— Ба-атька-а! Бесстыжи глаза! Что ж ты сына покинул?!
Тимошка нагнал их по берегу на коне и ни за что не хотел вернуться. Так он и остался в Черкасске.
— Только женился — и бросил жену! — укорял его Разин.
— Али, батька, я у тебя хуже всех казаков? Как отстать?! — говорил Тимошка, берясь за прежнее дело — за атаманское кашеварство.
— Батька, пора ведь и мне в поход! — сказал он, когда устроил спать челобитчиков и вернулся к Степану.
Разин взглянул с усмешкой на юного казака.
— Куда тебе в путь, кашевар женатый?
Тимошке шел уже двадцатый год, но борода все еще не росла на его щеках и черные торчащие усики по-прежнему казались в шутку наклеенными на детское, простодушное, лукавое лицо, по-детски лежали гладкие, расчесанные, прямые темные волосы, по-детски задорно глядел слегка вздернутый нос, и твердая взрослая решимость его речи всегда вызывала усмешку Разина.
— В Астрахань ты обещал меня выслать, как станешь сбираться, — сказал Тимошка.
— А кто же сказал тебе, что я туды собираюсь? — спросил атаман.
— Я и сам ведь знаю! — дерзко ответил Тимошка.
— Чего же ты знаешь, скажи?
— А того и знаю: Черкасск ныне наш — стало, Волгу пора забирать, чтоб велико казацкое войско строить.
— Ишь ты! А потом? — поддразнивал Разин.
— Потом щи с котом! Всю Волгу возьмешь — и на Яик!.. Ты ныне на Яик письма послал, в Царицын, в Саратов. А в Астрахань я понесу. Ты стрельцам обещался меня прислать. Уж небось поджидают!..
— Ну что же, сынок, собирайся. Только казачка твоя мне станет пенять. Как ты Настю-то кинешь? Вишь, в Черкасск ведь и то не хотела пускать!..
— А ты ей поклон от меня отдай, — спокойно сказал Тимошка. — Скажи: по век жизни ее не забуду за любовь да за ласку. Жив буду — назад ворочусь, привезу ей гостинцев.
— Ладно. А ты мой поклон отдай астраханским стрельцам да посадским.
Разин дал Тимошке письмо к астраханцам, ожидая, что слух о его предстоящем походе на Волгу сам сделает дело и настроит умы стрельцов и посадских в его пользу.
— Скажи им, что наскоре в Астрахань буду. Стречали бы да воеводу навстречу вели под уздцы, — сказал Разин.
— Я сам с ними выйду тебя стречать, в покорность тебе приведу стрельцов, — обещал Тимошка, уверенно тряхнув головой.
Степан усмехнулся:
— Ты прыткий, сынок! Что ж, воеводы градские ключи тебе поднесут?
— Мы и сами возьмем! Астраханцы меня признают — ить сыном твоим все зовут!
— Сын-то сын, а ты казацкую шапку смени да зипун, — сказал Разин. — Воеводские сыщики не признали бы тебя раньше всех, а то схватят под пытку… За тем ли к ним лезть!.. Ты не моим, а купеческим сыном оденься: шелков кафтан да пухову шляпу. Таких молодцов на торгу немало гуляет — орехи грызут да армянские вина пьют. Кошель полон денег, сапожки — сафьян, ворот козырем, а в башке — дыра… Гребцов подбери себе на дорогу из астраханцев, а так-то купецкому сыну не гоже.
Тимошка нашел в таборе у войсковой избы бывшего астраханского стрельца, это был старый приятель его — Никита Петух. И наутро в легком челне они отплыли в верховья Дона, в обычный казацкий путь к низовьям Волги, через Царицын…
— Кошачьи усы, ты куды? — расспрашивали его знакомцы казаки.
— Про то мне да батьке ведать, — с гордостью отвечал молодой казак…
Уже третью неделю сидел Степан Тимофеевич в Черкасске, когда его брат Фрол Разин явился к нему в войсковую избу.
— Здорово, Степан Тимофеич! Поздравствовать на атаманстве тебя приехал! — сказал он с искренней радостью.
Степан ласково посмотрел на брата.
«Ишь, возрос!» — подумал он, словно видел его в последний раз не взрослым, женатым казаком, а малым парубком.
— Ну, как там у вас в верховых станицах? — спросил он.
— Шумят казаки. В станичных избах перетрясли, атаманов новых много обрали, к тебе собираются, — громко ответил Фрол и тихо добавил: — Вести есть тайные.
Степан позвал брата в малую горенку, притворил поплотней дверь.
— Ну, сказывай, что там.
— Перво, приказные через станицу ехали в Москву да грозились, что за твое своевольство ныне придут на Дон государевы ратные люди, весь Дон разорять.
— Привез ты их?
— Кого?
— Да приказных. Отколе они?
— Ты пустил на Москву, чего я их стану держать! Проходную глядели — все ладно, печать приставлена к месту…
— Какая печать?
