– Да-да, предпочла тюрьму. Не знаю, заслуживал ли Паулюс такого героизма. Но ради нее он пойдет на многое.
– Ясно. Да, и помните вас шантажировал некий господин Фрейзер? Да-да, тот самый, что чуть не проломил мне голову… Он больше не возникал здесь? Не беспокоил вас?
– Нет, к счастью.
– Ну что ж, мне пора.
Ребров встал. Чехова протянула ему руку и довольно сильно сжала пальцы.
– Все-таки вы чем-то сильно потрясены.
– Неужели так заметно?
– Да.
– Ничего. Все уже позади. Все закончилось.
Чехова недоверчиво покачала головой.
ПостскриптумНа первой странице штуттгартской газеты «Вохенпост» появилась фотография из старого фильма с участием Ольги Чеховой. Вместо статуэтки в ее руке советский орден. Подпись гласила: «Ольга Чехова с орденом Ленина. За верную шпионскую службу». Газета обещала также раскрыть «пикантные подробности о знаменитой актрисе».
А пока там можно было прочесть следующее: «Гитлер так и не сумел раскусить прекрасную Олли и, как видную представительницу немецкой культуры, приглашал на все балы, во время войны на дипломатические приемы, потчуя ею иностранцев. Лишь Геббельс с его юридическим чутьем всегда высказывал предостережения. Но Гитлер полагал, что маленький доктор потерпел с ней фиаско и желает отомстить. Фрау Чехова оспаривает получение ордена Ленина. Что же, ей лучше знать!
К сожалению, мы не просматривали наградные бумаги в кремлевской канцелярии! Фрау Чехова также оспаривает, что она занималась шпионажем среди окружения Гитлера. И это мы не можем опровергнуть, так как не вращались в среде Гитлера в отличие от выдающихся деятелей культуры тысячелетнего рейха…»
Глава XVIII
Как он мог сдаться?
Машина катила по подмосковным дорогам, заваленным большими, настоящими русскими снегами. Крещенские морозы взяли свое, в застывшем воздухе словно треск стоял. Все вокруг казалось застывшим и занемевшим, будто на картине. Ребров, сидевший на переднем сиденье рядом с шофером, смотрел на белое безмолвие, столь отличное от теплой и мокрой нюрнбергской зимы, и ни о чем не думал. Просто повторял про себя одно и то же: «Мороз и солнце… Мороз и солнце…»
Расположившиеся на заднем сиденье генералы Гресь и Филин тоже молчали.
Проехав дорожный указатель с надписью «Лунево» шофер привычно свернул и через несколько минут они подъехали к воротам обнесенного забором дачного поселка. У ворот топтались часовые в белых тулупах и валенках с автоматами за спиной. Въехали во двор по аккуратно расчищенной дорожке и сразу наткнулись на группу немецких офицеров в шинелях без погон, которые торопливо шли по каким-то делам без всякой охраны.
Возле штабного корпуса их встретил предупрежденный часовыми командир этой необычной войсковой части в звании полковника. Он дождался пока генералы с удовольствием, покряхтывая, разомнут затекшие после дальней дороги ноги, и почтительно спросил:
– Доставить его прямо сейчас, товарищ генерал?
– Чуть позже, – распорядился Гресь. – А пока пусть сделают нам чаю.
В кабинете командира части генералы устроились на просторном кожаном диване, а Ребров скромно отошел к окну и принялся рассматривать заваленный ослепительным снегом двор.
Между высоченных, с человеческий рост, сугробов по дорожке шли два немецких офицера. Один был в пенсне. Они о чем-то оживленно говорили.
– Ну, я думаю, вы уже сообразили, где находитесь? – усмехнулся за его спиной Гресь. – Этакий лагерь с удобствами для высших военнопленных, которые согласились сотрудничать с нами. Кстати, с их помощью удалось подготовить немало документов для наших обвинителей в Нюрнберге.
– И Паулюс, я так понимаю, тут? – уточнил Филин.
– Здесь.
Гресь встал и с видимым удовольствием поводя плечами, прошелся по просторному кабинету.
– Итак, что мы имеем… Господин фельдмаршал после долгой работы с ним написал свои показания, которые будут оглашены на процессе в Нюрнберге.
– И что в них? – поинтересовался Филин.
– Все, что нам нужно. Это показания человека, который лично принимал участие в разработке плана нападения на Советский Союз в качестве заместителя начальника германского Генштаба. Это уже, сам понимаешь, серьезно. После этих показаний разговоры о превентивном ударе, угрозе с нашей стороны, о которых кукуют обвиняемые и их адвокаты, становятся просто болтовней…
Видно было, что Гресь показаниями Паулюса очень доволен и придает им действительно самое важное значение.
