— Почту за честь привезти вашу жену, государь.
— Не думаю, что там придется деликатничать, ваше величество, — сказал Рожинский. — Наверняка Шуйский отправил их с охраной.
— Тогда дайте Валавскому хороший отряд.
— Я выделю ему конный полк. Дело того стоит. Привезете нашу царицу… Это воодушевит наших рыцарей и гусар.
Обсудив детали предстоящей экспедиции канцлера и предположительный маршрут Мнишеков, все разошлись. Царь не остался в своем шатре, а отправился с окольничим Веревкиным спать в избу, которую отвели ему как опочивальню.
Когда легли и потушили свечи, царь спросил пыхтевшего на полу Веревкина:
— Что делать, Гаврила, жена на мою голову свалилась?
— Мог бы сказать, мол, потом ее вызову, как возьму Кремль. А то: «Соскучился», — передразнил Гаврила.
— Да черт его знает, сразу как-то и не сообразил. Рожинский как обухом по голове: ваша жена нашлась. У меня и сердце в пятки.
— Да видел я, как твоя рожа побелела.
— Неужто заметно было?
— А то…
— Ну ладно. Будем считать, что я от радости побледнел. Ты лучше посоветуй, как быть? Ну привезут ее… И что?
— Прежде чем сюда привезти, надо ее да и самого Мнишека подготовить. Не думаю, что они слишком будут упираться. Отцу пообещай тысяч двести — триста, русские наверняка ободрали их до нитки. Ну а ей вновь стать царицей. Разве она устоит?
— А если упрутся?
— Хэх. Не упрутся, если с другой стороны кол или петлю обещать.
— Конечно, приезд жены-царицы поднимет к нам уважение. Это хорошо бы, а то некоторые воеводы уже мной пренебрегать стали. Неужто Адам проболтается?
— Вишневецкий, че ли?
— Ну да.
— Надо было, когда он появился, отправить туда же, куда и «племянничка» ты спровадил. У Будзилы это хорошо получается.
— Нет. Нельзя было. Тут бы и Будзило мог смекнуть обо мне. Нельзя.
В это время к палатке канцлера пришел пан Адам Вишневецкий, вызвал его наружу:
— На два слова, пан Валавский.
— В чем дело, Адам Александрович, — появился канцлер. Вишневецкий взял его под локоть и тихо заговорил:
— Пан Валавский, вы не должны найти Мнишеков.
— Что вы говорите, Адам Александрович? Мне же поручено государем.
— Государь сам не хочет, чтоб она появилась тут, так называемая жена.
— Он вам так говорил?
— Нет. Но я видел это по его лицу.
— Тогда объясните, в чем дело?
— Все дело в том, что ее муж царь Дмитрий действительно был убит. Я видел его убитого собственными глазами.
— Неужели? — прошептал сразу осипшим голосом канцлер. — Тогда получается, что он…
— Да, да, пан Валавский. Я рад, что вы такой догадливый. И поэтому, если вы и дальше хотите оставаться канцлером России, вы не должны найти их, тем более воротить.
— Но что я скажу ему, воротившись с пустыми руками?
— Так и скажете: не нашел, мол, не догнал. И даже если он вслух вас пожурит, в душе он будет рад этому. Я вам ручаюсь.
Для простого народа необъятной России на Москве явилось два царя. Один сидел в Кремле по имени Василий Иванович Шуйский, избранный москвичами, другой — Дмитрий Иванович, законный наследник Ивана Васильевича Грозного, сидел в Тушине. Конечно, во мнении народа последний переваживал первого. И поэтому так легко города присягали ему: «Сядет законный царь, земля утихомирится. Оттого и смута в державе, что на престоле не природный государь».
И, как обычно, у черни всем бедам виновник — царь. Засуха, хлеба погорели, значит, Бог царя за грехи наказывает, а народ страдает. Хляби разверзлись, дожди все обилие залили, колосу налиться не дали, опять же — его вина, плохо у Всевышнего просил. А уж если война — тут царь прямой виновник, мало, видишь ли, ему земли, чужой захотелось.
А ныне-то, когда держава словно муравейник разворошенный, когда смерду пахать и сеять один вред, все равно отберут собранное, когда на дорогах разбои и смертоубийства, когда ни суда, ни правды днем с огнем не сыщешь, кто же всему виной? Он — царь Шуйский, тут и слепому видно.
Сидит черт горбоносый на чужом месте, никак уходить не хочет, клещом в трон вцепился. Обзывает Дмитрия Ивановича вором, теперь уж Тушинским вором, а сам-то кто? Не вор ли сам-то?
У гетмана Рожинского хитрый план созрел:
— Государь, надо отправить в Кремль посольство.
— Это еще зачем? — насторожился Дмитрий.
