Царь, наставляя брата на трудное дело, говорил:
— Ты, Митя, на князей особенно не налегай, у них тут родни гурт, зачем их против нас настраивать. А выколачивай с их помощников, секретарей и сотников. С этих можешь шкуру сымать.
И теперь каждый день сразу после заутрени отправлялся Дмитрий Иванович к Константино-Еленинской башне в «пытошную», где полным хозяином был Басалай с помощником Спирькой Моховым. Басалай с полунамека понял: князя кого щадить надо, а кого стегать до костей позволяется.
Палач знал, что с князьями, даже опальными, лучше дружить. Ныне он внизу, а завтра вверх вознесется. Эвон тот же Шуйский, давно ли у Басалая на плахе лежал, а ныне рукой не достать — царь.
И началось. Одного за другим вздымали воеводских помощников и секретарей на дыбу, секли кнутом беспощадно. Кричали, вопили истязуемые, признавались во всем, о чем приказывал князь Шуйский. Подьячий, писавший признания, едва поспевал строчить пером. Некоторые, напуганные дыбой и воплями предыдущих, сразу сознавались, но это не избавляло от пыток. И хотя розыск был спешным, царь поторапливал брата:
— Митя, времени нет, быстрей заканчивай.
Управился князь Шуйский в три дни, а уж на четвертый явился с ворохом опросных листов в Думу. Князь Мстиславский, увидев это, высказал опасение:
— Уж не читать ли нам хочешь все это?
— Как прикажете, Федор Иванович.
— Скажи сентенцию покороче и довольно.
— Ну что ж, — согласился князь Дмитрий, с сожалением откладывая ворох допросных листов, которыми так хотел оглоушить Думу, чтоб смогли оценить труды его. — Сентенцию так сентенцию. В общем все признались, что три полка хотели перейти к Вору, захватив с собой главнокомандующего.
— А князья?
— Князья тоже не отказались, подтвердили.
— Ну что? — окинул царь взором великомудрых бояр. — Как решим? Думайте.
— А что думать, — сказал глава Думы. — Под топор всех.
Утвердительно закивали шапки горлатные: под топор. Однако царь, не раз испытавший на своей шее прикосновение железа и чудом всякий раз ускользавший из-под него, думал не в одно с Думой.
— Князей я казнить не велю. Сошлем подале и годи.
И опять закивали шапки горлатные, небось все не без греха были, чего уж там. Некоторые уж и у самозванца не раз побывали. Мало ли чего не натворили по дурости Трубецкой с Троекуровым, князья ведь, не чернь какая-то. Так и постановили единогласно: князей в ссылку, а остальных под топор. Разве можно вятших с мизинными равнять?
Но перед казнью на Красной площади в приговоре, читаемом с Лобного места, были указаны вины князей Трубецкого, Троекурова и Катырева, что, изменив присяге, умыслили дело злое, перебежать к Вору и многих ратных к тому подвигли. Но особое старание в том деле злом проявили их клевреты. И дальше шел список шестерых обреченных, стоявших у Басалаевского помоста: Желябовский, Ивлев, Полтев и другие.
Вскоре шесть кудрявых голов улетели в корзину, отрубленных милосердным топором мастера. Никому не позволил мучиться Басалай, рубил точно, отсекал с одного замаха. И каждую поднимал вверх, показывая притихшей толпе свою аккуратную работу, и лишь после этого опускал в корзину.
Казнь эта дала обратный результат. По Москве заговорили: «Раз к Вору собрались перебегать князья, то это и не вор вовсе, а настоящий Дмитрий Иванович, законный наследник русского престола. Князья знали, что он спасся тогда. Знали».
В июне Лжедмитрий, громя по пути царские отряды, приблизился к столице и остановился над рекой Москвой.
— Вот она моя столица, — говорил он, любуясь Кремлем. — Наконец-то восторжествует справедливость.
— Для этого, государь, осталась такая малость, — кривил губы в усмешке Рожинский, — разгромить 70-тысячную армию Шуйского, что стоит на Пресне.
— Надо перерезать ему с севера подвоз провианта, — посоветовал Вишневецкий. — Оттуда идет и пополнение войска.
— И куда вы предлагаете перевести наш лагерь?
— В Тайнинское.
Лжедмитрий перебрался в Тайнинское, но уже в первую ночь было поймано несколько русских перебежчиков, направлявшихся в Москву к Шуйскому.
— Чтоб другим было неповадно, пятерых посадить на кол, а другим отрубить головы, — распорядился лжецарь.
