Николас почти физически ощущал гнев Лоппе, стоявшего у него за спиной. Он знал, какие первые слова произнесет чернокожий, едва они останутся наедине: «Как ты убьешь его?»
Ему не нужно было долго обдумывать ответ. Он всегда повторял одно и то же, вот уже добрых пять раз.
«Я никогда не убиваю», ― именно так он и скажет.
Внутренний Дворец, высоко, точно аистовое гнездо, сидящий на мраморном пьедестале был выстроен вокруг просторного двора с фонтанами, где пахло миртом. Каждое окно, терраса и балкон дарили новый вид на Благословенный Город: синева и зелень лесистых гор и морских глубин; красные, оплетенные виноградом, городские крыши; тенистые ущелья в цвету, где журчала вода и слышались птичьи трели… Следуя по залам и переходам, рядом с Дориа, Николас понемногу успокоился. Невозмутимость была оружием и защитой; красота ― лишь оружием, и к тому же весьма ненадежным. Ему предстояло предстать лицом к лицу с императором восточного мира, и бывший подмастерье вспомнил свое единственное правило: поставь себя на место другого человека… Война и торговля, любовь и свобода, ― вот единственный путь к успеху. Если он терпел неудачу, то лишь потому, что забывал этот закон. Или ― изредка ― потому что кто-то оказывался сильнейшим игроком. Но такое случалось нечасто. Двойные двери в тронный зал были окованы бронзой. Их открыли двое гвардейцев в позолоченных кирасах, с золотыми щитами и копьями. Один из них был помощником протоспафариоса. Асторре познакомился с ним два дня назад, когда тот был не на службе, сыграл пару партий в кости и угостил выпивкой. Николас сейчас сделал вид, что не признал офицера, и тот тоже никак не выдал себя. Торговцы вошли наконец в тронный зал.
Золото и белизна. Сводчатый потолок, опиравшийся на ряды стройных колонн, был украшен золотом и окружен изящным карнизом с узором из овалов и пальмовых листьев. На возвышении красовались два трона из слоновой кости, слабо светившиеся в отраженном солнечном свете. Пол выстилали мраморные плитки, а на стенах фрески изображали прежних императоров, их супружниц и детей, ― у всех у них были утонченные черты лица с высоко поднятыми бровями и одинаковым изгибом губ; головы клонились под тяжестью диадем; имена и титулы были написаны в промежутках над остриями скипетров.
В большом зале было полно народу, но не наблюдалось привычной на Западе суеты, ― здесь все чинно выстраивались рядами. Николас и Дориа оказались единственными просителями. От дверей до тронного помоста вела ковровая дорожка, расшитая гранатовыми и персиковыми деревьями. Николас заметил, как на миг глаза Дориа недобро вспыхнули, но, похоже, тот немедленно отставил пришедшую на ум мысль. Он тоже понимал, что поединок их на время завершен. Сейчас Дориа желал лишь одного: преуспеть в том, что удавалось ему лучше всего ― очаровать императора Давида и императрицу Елену, ожидавших прибытия послов.
Поставь себя на место другого человека… Император решил принять их сразу после пасхального богослужения; он так и не снял парадной митры, украшенной драгоценными камнями и золотой с пурпуром далматики с широкими жесткими рукавами. В левой руке он держал императорский скипетр, а в правой, на колене, ― золотую державу. На ногах были алые туфли, к которым надлежало припадать с поцелуями. От него пахло ладаном, и в позе своей император до сих пор сохранял неподвижность и отстраненность пережитого мистического опыта, а также осознание собственной древней власти. Басилевс, великий Комненус, владыка римлян и Ператейи. Где тут Генуя? И что есть Флоренция?