— Якобы для переговоров, а на самом деле разнюхать, что и как у них. Разведчиков послать, поймают, повесят. А кто послов казнит? Мы же Доморацкого не тронули.
— И что ж поручим послам?
— А хошь попросить отпустить к нам Марину.
— Шуйский тут же их погонит вон.
— Пусть. Мне важно, чтоб они прошли, через лагеря их полков, туда и обратно.
— Иван Мартынович, как ты думаешь? — спросил царь Заруцкого.
— Я думаю, государь, про Марину спрашивать не надо. А то, что посольство разведает лагерь московский, это хорошо придумано.
— А почему нельзя про Марину спрашивать?
— Во-первых, она уже отъехала, и мы за ней послали Валавского. И Шуйский наверняка знает, что мы об этом знаем. И может не поверить послам, а если не поверит, может их и задержать.
— Так что ты предлагаешь?
— Надо сказать, что мы, мол, заинтересовались сообщением Доморацкого о мире и готовы отпустить домой поляков, но, мол, нам нужны какие-то гарантии и деньги для оплаты жалованья рыцарям.
— А что? Это хорошая мысль, — заметил царь.
— И как только они обнадежатся, успокоятся, я ночью перейду эту Переплююху, — молвил Рожинский, столь неуважительно обозвав речку Сходню. — Ударю всеми силами, а к утру войду в Кремль. И мы Шуйского распнем на Красной площади.
— Это прекрасный план, — воодушевился царь. — Я согласен. А кого пошлем главным послом?
— Я думаю хорунжего Будзилу, он как человек военный все усечет, где пушки, где пехота, а где конница. Ну с ним еще подберем из рыцарей человек десять для представительства. В двадцать-то глаз все углядят.
Гетман лично наставлял Будзилу перед отправкой в Кремль. Пересказав ему, что надо говорить на переговорах, чего просить, он молвил:
— А главная твоя задача, Иосиф, хорошо запомнить, что увидишь в лагере, но, пожалуй, еще главнее при возвращении через их полки сообщайте им всем, что переговоры ваши весьма успешны, что через день-другой мир наступит. Как бы ни кончились переговоры, даже если вас в шею выгонят, в полках хвалитесь: скор мир, братцы, будем вместе пить-гулять и баб щупать. Ты понял?
— А чего ту непонятного, пан Роман, чай, не дурак.
— Научи и свиту свою при возвращении быть как можно веселее и радостнее.
Когда Шуйскому сообщили, что из Тушина, прибыло большое посольство для переговоров, он спросил Мстиславского:
— Федор Иванович, наверно, негоже царю с воровскими послами беседовать? А?
— Я думаю, негоже, государь, — согласился князь.
— Прими их ты. Послушай, чего они там молотят. Что ответить, сам решай с думцами. А у меня серьезный ныне разговор с Скопиным-Шуйским грядет. Нас не тревожьте.
Когда Скопин вошел в царский кабинет, Шуйский стоял у окна, ссутулившийся, ставший вроде еще ниже, жалкий высохший старик. Обернулся на стук в дверь, пригласил тихим голосом:
— Проходи, Мишенька, садись к столу.
Скопин сел на один из стульев, стоявших у бокового стола, придвинутого к царскому.
— Вот зрю в тушинскую сторону, костры горят, ворье кашу готовит, — говорил Шуйский, умащиваясь в широком царском кресле, куда впору можно было и двух-трех таких старикашек засунуть. — Что творится, что творится, сынок. Голова кругом идет. Вор уж под стены Кремля приполоз, звон посольство как путний шлет.
— С чем оно пришло?
— А кто его знает. Не думаю, что с добром. Федору Ивановичу поручил с имя беседовать. Я что тебя позвал, Мишенька? Акромя как на тебя — не на кого мне положиться. Придется тебе к шведскому королю ехать, сынок. Просить помощи.
— Он же вроде сам уже предлагал.
— Вот, вот, он-то предлагался, а я кочевряжился: мол, не надо. Сами управимся. Вот и управились. — Голос у царя пресекся, и он умолк, пытаясь справиться с подступившей вдруг слабостью. Долго молчал и заговорил еще тише:
— Когда под Тулой стояли, Болотникова выкуривали, от Карла IX опять посланец пожаловал: не нужна ли помощь? Ну, думаю, зачем она мне? Болотникова вот-вот прикончим, а шведы ведь за так помогать не станут, обязательно что-нибудь попросят за услугу, либо Корелы, либо Иван-город. Сказал посланцу: мол, спасибо его величеству за заботу, но не нуждаемся. А ныне вон к горлу подступили, хоть в петлю. Про юг уж молчу, так ведь и северные города почти все к Вору наклонились. Того гляди Московский посад его позовет. Псков передался, Новгород пока меня держится, даже поляков, которых я им на жительство прислал, утопили в Волхове.
