— Пленных? — удивился Скопин.
— Вот именно. Я их пленил и, чтоб Москву не объедали, по городам разослал, а новгородцы управились — «воду посажали». Но Псков-то, наоборот, тем пленным чуть не в рот глядит, кормят от пуза, лелеют. Вот и долелеялись, сами ополячились, Тушинскому вору присягнули.
— Да, — вздохнул Скопин. — Действительно худо дело.
— Да уж куда худее, Мишенька;
— Хорошо, Василий Иванович, я согласен поехать. Но что я могу им сулить от вашего имени?
— Сули Корелу, мало будет — дари Орешек. Не скупись, Миша, на посулы.
— Но войско-то наверняка будет деньги требовать, тут посулами не обойдешься.
— Это верно. Я дам тебе для начала немного, но главное, разошлю по городам, которые за мной, указ, о том, чтоб все тягловые сборы на тебя слали деньгами ли, рухлядью. И ты требуй с них моим именем. И про монастыри не забывай, там деньги завсе есть.
— Хорошо, Василий Иванович, когда мне выезжать?
— Да хошь завтра. С собой возьмешь шуряка своего Семена Головина и конный полк самый лучший. И ступай, сынок.
— А грамоту полномочную?
— А вот возьми, — царь посунул по столу хрусткий лист бумаги. — Томила заготовил, я подписал и печать приложил.
— А Дума?
— Стану я этих дураков спрашивать. Мстиславский знает и довольно. А с долгобородыми советоваться — делу вредить. Завтра же в Тушине будет известно.
Тушинское посольство, пока пробиралось по Москве к Кремлю, изрядно трусило. Даже у самого пана Будзилы поджилки тряслись: «Повяжут гады, вздымут на дыбу, поджарят огоньком. Ох, и удумал этот гетман. Сам небось не пошел послом, хорунжего решил скормить москалям».
Но когда их в сопровождении сотника пропустили в Кремль и привели в Грановитую палату, где сидела Дума, Будзило воспрянул духом: «Значит, с нами считаются. Погуторим». И не увидев на царском месте царя, явил хорунжий не возмущение, нет (возмутись так, чего доброго, и угодишь на дыбу), а явил Будзило легкое неудовольствие:
— Нам бы с государем увидеться надо.
— Государь мне поручил, — сказал Мстиславский, с трудом скрывая презрение к воровскому посольству. — Сказывайте, с чем пожаловали?
— У нас был недавно ваш посол Доморацкий.
— Это не наш посланец, а польского посольства.
— Ну ладно, — согласился Будзило. — Пусть будет польского посольства. Доморацкий сказал, что вы требуете ухода всех поляков из армии государя Дмитрия Ивановича, обещая за это мир Польше.
— Ну допустим. Что из того?
— Поляки согласны оставить царевича…
— Вора, — вставил слово Мстиславский.
Будзило и ухом не повел:
— …Ну да, Дмитрия Ивановича, но с условием, чтобы вы выплатили всем жалованье.
— За что? — нахмурился князь.
— Ну как? Они же сколько прошли, поистратились…
— Пограбили, — в тон хорунжему продолжил Мстиславский. — С чего ради мы должны вам платить?
— Ну как же? Мы уходим, вы получаете мир, а он всегда был недешев. Не так ли? Согласитесь?
Мстиславский почувствовал, что воровское посольство что-то удумало, на чем-то хотят провести его, надуть, но никак не мог понять: на чем? Не могли же они всерьез мечтать, что царь заплатит всей их ораве. Но к чему они клонят? Пока не разгадана их хитрость, нельзя кончать переговоры.
— Хорошо. Я доложу государю о вашем предложении. Мы посоветуемся.
Князь, откладывая переговоры, думал, что выигрывает время. Будзило знал, что продолжения их не будет и что половина дела уже сделана. Вторая — главная — на обратном пути.
И уже на крыльце, где их ждал сотник-провожатый, он сказал ему почти радостно:
— Все. Рати не будет.
— Что, договорились? — спросил тот.
— Договорились.
Воровское посольство возвращалось через полки, расположенные на речке Пресне, а также на Ходынке. Всем встречным радостно сообщалось:
— Переговоры прошли удачно, скоро будет мир.
На Ходынке Будзилу какой-то есаул затащил под навес, где за длинным столом обедали казаки и ратники.
— Ну сказывай, хорунжий, как дела? До чего договорились?
— Пока договорились на словах разойтись миром, дня через два подпишем договор.
— Ай славно, давайте выпьем за это.
Будзила не упирался, выпил поднесенную чарку, крякнув, отщипнул от каравая корочку, закусил. Угостили и его спутников, хлопали дружески по спинам, обнимали, радовались:
— Чего нам делить? Верно?
