― О твоей жене? ― уточнил Николас.
― Нет, о твоей. У меня где-то лежит ее письмо. Она послала его в Трапезунд, чтобы оно здесь дожидалось твоего прибытия. Его доставили на генуэзском судне, и торговцы оставили его в Леонкастелло. Я взял на себя смелость вскрыть его, и дал почитать Катерине. Некоторые слова она понять не смогла, хотя и сама вполне способна на подобные штучки, уверяю тебя… Мать и дочь… Да, нам с тобой здорово посчастливилось!
К востоку открывался великолепный вид на холмы и городские улицы, сбегавшие к самому побережью. Чуть ближе располагались дворцовые конюшни, воинские бараки, арсенал, склады, оружейные комнаты. Обоняние подсказывало, что неподалеку можно отыскать кухни, пекарню и рыбный пруд. Пройдя еще несколько шагов, Николас осведомился:
― Письмо у тебя с собой?
Дориа хохотнул.
― Здесь? Нет. Боюсь, у него уже несколько потрепанный вид. Но если ты так хочешь его получить, я принесу письмо на стадион. Ты ведь собираешься на празднество, не так ли?
― Меня пригласили, ― подтвердил Николас. ― Но можешь не утруждаться. Я пришлю за ним Лоппе.
Дориа вновь улыбнулся.
― Ты можешь его прислать, но он ничего не получит. Только на Мейдане, мой дорогой, больше нигде. Страница за страницей, и такие вольности!.. Катерина даже заревновала…
Он лгал насчет содержимого письма: Николас в этом не сомневался. Если такое письмо вообще существует, навряд ли в нем содержится что-нибудь интересное. Мариана могла послать его в Венецию только в январе. Однако неприятно, что послание остается в руках Дориа. Не говоря уж об упрямстве Катерины…
Письмо было адресовано ему, Николасу. Она могла бы передать его втайне. Все-таки послание было от ее матери. От матери, которая наверняка очень огорчилась, узнав о побеге Катерины, а, возможно, и о том, что… Но нет, этого Мариана узнать никак не могла, иначе Дориа ни за что не согласился бы расстаться с этим письмом.
А вдруг и это ― очередной обман? Очередной финт в игре, затеянной Дориа? Иначе к чему так настойчиво приглашать Николаса на празднество?
Фламандец двинулся дальше, обороняясь единственным доступным ему оружием ― молчанием. До поры отказ сражаться был его единственной защитой.
Внезапно их провожатый свернул к большому строению на лужайке. Дорога, что вела туда, обходила кругом небольшой фонтан. За спиной осталась западная стена цитадели, поверх которой виднелись верхушки деревьев, росших на краю ущелья.
Николас обернулся. За спиной у него Лоппе и грек-слуга также остановились с озадаченным видом. Провожатый поманил их от входа в павильон.
― Куда мы идем? ― поинтересовался фламандец.
Дориа поднял брови, и глаза его блеснули.
― А ты не знаешь? Тогда почему бы не спросить самому? Ведь ты неплохо говоришь по-гречески.
Судя по голосу, он с трудом сдерживал веселье. Николас, в свою очередь, оценивающе взглянув на загадочное сооружение, догадался, для чего оно может быть предназначено, и всем сердцем пожелал оказаться как можно дальше отсюда, вместе с Юлиусом, Тоби и Годскалком. Но нет… ведь он желал именно этого! И какой смысл оставлять теперь Дориа одного? По крайней мере, он наконец сможет отогреть заледеневшие руки и ноги… И фламандец по-гречески поинтересовался у провожатого:
― Это купальня?
Челядинец, одетый в длинное, застегнутое до горла платье и шляпу, похожую на высокую трубу, отозвался:
― Таков приказ басилевса. Он желает, чтобы гости насладились его банями. Прошу вас, следуйте за мной.
Дориа заулыбался еще шире и прошептал по-итальянски:
― Интересно, а бани здесь совместные? Я слышал немало любопытного. Дорогой мой, по-моему, ты слишком молод для этого.
― Надеюсь, что так, ― подтвердил Николас. Открылась дверь, а затем еще одна, ― и наружу вырвались клубы пара. Все было именно так, как он ожидал.
― Общие бани, ― подтвердил Дориа чуть слышно.
* * *
Николасу доводилось бывать в парных во Фландрии и в Италии. В большинстве своем это были заведения без всяких изысков, с жесткими лежанками в основном зале и загородками рядом с уборной для переодевания. И повсюду, даже в борделях, без труда можно было раздобыть полотенце. Но здесь, когда он разделся, то внутрь пришлось входить обнаженным.
