многих дам, с которыми успела подружиться: эти шляпы с перьями, чересчур открытые декольте, линия талии, поднятая почти к самой груди, какие-то валики сзади, пышные, но обуженные юбки, из-за чего дамы в креслах казались сидящими на облачках, нелепые муфты — Фредерика едва сдерживала смех при виде новых нарядов своих подруг. Когда же она узнала, во сколько обошлись им лондонские новинки, то просто пришла в ужас — просадить такие деньги накануне зимы! О чём они только думают!
Тринадцатого октября Генри Клинтон наконец-то смог обрадовать своих друзей: генералов Филлипса и Ридезеля обменяют на Бенджамина Линкольна, которого сам Клинтон и пленил в мае после капитуляции Чарлстона. Этим летом Линкольн жил на своей ферме в Массачусетсе, теперь он, наверное, вернётся к Вашингтону, но это всё равно: дело мятежников проиграно, их не спасут даже французы.
Обмен свершился официально только в ноябре, и генерала Ридезеля тотчас назначили командующим войсками на Лонг-Айленде. Как нарочно, он заболел оспой; хорошо, что дети больше не подвергались опасности подхватить эту страшную болезнь. Фредерика вновь сделалась сиделкой своего мужа. В минуты слабости, изнемогая от головной боли и жара, он тихо шептал, что хочет умереть; тогда она молча открывала дверь в соседнюю комнату, где Фрицхен и Каролина играли в куклы, а Августа качала колыбель с Америкой.
Их дом на Лонг-Айленде находился в не менее живописном месте: каждый вечер в окно были видны огни Нью-Йорка, отражавшиеся в Ист-Ривер, а днём — стройные прекрасные корабли, стоявшие на якоре в заливе. Дальше к востоку находился узкий пролив Хеллгейт: голландское название Hellegat, что означает "просвет", англичане переделали во "Врата ада", имея для этого все основания: пройти через это бутылочное горлышко с каменистым дном, сильными течениями и водоворотами, меняющими свой характер по воле приливов и отливов, удавалось не всем. В конце ноября там сел на мель и затонул корабль "Гусар" — ушёл под воду по самую палубу, только мачты торчали. По городу ходили упорные слухи, что в трюме "Гусара" были тысячи фунтов золотом, предназначавшиеся для британской армии; в Квинсе и на Лонг-Айленде усилили ночные патрули, чтобы американские шпионы не попытались достать золото со дна пролива.
Девочки засыпали под барабанные сигналы и перекличку часовых. Генерал и его супруга не выезжали из дома без охраны: американцы могли неожиданно напасть и захватить их в заложники, а английские драгуны успели полюбить своего нового командира, ещё не вполне оправившегося после болезни, и в особенности добрую, милую баронессу, державшую в своём доме открытый стол. Молодые офицеры приходили к ней отогреться в тепле уютного семейного очага, на пару часов забыть о войне и вспомнить о родине. Генеральша Ридезель выслушивала их рассказы с материнской улыбкой и помнила всех по именам.
Однажды после обеда Фриц собрался идти с офицерами в лагерь; они почтительно просили баронессу составить им компанию. Фредерика согласилась — почему бы нет? — и даже опередила их в своей карете. Бой барабанов застал её врасплох; из палаток выбегали солдаты и строились в ряды; дежурный офицер подошёл, чтобы отдать ей рапорт.
— Друг мой, так не делается, я не ваш генерал, — сказала баронесса, ошеломлённая таким приёмом. — Не знаю, как в Англии, но немецкие женщины не привыкли к подобным почестям.
— Этих почестей мало, ваше превосходительство, — возразил ей офицер. — Мы никогда не забудем того, что вы делали для наших товарищей под Саратогой.
Здоровье Фрица всё не возвращалось. Он осунулся, страдал от одышки и сердцебиений. Весна, оживившая природу, принесла Ридезелям новую душевную боль от расставаний. Генерала Филлипса назначили командиром экспедиционного корпуса, отправлявшегося в Южную Каролину. Они с Фрицем крепко обнялись и долго простояли так, не в силах разнять объятий, а когда Уильям поцеловал руку Фредерике, её кольнуло в сердце предчувствие: больше они не увидятся. Она была склонна доверять своему внутреннему голосу, он редко обманывал её… Путь генерала Ридезеля, напротив, лежал на север — в Канаду, где поредевший брауншвейгский корпус дожидался своего командира. Прощание с генералом Клинтоном тоже получилось трогательным, но на этот раз обошлось без дурных предчувствий. Баронесса была даже рада отъезду. Что-то ей подсказывало, что это начало дороги домой.
Один, совсем один.
Словно развеялись чары, и Жильбер обнаружил, что стоит на краю пропасти, не зная, как сюда забрёл и как отсюда выбраться. Он в Балтиморе, с приказом генерала Грина как можно скорее идти в Ричмонд на соединение со Штойбеном, но его отряд из северян — голых и босых, год не получавших жалованья, — того и гляди разбежится. Вашингтон далеко — всё ещё надеется штурмовать Нью-Йорк; Александр Гамильтон, похоже, покинул ставку и, наверное, устроится где-нибудь на административную должность с помощью тестя-генерала, заседавшего теперь в Конгрессе (он женился на Элизабет Скайлер); Джон Лоуренс, освобождённый из плена, уехал во Францию — выбивать денежную помощь из Версаля; Жильбер дал ему письмо к Адриенне, прося её помогать как только возможно. Американские друзья далеко, а французы… Они настроены к американцам высокомерно, не понимая, почему Лафайет носит мундир "жалких бунтовщиков", — чтобы его повесили вместе с ними? Аксель фон Ферзен, первый адъютант генерала Рошамбо, не скрывает своей неприязни к нации, для которой главная святыня — это деньги. Какое заблуждение и непонимание! Если бы все были продажны, как Арнольд, в Континентальной армии не осталось бы ни единого человека; американские солдаты — самые мужественные, терпеливые и выносливые в мире! Луи де Ноайль и Шарль де Дама вынуждены оставаться в Род-Айленде; герцог де Лозен со своим Легионом иностранных волонтёров вызвался участвовать в южной кампании, но Рошамбо ему не позволил. Прочие же офицеры, в особенности маркиз де Лаваль, вырвали у командующего обещание не придавать их в усиление Грину, чтобы не служить под началом у Лафайета. Конечно, Лаваль, участвовавший в сражении при Миндене, где погиб отец Жильбера, счёл бы для себя унизительным получать приказы от юнца, но дело не только в этом. Сословная спесь! Во Франции, чтобы стать полковником, нужно принадлежать к дворянскому роду, история которого насчитывает не менее четырёхсот лет, а уж стать генералом, не имея связей при дворе и большого состояния, не сможет даже самый великий стратег. При этом во Франции больше генералов, чем во всей остальной Европе! Вот они и воюют друг с другом… Хорошо, что Сурбадер де Жима по-прежнему рядом; Лафайет отдал ему батальон лёгкой пехоты.
Солдаты вовсе не горят желанием идти в Виргинию. Они родом из Массачусетса, Род-Айленда, Коннектикута и ожидали получить от своих