– Наверху, – ткнул Гресь толстым пальцем в потолок, – тоже так считают.
Филин откинулся на спинку дивана, помолчал, потом криво усмехнулся.
– Но немецкие адвокаты будут доказывать, что показания написаны в подвалах НКВД, под пытками или во глубине сибирских руд на жутком морозе, где бедного фельдмаршала держали без теплых подштанников. И потребуют доставить его в Нюрнберг, чтобы он, так сказать, сам сказал то, что написано. А это уже совсем другой сюжет.
– Правильно, – не стал спорить Гресь. – Но не ты один такой умный, мы тут тоже кое-что соображаем. И потому возникла идея…
Филин с подчеркнутым любопытством поглядел на Греся.
– Идея такая… В нужный момент пойти навстречу этим самым адвокатам и доставить Паулюса в Нюрнберг, чтобы он там повторил свои показания вживую. Ну как?
– Идея смелая, – оценил план Филин. – Только возникают вопросы. Очень непростые.
– Знаю, – махнул рукой возбужденный Гресь. – И первый вопрос – согласится ли сам Паулюс выступить в Нюрнберге и разоблачить своих вчерашних коллег?
– Да.
– Работа с ним в этом направлении ведется. И уже давно.
– И?
– Колеблется наш фельдмаршал. Поэтому я и привез тебя сюда. Хочу, чтобы ты поговорил с ним как человек, который видел то, что происходит в Нюрнберге, своими глазами. Как человек, который представляет, что там может случиться. Кстати, попробуй оценить его психологическое состояние со стороны. Нам надо понять, насколько это рискованно – везти его в Нюрнберг. А ты видел его в разных ситуациях…
В семь утра из подвала разрушенного универмага, где располагался штаб Паулюса, выполз немецкий офицер с белым флагом и доложил командиру стоявшего вблизи советского танка о готовности немцев капитулировать. Тот доложил выше. Группа наших офицеров, среди которых был Филин в шинели пехотного капитана, отправилась в штаб 6-й армии. В холодной комнате, освещенной тускло горевшей лампочкой и огарком свечи, начальник штаба армии генерал Шмидт подписал приказ о прекращении сопротивления и сдаче оружия. Паулюс, которому Гитлер накануне присвоил звание фельдмаршала, был в мундире с погонами генерал-полковника. Но когда его при аресте назвали генералом, строго заявил, что он носит звание фельдмаршала и просит обращаться к нему соответствующим образом… Филин тогда невольно улыбнулся.
Тысячи и тысячи завшивевших, обмороженных немцев, уже мало похожих на солдат, потянулись в плен. Они брели, съежившись от мороза, в драных и грязных шинелях, поверх пилоток и фуражек было намотано какое-то женское тряпье, на сапогах и ботинках болтались боты из соломы… Рядом с ними почти не было видно конвоиров – наших бойцов, которых ничего не стоило отличить по шапкам-ушанкам, полушубкам и валенкам. Потом выяснилось, что некоторые колонны пленных шли и вовсе без охраны. Колонну обычно вел назначенный старшим немецкий унтер-офицер, в руках которого был белый листок бумаги с надписью по-русски «Бекетовка». Это был пункт назначения сбора пленных. Наши регулировщики, увидев такой листок, указывали направление, и немцы брели дальше, сохраняя строй.
Немецкий разведывательный самолет, пролетавший над Сталинградом 2 февраля в 2:46 дня, радировал на свой командный пункт: «Никаких признаков боев в Сталинграде нет».
А в это время на совещании в своей ставке Гитлер вопил:
– Как он мог сдаться большевикам?! Как? Это совершенно невозможно…
– Это нечто такое, что совершенно непостижимо! – сконфуженно бормотал в ответ начальник Генерального штаба сухопутных войск Цейтцлер, отводя глаза.
– Он должен был застрелиться! Как настоящий немецкий солдат! Это же так просто сделать! – метался по ставке Гитлер. – Пистолет – это же легкая штука. Какое малодушие испугаться его! Ха!.. Неужели лучше дать похоронить себя заживо. И именно тогда, когда он точно знал, что его смерть помогла бы удержать другие «котлы», в которые попали наши войска. А теперь… когда он подал такой пример, нельзя ожидать, чтобы солдаты продолжали сражаться!
Гитлер обвел присутствующих обиженным взглядом.
– Тут нет никаких оправданий, мой фюрер, – услужливо сказал Цейтцлер. – Паулюс обязан был застрелиться.
– Они сдались! А ведь можно было поступить иначе: сплотиться, образовав круговую оборону, оставив последний патрон для себя…
