Фольке воткнул ложку в горку крупы.
— Ингевальд, Ингевальд, сын мой, подойди–ка сюда, — позвал он. — Яви нам быстрый ум, покажи, что ты сын своей матери. Твой отец не мастер разгадывать загадки. Только не мямли, как когда говоришь с рабами. Не робей, Ингевальд. Назови–ка нам человека, над которым все насмехаются, вместо того чтобы бояться, как медведя, и почитать, как ярла.
Ингевальд прижался к подпирающему потолок столбу, однако вскоре стряхнул смущение и вышел вперед. От матери он унаследовал живые карие глаза и желтоватый цвет лица. В его ушах покачивались серебряные серьги, а к рубахе было пришито множество ярких лоскутов. Юноша стыдливо опустил голову, однако глаза выдавали, как нравилось ему быть в центре всеобщего внимания. Не без кокетства выступил он к очагу и дерзко ответил:
— Это Ульв Ульвссон, что незван вломился на свадьбу, да еще поспел к самому угощению.
Сосед прикусил губу.
— Хорошая загадка имеет несколько ответов, — сказал он. — Меня оскорбили в твоем доме, но я стерплю и это, Фольке Фильбютер. Я и сам явился сюда не для того, чтобы воздавать тебе честь. По правде сказать, не похоже, чтобы здесь праздновали свадьбу. Я не вижу ни венков в углах, ни цветов на полу. Зато постоянно натыкаюсь на кучи мусора, а у двери чудом не вывихнул ногу. Потолочные балки снаружи черны от копоти, зато изнутри хорошо выбелены куриным пометом. Еще я слышал, на свадьбах принято обивать стены цветным полотном, между тем развешенные на них телячьи шкуры издают такой запах, что с порога отбивают и жажду, и вкус к угощениям. И ты сидишь здесь и мучаешь своих рабов, в то время как при твоем богатстве мог бы стать первым человеком в округе. Вот что имел я в виду в своей загадке, если это еще надо объяснять. Нет ни одного торговца, который за глаза не смеялся бы над тем, как ты пыхтишь над своей кашей.
Фольке слушал и чувствовал, как слова соседа заполняют его голову и уши, но они не доходили его сознания. Где–то в глубине души он понимал, что Ульв Ульвссон пришел дать ему добрый совет, однако жизнь научила его не принимать подарков, которые самому ему казались подозрительными. Они лишь вызывали у него стыдливое смущение. До сих пор он считал себя первым хозяином в округе, и ему было неприятно столкнуться с человеком, чье превосходство над собой он не признать не мог.
Ульв Ульвссон все еще стоял у дверей, ни на шаг не приблизившись к Фольке.
— Почему я никогда не видел тебя на тинге, как других богатых хозяев? — продолжал он. — Нам нужны люди. Или ты не знаешь, что творит ярл Стенкиль после смерти Эмунда? Вместо того чтобы пить во славу старых богов на винтреблоде в Уппсале, он, потупив глаза, бормотал христианские заклинания.
— Ярл Стенкиль не подкует мне лошадь и не будет стричь моих овец, — отвечал на это Фольке. — И здесь, в Фолькетюне, правлю я, а не какой–то там худородный ярл. Ты все сказал, Ульв Ульвссон?
— Нет, не все.
— Ну так говори быстрей, потому что до меня плохо доходят местные новости.
— Хорошо же, слушай следующую новость, — вздохнул Ульв Ульвссон. — Вчера у нас в округе появился первый нищий.
— Я не понимаю тебя, сосед.
— Вчера здесь появился человек, который ходит по дворам и просит еды.
Фольке Фильбютер вскочил, красный от негодования.
— Позор слышать такое! Приведите же мне этого бродягу, и я научу его ходить за плугом. Или его хозяин так скуп, что не кормит и не одевает его?
— Об этом ты сможешь спросить его сам, если только пожелаешь разговаривать с попрошайкой, — ответил Ульв Ульвссон. — Только помни, какой штраф полагается за убийство чужого жреца. Это единственное, что заставляет нас щадить христиан. Сейчас он на пути в Фолькетюну, и я торопился как мог, чтобы опередить его. Не думай, что стараюсь ради тебя. Полагаю, ты и без меня знаешь, сколько положить в его суму. Но скажу тебе прямо: времена настали плохие, и таким, как мы, лучше держаться вместе… А вот, вижу, и он бредет через лужайку, легок на помине.
В этот момент все дружно повернулись к двери. На пороге в лучах солнечного света возник старик с сучковатым посохом в одной руке и небольшой котомкой в другой. Его рубаха была подпоясана грубой бечевкой, и он так решительно шлепал по земле босыми ногами, словно боялся куда–то опоздать и потому избегал ненужных задержек в пути.
Старик вышел на середину горницы и начал просто и без лишних предисловий:
— Подайте милостыню ради Иисуса Христа Сына Божиего. Меня зовут Якоб. Или вы до сих пор ничего не слышали о старом Якобе? Я прошу у вас не ради себя, но ради моего Господа. Я буду доволен и куском хлеба, но если ты богат, хозяин, отдай десятую часть того, что имеешь, а если праведен, отдай все.
