«Маша, письмо твоё я получил; ты пишешь, что скоро сделаешься матерью и соболезнуешь о своей участи. Знай, ты и наш ребёнок будете от меня обеспечены на всю жизнь. Усыновить ребёнка, конечно, я не могу; сама ты умная женщина и знаешь моё положение. Усынови я ребёнка – выйдет ужасный скандал. С мельником Федотом посылаю тебе денег и золотой крест для нашего будущего ребёнка, на кресте вырезаны две буквы В. и М. Прости, обнимаю тебя, моя голубка».
Подпись князя была инициалами: «В. И. Г.» Молодой князь, прочитав письмо, бессильно опустил руки. Он был этим ошеломлён, поражён; у него есть брат, в жилах которого течёт кровь князей Гариных; «жалкий подкидыш», который рос вместе с дворовыми мальчишками, потом служил при доме отца – почти наравне с прочими лакеями, смеет называть себя братом князя Сергея Гарина, храброго боевого полковника. Цыганов имеет на это право, у него есть доказательства неоспоримые, верные.
Не менее князя был поражён этим открытием и Пётр Петрович. Он, сознавая своё неловкое положение быть свидетелем продолжения разговора между князем Сергеем и Николаем Цыгановым, хотел выйти из комнаты, но Гарин знаком его остановил. Князь, обратившись к молодому прапорщику, тихо спросил:
– Чего же ты хочешь? Своих прав, имени?
– Зачем мне права, а имя я уже имею: благодаря своей боевой службе я заслужил это имя, хоть и не громкое, – так же тихо ответил Цыганов.
– Что же тебе надо? Денег?
– Мне не надо денег. Пользуйтесь вы, князь, и богатством, и громким титулом.
– Что же тебе нужно? – с удивлением спросил ещё раз князь.
– Не обходитесь со мною так презрительно, не смотрите на меня как на жалкого подкидыша.
– А ты забыл свои поступки – грязные, чёрные?
– Поступки мои простительны, это порывы молодости, увлечения. Вы влюбляетесь, увлекаетесь – и у меня есть тоже сердце. Я лишён права, имени, но это не мешает мне любить, увлекаться. Я молод! Вижу, князь, вы сильно встревожены, у вас уязвлено самолюбие, вам тяжело примириться с тем, что приёмыш доводится вам братом. Успокойтесь, никому не открою этой тайны, останусь для вас по-прежнему Цыгановым-подкидышем – и только. Простите, я зайду в другой раз, – проговорил Николай и такой же горделивой походкой вышел из кабинета своего брата.
Вернёмся несколько назад и расскажем, как Цыганов узнал тайну своего происхождения.
Мы знаем, что он сжёг избёнку Сычихи и отправился по дороге к Москве; отойдя вёрст сорок от княжеской усадьбы, он встретил странницу или богомолку, одетую в посконный сарафан; голова у неё была низко прикрыта чёрным платком, на ногах лапти, в руках длинная, суковатая палка, а за плечами сумка, прикрытая клеёнкой. Эта странница была ещё не старая женщина, и, несмотря на худобу и утомление, черты лица были правильны и красивы; особенно хороши у неё были чёрные глаза, которые хотя и начинали уже потухать, но всё ещё ласкали, нежили; густые соболиные брови ещё более придавали красоты этой прохожей богомолке; с лица она очень походила на Цыганова.
– Здорово, господин честной, – низко кланяясь Николаю, тихим приятным голосом проговорила она.
Николай посмотрел на странницу и, поражённый сходством своего лица с её, остановился как вкопанный.
Странница тоже остановилась и, пристально посмотрев на Цыганова, сама не менее его удивлялась этому сходству.
– Куда ты идёшь? – продолжая смотреть на странницу, спросил Цыганов.
– В Кострому, милостивец, на богомолье. Чудотворному образу Пресвятой Девы поклониться, что находится в Ипатьевском монастыре. Не знаешь ли, далеко ли до Костромы?
– Вёрст полсотни будет, – ответил молодой человек.
– Ох, далёконько мне ещё идти-то, отдохнуть присяду, ноги разломило; много шла, устала.
Богомолка сняла с плеч котомку, положила рядом с собою и села на траву.
Цыганов тоже сел почти рядом с богомолкой; его тянула к ней какая-то сила, он задумал подробно разузнать, кто она. Сходство лиц смущало молодого человека; навело на раздумье и странницу.
– А из Костромы ты куда пойдёшь? – спросил у ней Цыганов.
– В Каменки думала пройти.
– В Каменки?
– Да, в Каменки, ведь по дороге.
– Это в усадьбу князя Гарина? – с удивлением спросил молодой человек.
– Да, господин честной, Каменки принадлежат князю Гарину, – задумчиво, с глубоким вздохом ответила богомолка. Она печально наклонила свою голову. – А ты знаешь разве княжескую усадьбу? – спросила она, поднимая на Цыганова свои глаза.
