имеет несколько благоприятных и неблагоприятных воздействий…
Такое заявление вызвало всеобщее замешательство — выразительное лицо пани Валентины буквально распалось на части от изумления. Шарлих положил свою полную прелатскую руку Мартину на плечо:
— Не забывайте, господа, Недобыл — человек образованный, он учился в латинской гимназии. Ну, продолжай, Недобылка. Насколько я понимаю, сам ты стал жертвой неблагоприятного воздействия этой causa instrumentalis, не так ли?
— Временно, — ответил Недобыл, подавляя неприятную мысль, что выставил себя в смешном виде. — Но я не поддамся.
Вошла молоденькая служанка с зажженной лампой, вставила ее в кольцо бронзовой люстры под сиреневым абажуром.
— Добрый вечер, — произнес Смолик, когда девушка выкрутила фитиль, и все, кроме Легата, отозвались:
— Добрый вечер.
— Пожалуйста, господа, скажите, — тотчас заговорил Недобыл, опасаясь, как бы его не забыли, не оттеснили этой интермедией, — вы ведь лучше меня знаете: не слыхали вы, когда будут ломать пражские стены?
Борн, обменявшись вопросительным взглядом с Легатом, ответил, что ничего подобного не слыхал.
— А почему вы интересуетесь, пан Недобыл?
— Потому что от этого зависит вся моя жизнь. — И Мартин рассказал о своих заботах вежливо слушающей его компании.
Несколько месяцев тому назад он купил «громадный лоскут земли», по его выражению — участок за Новыми воротами, под Жижковым холмом, возле венского тракта. Надеялся, что пражские стены снесут, как их сносят в Вене, и что земля в тех местах поднимается в цене. Однако месяцы проходят, а о сносе стен ни слуху ни духу, и отец донимает Мартина горькими попреками за то, что тот выбросил его деньги на пустую спекуляцию. А так как эта спекуляция не имела успеха, то отец и слышать не желает о следующем замысле Мартина — закрыть рокицанское дело, переселиться в Прагу и завести тут на новый манер экспедиторскую контору. Да что поделаешь, цена на землю не только не растет, но даже значительно упала — говорят, из-за этого злополучного польского бунта, хотя один бог ведает, какое отношение имеет восстание в конгрессистской Польше к ценам на нашу землю, никто этого объяснить не может; верно одно, что цены упали.
— Это верно, упали, — подтвердил Смолик, который после неприятного разговора о детях, работающих у него на фабрике, все время молчал и только громко сопел. — Это мне доподлинно известно, потому что я покупаю участки у нас за Смиховом, на Попелках. Такой я, изволите видеть, изверг и злодей, что хочу построить для своих рабочих бараки, чтоб у них хоть крыша крепкая над головой была. — Тут он метнул на доктора Легата пронзительно-враждебный взгляд. — А почем вы платили за сажень, пан Недобыл?
— По шесть с половиной, — расстроенно вздыхая, проговорил Мартин, хотя был совершенно счастлив, что к нему обращаются «пан Недобыл» и разговаривают с ним о делах, словно он им ровня. — А как раз сейчас по соседству со мной