— Ингевальд, сын мой, — позвал Фольке срывающимся от гнева голосом. — Или это не моя земля? А если моя, то когда здесь такое было, чтобы кому–нибудь что–нибудь давали, ничего не беря взамен? Возьми же у старика котомку и дай ему два удара палкой: один за него самого, а другой за его господина, который так плохо кормит и одевает его, что вынуждает попрошайничать.
Ингевальд выступил вперед и выхватил у нищего котомку. В ней лежало несколько монет и перстней и кусок сухого хлеба. Протянув хлеб Якобу, Ингевальд привязал котомку с оставшимся содержимым к своему поясу, после чего размахнулся и стукнул старика по спине палкой. Юноша вложил в первый удар столько силы, что его не хватило на второй, который получился вялым. Ингевальд смутился, однако в следующий момент он был ошарашен по–настоящему, потому что старик ухватил его за шею и звонко поцеловал в обе щеки.
— Благодарю тебя, сын мой, за то, что дал мне возможность пострадать за моего Господа. Благословляю вас всех, братья мои, и люблю. Я с радостью остался бы здесь, чтобы рассказать вам о своем Господе, но я вижу, сейчас не лучшее время для проповеди.
С этими словами Якоб покинул дом так же решительно, как и вошел в него, чтобы продолжить свое странствие. От боли на его глазах выступили слезы, но лицо сияло, словно он только что испытал самую большую радость в жизни.
На мгновенье Ульв Ульвссон зажмурился.
— Это опасные люди, — пробормотал он, поглаживая бороду.
Фольке растеряно молчал, а когда опомнился, голос его зазвучал еще увереннее, чем прежде.
— Ингевальд, сын мой, — сказал он. — Ты хорошо сделал свое дело. Подойди же и скрепи наш союз с Ульвом Ульвссоном рукопожатием. Не робей. Он наш сосед и не желает нам зла. Иди ко мне, чтобы я смог сам подвести тебя к нему. Ульв Ульвссон говорил сурово, как и все богатые хозяева, но только теперь я понимаю, что он имел в виду. На тинге нужны люди, но я человек темный и слишком долго жил в лесу. Да и кольчуга моя заржавела так, что, пожалуй, рассыпется, если я снова попробую ее надеть. Ты возьмешь оружие и новую кольчугу, Ингевальд, и поедешь на тинг вместо меня.
Он подвел сына к Ульву Ульвссону, но тот, помня дерзкий ответ юноши на свою загадку, презрительно взглянул на Ингевальда и вместо рукопожатия наотмашь ударил его по щеке.
— Я вижу, — сказал Ульв Ульвссон, обращаясь к Фольке Фюльбитеру, — что волосы у твоего сына жесткие, как конская грива, а щеки гладкие и желтые и даже не покраснели от моей оплеухи. Это верный признак финской крови. Это карлики никогда не краснеют, сколько ты их ни щипай и ни бей. На тинге вряд ли станут слушать такого, даже если его приведешь ты. На твоем месте я бы отнес его в лес в свое время. С таким ли потомством собираешься ты основывать новый род и поместье?
Тут Фольке Фильбютер схватил соседа за ворот и застыл как громом пораженный. Такого оскорбления в собственном доме, да еще и на глазах у всей дворни, он не ожидал. А насмешливый тон и спокойная улыбка Ульва Ульвссона просто ошеломили его.
Наконец нависшую в горнице тишину нарушил шепот Ингевальда:
— Если хочешь, отец, запрем дверь и убьем его. А потом мы со старостой бросим тело в болото.
— У меня хороший слух, — сказал Ульв Ульвссон. — И я знаю также, что если выступлю против тебя на тинге и посоветую там покопаться в твоем болоте, у тебя будут большие неприятности. И я давно бы сделал это, если бы мудрость не подсказывала мне, что сейчас нам, соседям и богатым хозяевам, нужно держаться вместе против христиан.
Тут Фольке Фильбютер опомнился и отпустил его ворот.
— Ты безоружен, Ульв Ульвссон, и находишься под моей крышей, — сказал он. — Но если ты покинешь Фолькетюну прямо сейчас, я обещаю, что твой дом сгорит уже нынешней ночью. А если ты действительно хочешь сделать меня своим союзником, то посади меня в свою красивую повозку, отвези в самый богатый в округе двор и будь сватом моему сыну. Я и сам понимаю, что так, как есть, продолжаться не может. Мне–то уже все равно, но Ингевальд взрослеет и скоро получит богатое наследство. И если ты принимаешь мои условия, одолжи мне свой синий плащ. Мой, грубый и домотканый, не годится для такого дела. И хотел бы я видеть того хозяина, который скажет «нет», когда Фольке Фильбютер приедет сватать его дочь для своего полукарлика–сына.