Но каким был человек, скрывавшийся внутри этого наряда? Слегка располневший, средних лет, розовощекий, с ухоженной золотистой бородкой… У него был римский нос с горбинкой и задумчивые, холодные глаза, бестрепетно взиравшие на посланцев Запада. На мгновение взгляд задержался на ларцах и свертках, что несли за ними слуги. «В мире нет почти ничего такого, что могло бы доставить нам удовольствие, но там, где дань положена обычаем, ― мы примем ее…»
Как, благодаря каким свидетельствам можно судить об истинной сути императора? Тогда поставь себя на место императрицы, что сидит с ним рядом… Она здесь, но почему? Не из алчности: ведь она даже не соблаговолила взглянуть на дары консулов. Возможно, чтобы вдвойне поразить имперским величием чужеземцем, к чьей помощи империи пришлось обратиться? В конце концов, ведь Трапезунд послал Михаила Алигьери во Флоренцию. Трапезунд присоединил свой голос к просьбам фра Людовико да Болонья, друга Дориа и немезиды Юлиуса, который ныне путешествовал по Европе…
Сейчас все свое внимание императрица сосредоточила на двоих посланцах, склонившихся перед ней, однако интересовал ее лишь генуэзец, но не Николас. А Дориа не скрывал своего восхищения. И воистину, оно было заслужено. Даже после рождения девятерых детей Елена Кантакузен сохранила стройность, и длинная, расшитая золотом туника облегала ее тело, словно футляр. Лицо казалось покрытым чистейшей эмалью, в окружении жемчужных каскадов, ниспадавших с диадемы. Волосы были такими же темными, как и глаза. Когда Николас поднял голову после очередного поклона, то поймал на себе взор императрицы. В них ему померещился краткий проблеск то ли любопытства, то ли отвращения.
Он мгновенно опустил взгляд. Что ей могли наговорить? Среди множества придворных дам, окружавших императрицу, не было Виоланты Наксосской, однако тут стояли другие женщины, которых он не знал; мужчины в роскошных одеяниях во множестве толпились позади императора, ― и это были не слуги, и не охранники… должно быть, члены лучших семей Трапезунды, греческие аристократы, о которых Николасу приходилось слышать: Ипсиланти, Мурусси, ― они владели своими поместьями задолго до того, как латиняне вышвырнули императора из Нового Иерусалима, спустя тысячу двести лет после того, как Христос принял свою смерть в Иерусалиме прежнем, ― и братья императора явились, дабы основать здесь империю Трапезунд.
Все они на вид казались влиятельными людьми; и смотрели они сейчас тоже на него и на Дориа. Если державе и впрямь угрожала опасность (хотя о какой опасности может идти речь?), люди, владеющие землей, желали бы знать, какую помощь они могут получить от Генуи и от Флоренции, ― вне зависимости от ничтожных разногласий по вопросам веры… Патриарх, как заметил Николас, отсутствовал в тронном зале.
Секретарь с поклоном двинулся навстречу. Это был Амируцес, казначей и главный управитель, а также канцлер императорского двора. Торжественным голосом он объявил имена гостей императору. Первый ― конечно, генуэзец. Генуя была давней владычицей Леванта, и столь же давней соперницей обоих императоров, ― от нее по-прежнему ожидали выгодной торговли и дорогих даров.
Дориа выступил вперед, и все взгляды сошлись теперь на нем одном. Несмотря на невысокий рост, он был изящно сложен, и зеленый шелковый плащ подчеркивал его медленные уверенные движения. Достигнув конца ковровой дорожки, он чуть помедлил, а затем умело опустился ниц. Алые туфли императора оказались как раз перед ним, на низенькой мраморной ступеньке. Приложившись к ним губами, он поднялся и склонил голову, дожидаясь, пока император соизволит с ним заговорить. Он прошел по всему ковру, от начала до конца, и у Николаса тоже возникло искушение особого рода. Но, как и Дориа, он понимал всю неуместность продолжения ссоры. Это могло подождать.
Дориа представил свернутый пергамент с шелковой лентой и огромной печатью, ― его верительное письмо. Коснувшись листа кончиками пальцев, император затем сделал знак секретарю. Со своего места Николас слышал ясный музыкальный голос басилевса и более низкий ― казначея, который переводил содержимое послания. Амируцес, бывавший в Риме, Флоренции и Генуе, говорил по-итальянски с сильным греческим акцентом.
Соблюдая этикет, Дориа отвечал на том же языке. Двое молодых людей ― должно быть, сыновья казначея, ― стояли у того за спиной. Кажется, один из них приходился крестником кардиналу Бессариону.
Николас не знал, говорит ли по-гречески Пагано Дориа. Скорее всего ― вполне неплохо, ведь он почти всю жизнь провел на Востоке. Как бы то ни было, Амируцес переводил слова императора совершенно точно. В речи его не было ничего неожиданного: лишь церемонное приветствие и пожелания владыкам Генуэзской Республики, а также краткое подтверждение условий торговли и тех привилегий, которыми уже обладали торговцы. Именно существование этого предварительного соглашения позволило Дориа так ловко продвинуться на новом месте. Однако теперь стало очевидным, что надеяться на улучшение этих условий не стоит. В прежнем генуэзцы оставили о себе не самое хорошее впечатление, однако Дориа, почтительный и полный очарования, был преисполнен решимости улучшить ситуацию.