– Да… Знаю, – сквозь зубы ответил Николай.
– Жил там, что ли?
– Жил с малолетства. До войны безвыездно в Каменках жил.
– Что же ты, сродни князьям-то приходишься? – допытывалась у Николая странница.
– Нет, я чужой им.
– Видно, из дворовых будешь?
– И не из дворовых… приёмыш я княжеский.
– Как?.. Как ты сказал? – вся встревоженная, переспросила странница.
– Приёмыш, говорю я; меня младенцем к княжеским воротам подкинули, – пояснил ей Цыганов.
– А звать тебя как?.. Звать-то? – бледнея, спрашивала его задыхающимся голосом богомолка, не спуская с него глаз.
– Николаем, – ответил молодой человек.
– Николаем… Николаем… Господи, неужели это он… он… мой Николюшка, – не говорила, а шептала странница; её волнение было так велико, что она задыхалась.
Цыганов это заметил.
– Что с тобою, ты нездорова? Дрожишь.
– Крест, крестик покажи мне… покажи.
– Какой крестик?
– Твой – что на тебя при крещении надели.
– Что ты, зачем? – удивился молодой человек.
– Покажи, Христом Богом прошу покажи.
– Ну, вот. Смотри, пожалуй…
Цыганов расстегнул пуговицы сюртука и достал свой тельный небольшой золотой крест, на нём были вырезаны две буквы В и М.
Странница пристально осмотрела этот крест и крик радости вырвался у ней из груди:
– Сын мой, Николюшка. сыночек! – она крепко обняла молодого человека и замерла, не выпуская его из своих материнских объятий.
– Постой, постой, может ты ошибаешься – стараясь высвободиться из объятий странницы, сказал Николай.
– Я-то ошибаюсь? Разве сердце матери может ошибиться? Ты мой сыночек, Николюшка! Двадцать лет тебя не видала, трудно признать, всё-таки признала, сердце на тебя указало Ведь материнское сердце – вещун. Родной ты мой!
– Матушка, матушка!
И молодой человек бросился обнимать свою мать. Её слёзы он смешал со своими слезами. Когда первый порыв радости прошёл, Николай обратился к матери с такими словами:
– Матушка, кто же мой отец?
– Не спрашивай, сынок, не спрашивай.
– Почему же? Мне хочется знать – жив ли он?
– Жив, Николюшка, жив твои отец.
– А кто он, матушка?
– Важный барин. Да не спрашивай сынок, не растравляй мою сердечную рану: спросы твои тяжелы. Я теперь так счастлива, так счастлива!.. Ведь более двадцати годов прошло, как я с тобою рассталась, тогда ты был младенчик махонький, а теперь ишь какой вырос! Хороший ты мой, пригожий!..
Счастливая мать любовно и весело посматривала на своего сына, она своею загорелою рукою гладила его по голове ласкала, миловала.
Николай сидел, понуря голову он что-то обдумывал.
– А зачем, матушка, меня ты бросила у княжеских ворот? – спросил он, пристально посматривая на мать.
– Не я это сделала, а другие за меня. Разве у меня поднялись бы руки на такое дело? Ведь матери с дитём своим расстаться – что с жизнью! Да ты, Колюша, дороже жизни мне!
– Матушка зачем же ты в гу пору отдала меня, зачем меня подкинули?
– И не отдала бы, сынок, да сильно в ту пору хворала, без памяти, слышь, была; не помнила, как тебя отняли от моей материнской груди.
– Так не скажешь, матушка, кто мой отец?
– Теперь не скажу сынок, время придёт – сам узнаешь.
– Мучительно мне это. родная больно мучительно!
– Что, Николюшка, что? – с беспокойством спросила мать у молодого человека.
– А эта безвестность – мать я нашёл, а отца?
– Отца ты, дитятко, никогда не найдёшь забудь про него – он важный барин, где ему об нас помнить. Стара стала Марья, не нужна, а в былое времечко твой отец-то, важный барин, у меня, простой мужички, чуть руки не целовал, голубушкой, любой своей звал. Ну что былое вспоминать, что было, то давно давно прошло.
– А любил тебя мой отец? – спросил у матери Цыганов.
– Любил, говорю чуть руки мои не целовал, крепко любил! Из-за той его любви греховной много я горя лютого перенесла, много слёз горючих выплакала, Ох, грешница, великая я грешница! Но меня ты, сынок, не суди!
– Я не судья тебе, матушка
– Ведь не девкой я с ним спуталась, я была мужняя жена. Мужа своего через ту любовь грешную погубила. Да, да, погубила, погубила.
– А кто у тебя был муж?
– Простой дворовый – тихий был парень, умный, а как меня любил, как голубил, ведь души моей не чаял. Берёг меня, да от князя не сумел сберечь.