— Войсковой избы Войска Донского, как надо. Сережка мне молвит: «Башку бы им своротить!» Я баю: «Степан пустил — нам в то не вступаться, не то осерчает!»
— Постой, погоди, что за люди? Какие приказные, толком скажи.
— Да с дворянином, коего ты убил, сюды прискакали — дьяк да двое подьячих.
— Да кто же их пустил назад в Москву?! Ну посто-ой!.. У кого же теперь печать? — покачал головой Степан. — Эх, попался я, брат! — Степан сдвинул шапку на лоб. — Митя-ай! — крикнул он.
Вошел Еремеев.
— Иди забери у Корнея войсковую печать. Измену творят! И мы-то ведь дурни: брусь и бунчук забрали, а печать у них! Да в рожу Корнею дай, а за что — то он ведает сам. Не дадут печать, то веди самого!
Еремеев ушел.
— Лазутчики из Воронежа приезжали. На лодке по Дону прошли недалече, повернули с ладьей — да назад на верха, — продолжал свой рассказ Фролка.
— И тоже их не держали?
— Ночью с Сережкой нагнали — да в Дон…
— Ну и ладно, — одобрил Степан.
— Заставы надо поставить, Степан Тимофеич, а так все равно пролезут. Народу беглого тьма идет — с Тулы, с Орла, с Рязани — поди-ка узнай! Пролезут — не сыщешь! Дон-то широк!
— И то, надо поставить заставы, — согласился Степан.
— Да с крепким наказом, — добавил Фролка.
Степан по-отечески усмехнулся.
— Ты сам так мыслишь али Кривой подсказал? — ласково спросил он.
— С Сережкой-то мы в совете… Да ныне и на него у меня извет… хоть друг большой… — Фрол замялся.
— Ну, чего? — Степан поднял голову.
Фрол потупился. Говорить на Сергея брату он не хотел, но Сергей нарушил обычай и заводил измену казацким порядкам. Фрол теребил свою узкую бородку длинными пальцами.
— Замахнулся, так бей. Что ты, баба?! — прикрикнул Степан.
— Сергей за станицей, у кладбища, кузниц наставил, набрал кузнецов, куют в день и ночь… сохи да бороны… Я к нему: ты, мол, что своеволишь?! А он говорит: «Ныне наша воля: мужики одолели в Черкасске — знать, Дону распахану быть, а мне быть богату. Я, баит, ныне на все станицы борон да сох наготовлю, пойду торговать, как иным и не снилось…»
— Купец! — со злостью воскликнул Степан. — Что же, Фролка, придется ему отрубить башку.
— Брату?! Да что ты, Степан Тимофеич! — испугался Фролка. — Ты ярлык ему напиши, что ковать не велишь. Он меня не послушал, а тебя забоится, отстанет…
— Кого-то он сроду страшился! — прервал Степан. — А ты ему так и скажи, что разом снесу башку и всем ковалям и каждому, что за россошки возьмется… Бояр накликать на казачьи земли не дам!..
— Крови не было б, Стенька! — задумчиво сказал Фрол, гордясь в душе, что он брат такому великому атаману. Вначале у него с языка просто не шло даже имя Степана. В гордости братом он не мог его называть без величания по отцу. А теперь вдруг братняя теплота и заботливость залила все его существо, и захотелось сказать ласково, как когда-то давно-давно. — Крови не было б, Стенька! — сказал он. — Сергей мужиков скопляет. Там беглых к нему прибралось уж с два ста человек.
— Упрямый козел все ладит свое! Скажи ему: пахотны земли — на Волге. Пусть Волгу идет воевать, а у нас на Дону за такие дела — без пощады… Да кузнецам скажи то же. Да ты им вели, чтобы шли ко мне в городок в Кагальницкий, там много работы, а то и сюда — и в Черкасске им дела хватит. Нам ныне сабли ковать!..
— Знамо, сабли! — кивнул понимающе Фролка.
— Разумный ты взрос казак. Я не чаял, что ты столь разумен, — сказал Степан. — Вот что, Фролушка, я в поход. Ты тут без меня остаешься. Вестей прознавай. Чуть что — посылай гонцов.
— А ты где же будешь?
— Найдут, не иголка! — с усмешкой ответил Степан. — Так ты, брат, в Черкасске жить не ходи, да не сиди и в верховьях. Кто на Дон какими путями пойдет к Корниле — и ты бы все ведал. А для того ты садись в моем городке… Да кто будут беглые разных земель — и ты их принимай, пусть живут… И семью мою береги, — добавил Степан. Он знал, что вернее Фрола никто не сумеет сберечь Алену с детьми.
Повелительный тон атамана снова заставил Фролку почувствовать расстояние между собою и им.
— Степан Тимофеич, а ты, не во гнев, куды же в поход? На Азов?
— По братню завету, — ответил Степан. — В станицу прискачешь — вели там казачке своей пекчи пироги. И я за тобою как раз к горячим поспею!
Разин покинул войсковую избу и Черкасск. Войско его оставило Кагальник — все ушли на север, лишь немного людей осталось на острове для сторожевых служб.