Казни были исполнены, но в следующую ночь бежало в Москву вдвое больше русских, перебив на пути сторожей-поляков, пытавшихся их задержать. Гетман Рожинский язвил по адресу Вишневецкого:
— Ну и совет вы выдали, ясновельможный Адам Александрович, пути с севера мы перерезали. Зато Шуйский теперь перехватывает наши обозы с юга. И что мы выиграли?
— Да, — соглашался канцлер Валавский. — Тут мы прогадали.
— А что вы думаете, Иван Мартынович? — спросил Дмитрий Заруцкого.
— По-моему, гетман прав, здесь место не совсем удобное. Я предлагаю перебраться в Тушино, там между двумя реками, Москвой и Сходней, можно устроить хороший табор. Реки послужат не только защитой от внезапного нападения москалей, но и для перебежчиков явятся преградой.
— Но на Тверской дороге есть московское войско, — сказал Валавский.
— Я с казаками разгоню его, — пообещал Заруцкий.
— Ну если так, будем пробиваться на Тушино, — решил царь.
На следующий день ранним утром Заруцкий стремительной атакой сбил московский отряд, проложив дорогу всему войску с обозом и пушками.
Едва расположились на новом месте, как в лагерь прибыл пан Доморацкий с требованием провести его к Гетману:
— Ясновельможный пан Рожинский, я прислан к вам с поручением польских послов, которые представляют здесь его величество польского короля Сигизмунда III.
— Я рад видеть здесь земляка, — кивнул гетман снисходительно Доморацкому. — Чем могу служить?
— Послы велели передать вам, пан Роман, что они от имени короля заключили мирный договор с русским царем Василием Шуйским на три года и одиннадцать месяцев.
— А при чем тут я?
— Они велели передать вам приказ, чтоб вы во исполнение этого договора немедленно увели всех поляков, пришедших с войском названного Дмитрия. Что Польша не должна вмешиваться во внутренние дела России.
— Больше они ничего не велели передать? — прищурился Рожинский.
— Нет.
— Тогда скажи послам, что я стою на пороге Москвы и не намерен уходить от победы, которая уже у меня в руках, милейший пан, как вас?
— Пан Доморацкий.
— Неужели, пан Доморацкий, вы бы ушли от прекрасной дамы, которая уже отдается вам? А? Ушли бы, не приласкав ее, жаждущую любви? Вот вы уже и покраснели.
— При чем тут дама? — пробормотал посольский посланец. — Речь идет о всех поляках, которые должны немедленно вернуться домой.
— А что ж за это обещает нам царь? Какую награду?
— За это он отпускает всех пленных поляков, послов и Мнишека с сыном и дочерью.
— С Мариной?
— Да.
— Но это для них награда — отпуск домой. А нам-то что? Пан Доморацкий, что нам?
— Я надеюсь, — замялся Доморацкий, — король вполне оценит ваши действия по достоинству.
— Он уже оценил, — скривился зло Рожинский. — Он после рокоша разогнал лучших людей Польши, лучших рыцарей. Поди сейчас, пан Доморацкий, в любой полк, в любую сотню, прикажи им идти назад хотя бы и именем короля, в лучшем случае тебя поколотят, в худшем зарубят.
— Так что я должен передать пану Гонсевскому?
— Передай, что ни один поляк не уйдет отсюда, не получив положенной награды. А сам пан Гонсевский пусть метется в Польшу, пока Шуйский не передумал.
Велев одному из сотников проводить Доморацкого за реку, дабы не приняли его сторожа за перебежчика, Рожинский отправился в царский шатер. Там были почти все военачальники.
— Государь, я только что узнал новость о вашей жене.
— Какую? — вскинулся Дмитрий.
— Хорошую, ваше величество. Ее и Мнишека Шуйский отпускает на родину. Я полагаю, мы должны перехватить ее.
— Да, да, да, обязательно, — молвил царь, тужась изобразить радость по этому поводу. — Я очень соскучился по жене.
Царь старался не глядеть в сторону Вишневецкого, который, пожалуй, один мог оценить «радость» государя: «Ведь Марина же может выдать его, не признать. А если не признает, тогда конец всему. Все сразу поймут, что он самозванец».
— Кого пошлем? — спросил Рожинский.
— Я думаю, с этим вполне справится пан Валавский, мой канцлер.
— Я готов, ваше величество, — встал Валавский.
— Вы все равно, Валавский, в боях не участвуете, вам и заняться этим вполне деликатным делом.
— Почту за честь привезти вашу жену, государь.
— Не думаю, что там придется деликатничать, ваше величество, — сказал Рожинский. — Наверняка Шуйский отправил их с охраной.
