на могилу поставили восьмиконечный, православный.
– Латиняне есть еретики, но человек есть тварь Божия. Пусть покоится на кладбище, но подальше от наших православных могил, – таков был вердикт деревенского священника. Но он сам каждый год, в день гибели Заславского, совершал на его могиле поминовение заблудшей души, служа молебен. Возлюби ближнего своего, как самого себя.
Все четверо, за исключением хозяина торговой лавки, вышли на улицу. Деревенские жители, стоявшие толпой, негромко переговаривались между собой, выдвигая различные версии окончания свалившейся на них, как ком, весьма неприятной ситуации. Боцман молча махнул матросам, те подошли.
– Хватит стоять без дела, – недовольно сказал он. – Не для этого сюда отправлены. Оповестите всех наших, что идем на местный рынок. Нужно пополнить запасы провианта и купить кое-что из теплой одежды. Мне рассказали, где у них здесь рынок. Нужно управиться до пятнадцати тридцати. На корабль необходимо вернуться к семнадцати часам.
Оба матроса козырнули и направились исполнять указание.
– Поручика Огинского не видели? – спросил вслед удаляющимся подчиненным боцман.
– Был здесь недолго, все сокрушался и порывался было в лавку зайти, мол, с виновником смерти его друга разобраться. Мы его, следуя вашему приказу, не впустили. Покрутился он еще, о чем-то говорил на повышенных тонах с одним из деревенских, и опосля его уже не видели. Может, в доме, куда его на постой определили, – ответил старший из матросов.
– Ладно, разберемся, – махнул рукой боцман и отправился к тому дому, где мог находиться поручик.
– Что не весел, добрый молодец? – полушутя-полувсерьез спросил Микола. Свежий воздух защекотал в ноздрях, Билый не удержался и негромко чихнул.
– Здрав будь, – сказал Суздалев.
– Спаси Христос, Ваня, – поблагодарил казак. – Так что в кручину тебя повергло?
– А ты, я вижу, бодр и весел?! – съязвил граф. – Чему радоваться? Карусель какая-то, а не жизнь!
– Не то чтобы весьма, но все же.
– Можно узнать причину?
– Так что узнавать? Тайны нет, – Микола потянулся руками, разминая плечи. – То, что Заславский сам виноват в своей смерти, к бабке не ходи. Исходя из показаний владельца лавки, самого Пахома, да и с учетом гнилого характера погибшего, можно с уверенностью сказать, что помор невиновен.
– Удивляюсь тебе, Николай. Как-то все у тебя по полочкам разложено. Да и не только данный случай в расчет беру.
Билый с удивлением посмотрел на односума.
– Ты чего это, Ваня?
– Семья, сын, веруешь, вон, глубоко. Уважают тебя, за своего считают, где бы мы ни были с тобой. Живешь в ладу со своей судьбой.
– Тю, ваше благородие, не смерть ли этого ляха вас так в тоску ввергла?! Серьезно так к сердцу принял?
– И это тоже. Ты пока там, внутри, был, я здесь задумался о жизни своей. Время неумолимо идет, бежит, а когда конец твой, лишь Он, – граф поднял указательный палец вверх, – знает. А я ведь уже давно не юноша, а ни семьи, ни… Эх!
Суздалев в сердцах бросил очередную недокуренную сигарету на землю и с силой прижал ее пяткой сапога.
– Так, Ваня, хорош хандрить. У нас с тобой задачи поважнее есть.
– Какие задачи? Что придумал?
– Вот те раз, ваше сиятельство, а по снегам мы ползком продвигаться будем? Или ты забыл о цели нашей экспедиции?
– Да ничего я не забыл! Устал я, Микола. Да еще и поляк этот. Мысли лежат у меня на душе, будто камень, и скинуть его не могу.
– Это хорошо, что мысли о жизни своей тебя посещать стали. Значит, на первую ступеньку Лествицы Святого Иоанна поднялся. На путь истины ступил. Мы все, Ваня, через это проходим, рано или поздно. К Богу у каждого свой путь, свое время.
– Думаешь, что мое время настало?
– Ой, односум. Не гони лошадей, – подчеркнуто пошутил Билый. – Думаю, что пока рядом не появился очередной объект твоего внимания в женском обличии, можно не волноваться. Но то, что задумываться стал, это уже большая работа над собой.
– Время покажет, Микола.
– Все, хорош хандрить. Включай свой оптимизм. Идем на рынок, помощников себе покупать.
– Кого?
– Собак, Ваня, друзей человека! Федор обещал помочь выбрать.
У Суздалева появилась легкая улыбка на губах. Взгляд стал яснее. Хоть какое-то интересное занятие за последние два дня.
– Ну что, Федор, собак выбрать поможешь? – спросил Билый, подойдя к стоящему в стороне старосте.
– Да собак-то выбрать можно. И не только собак. Вам в походе много что понадобиться может, – ответил Федор. – Только для начала несколько слов деревенским нашим сказать бы, успокоить.
– Так ты ж староста! Скажи.
– Я говорил, но они тебя услышать хотели. Доверяют тебе. Говорят, что ты как волк, юлить не будешь.
– Хорошо, давай поговорю с населением-то. Хотя таланта ораторского за собой никогда не замечал.
– Да там недолго. Скажи как есть, мол, случайность и Пахом не виновен.
– Придумаем, что сказать, – ответил казак, поворачиваясь к стоящей напротив толпе людей.
– Доброго здравия, православные! – обратился Микола к поморам.
– И тебе того же, мил человек! Спаси Господи! Нам тебе не доверять причин нет! Скажи все как есть! – раздались голоса из толпы.
– Да и говорить-то много не о чем, – ответил Микола. – На все воля Божья!
– Да, ты прав! Но все же! – снова раздались голоса.
– Ну, тогда слушайте, – Микола откашлялся. – Я не батюшка, да и грехов на мне немало, но скажу языком вам понятным, ибо одной веры мы с вами. Веры старой, православной.
Из толпы раздались одобрительные выкрики: «Видали! Наш, стало быть!»
– То, что скажу, не мной придумано. Стариком одним, немало на земле этой прожившим. Трохимом кличут. Станичник мой. Так вот, рассказывал дед наш, что в каждом человеке живет доля добра и доля зла. Потому как хоть и создал нас Господь, но во грехе рождаемся. А сердце человека есть поле битвы между добром и злом. И пока мы по земле этой ходим, не утихает битва сия, а порой до такой меры доходит, что человек покоя не знает душевного, – Билый пристально посмотрел на Суздалева и продолжил: – И борьба эта будто противостояние двух зверей, двух сил, тьмы и света. И вместо клыков у зверя темного – зависть, ложь, обиды, ненависть, ревность. А у зверя светлого в помощь лишь два оружия – любовь и истина. Но этого достаточно, чтобы зверя темного в узде держать или совсем победить. А суть этого всего то, что в нас побеждает тот зверь, которого мы больше всего кормим и лелеем.
Казак замолчал, молчали и поморы.
– Добре сказано, – нарушил тишину староста. – А ведь так и есть. Зверь зверю рознь. Взять, вона,