— Верно, верно, — кивали тушинцы. — Все люди — одного Адама дети.
Радостная весть мигом разлетелась по полкам на Ходынке. Откуда-то явились корчаги с вином. Заиграла музыка. Грянули песни. Запылили на пяточках плясуны.
Князь Скопин-Шуйский, воротившись домой, велел Федьке готовиться назавтра к отъезду.
— Куда? — спросил тот.
— На Кудыкину гору, — отшутился князь. — Но очень далеко.
Мать с женой не спрашивали, отужинали вместе, разошлись в опочивальни, помолившись, легли спать.
Жена князя, Анастасия Васильевна, прижимаясь к мужу, тихонько спросила:
— Далеко ли, Мишенька?
— К шведам, Настасьюшка.
— Ой какую даль-то. Не страшно?
— Страшно вас оставлять с мамой. Вор-то уже в Тушине. Не дай Бог, возьмет Москву.
— А еще кто с тобой?
— Твой брат Семен, Моисей Глебов, Федька, Фома ну и полк государь дает. Так что за нас не беспокойся. Вот вам, в случае чего, что делать, ума не приложу. Кто заборонит вас?
Уснула жена, прижавшись к нему, а он все не спал, думал о ней, о матери, кто сможет им помочь, защитить в случае прихода самозванца.
Так ничего и не придумал, не заметил, как уснул после первых петухов. Подхватился от сильного стука в ворота и крика:
— Михаил Васильевич! Князь!
Одевался в темноте, за окном едва брезжило. И тут до слуха донеслась далекая стрельба.
— Что случилось, Мишенька? — Испуганный голос жены.
— Не знаю, Настасьюшка.
Выскочил из опочивальни, больно стукнувшись о верхнюю косячину. Выбежал во двор, там уже верховой — сын боярский Григорий Валуев.
— Михаил Васильевич, государь за тобой послал. Вор Ходынку разгромил, там паника, все бегут на Пресню, обоз кинули.
Федька уже вел от конюшни оседланного Воронка.
— Я с вами, Михаил Васильевич.
— Нет, — крикнул Скопин взлетая в седло. — Оставайся дома, там без тебя обойдемся.
На Пресне он застал князей Мстиславского и Ивана Шуйского в великой растерянности.
— Что случилось, Федор Иванович?
— На Ходынке наши вечером пьянствовали, веселились. А Вор ночью напал, многие и не проснулись, черт бы их драл.
— С чего пьянствовали-то?
— А иди разберись. Сейчас бегут, как тараканы, как бы наши полки не смяли.
— Дайте мне конников, я зайду от Химок, ударю в тыл Вору. А вы, как только наши пробегут, бейте из пушек.
Скопин повел конников на Лихоборку, оттуда повернул на Химки и помчался на юг, выходя тушинцам, уже обосновавшимся на Ходынке, в тыл. Тех подвела на этот раз жадность, они кинулись на обозы за поживой, и именно на этом застал Скопин воровское войско. Он несся впереди с обнаженной саблей, и конникам не нужен был его крик: «Р-руби!», они видели, как князь снес первую же голову мародеру, выскочившему из-за воза. Личный пример командира лучше любых кризов вдохновляет подчиненных. И поэтому никто не кричал, рубили молча, носясь среди возов на взмыленных конях. Этот неожиданный удар сзади поверг тушинцев в панику.
— Хлопцы, спасайся-а-а! Рятуйте-е-е!
Основная часть их кинулась через Ходынку по Волоцкой дороге на Тушино. Некоторые побежали к речке Черногрязской.
В это время Мстиславский бросил пехоту со стороны Пресни и именно она полностью овладела Ходынским полем. Скопин преследовал отступавших тушинцев до Сходни. А те, прибежав в лагерь, начали срочно запрягать возы, дабы бежать из Москвы. И только убедившись, что царские конники от Сходни повернули назад, немного успокоились.
По лагерю на коне носился гетман Рожинский и срамил войско последними словами, особенно досталось Заруцкому:
— Какого черта вы застряли в обозе, атаман?! Надо было их гнать, гнать.
— Но на Пресне пушки, — оправдывался Заруцкий.
— Чепуха! Я не слышал пушек. Москали наложили в портки и их можно было гнать до Кремля. А вы? Тряпошники, идиоты. Так все хорошо началось. Победа была в кармане…
Расстроен был и Дмитрий Иванович:
— Хорошо хоть они не перешли речку. Это нас спасло.
Скопин действительно не рискнул без поддержки переходить Сходню, справедливо полагая, что может и сам угодить в ловушку, в какой только что оказались тушинцы.
К восходу солнца Ходынский лагерь был возвращен царским войском. Сам Шуйский в окружении телохранителей прибыл на Пресню.