Стены купальни были затянуты желтым шелком, расшитым жемчугом; тут и там виднелись кушетки с горами подушек и персидскими коврами. У одной стены был накрыт стол, с кувшинами вина и серебряными блюдами, полными фруктов и всевозможных лакомств. Двое служителей молча стояли рядом в одних набедренных повязках, ожидая распоряжений. Оба оказались евнухами. Все кушетки были пусты, и Николас нигде не обнаружил Дориа. В конце зала он увидел двойные двери, украшенные тяжелой позолотой. Туда он и направился. При его приближении обе створки распахнулись, и третий слуга в низком поклоне жестом пригласил его войти внутрь. Николас очутился в просторной теплой комнате, доверху заполненной паром. Тепидарий…
В отличие от первого зала, этот не пустовал. Под его сводами все звуки снижались до призрачных шепотков и музыкальных отголосков, а свет с трудом просачивался сквозь ароматный пар. Единственным одетым существом оказался мраморный златоликий Зевс в плаще и тунике, слившийся в недвусмысленных объятиях с двумя юношами неземной красоты…
По кругу располагались кушетки, на которых люди или просто отдыхали, или пользовались услугами массажистов, ― также совершенно обнаженных. В дальнем углу цирюльник обихаживал своего клиента, в окружении каких-то мисочек, гребешков и притираний; сейчас он приводил в порядок ногти вельможи, который лениво возлежал на диване, протянув слуге руку. На соседней кушетке слуги растирали другого придворного маслами с сильным ароматом мускуса и алоэ.
Николас узнал этих придворных, ибо видел их в тронном зале. Их тела еще хранили ровный прошлогодний загар цвета бледной сиенны. Кое у кого виднелись шрамы, ― но они явно были получены не в бою. При появлении Николаса два или три человека соизволили поднять голову и взглянуть на него, но остальные даже не шелохнулись.
И тогда он увидел мальчиков, совсем юных, от десяти до четырнадцати лет… Они явно были не самого низкого происхождения или, по крайней мере, получили хорошее воспитание. Во всяком случае, они не походили на рабов, и в их поведении также не было ничего вызывающего. Кое-кто из них разделял ложе с пожилыми мужчинами, либо в молчании, либо ведя негромкую беседу. Мужчины и мальчики не касались друг друга, разве что в знак приветствия, и ласки их оставались воплощением скромности. Другие дети были заняты между собой. Николас обратил внимание на двоих, что лежали прямо на мраморном полу, занятые игрой: каменная доска стояла между ними, и они по очереди передвигали фишки. Подобно фишкам, один мальчик был темноволос, а другой ― совсем светлый. Младший, восхитительный отрок с локонами цвета воронова крыла, падавшими на плечи, был фламандцу незнаком. Старший оказался тем самым ангелочком, что нес церемониальный лук в пасхальной процессии. Ни тот, ни другой даже не взглянули на Николаса и на Пагано Дориа, который подошел и встал рядом со своим соперником.
Это можно было пережить. На борту «Чиаретти» мужчины с радостью избавлялись от завшивленных рубах и тяжелых дублетов и разгуливали по каютам нагишом. Плавание, физические упражнения, ― все это было привычно. Но сейчас Дориа стоял, словно олень перед боем, гордо распрямив плечи, упираясь кулаками в бедра и пристально рассматривая Николаса.
В свою очередь, тот без смущения вернул взгляд, ибо всегда восхищался хорошо сложенными мужчинами, а к Дориа это определение относилось в полной мере.
В затененных густыми ресницами глазах генуэзца таилось насмешливое лукавство, но можно было различить и отголоски какого-то более искреннего чувства… скорее всего, то была зависть, или неприязнь.
Дориа неторопливо заговорил по-итальянски:
― Мальчики всегда бывают любезны, и радуются труднодостижимым победам. Если больше ничто не поможет, попроси, чтобы они показали тебе мозаики. Тот, кто создал эти картины, смог бы даже мертвого поднять из могилы. ― Голос его звучал совершенно невозмутимо, дыхание оставалось размеренным. Всем видом своим он выражал самоуверенную насмешку и мужественность, и при этом ничуть не смущался показывать свое нарастающее возбуждение.
― Я вижу, тебя здесь все вполне устраивает, ― отозвался Николас. Голос его на миг дрогнул, но тут же вновь выровнялся. Не время сейчас разражаться нервным смехом… Он даже не рискнул повернуться к своему сопернику спиной… И словно всего этого было недостаточно, к нему вдруг направился черноволосый подросток. Николас дождался, чтобы тот подошел ближе, и спокойно промолвил:
― Прошу простить меня, юный господин. ― Ручейки пота стекали по всему телу; кожа в этих местах начинала зудеть и чесаться, хотя, возможно, кто-то принял бы это за знак возбуждения…
