А семьи как? А дом?
— Правда, что серебро югра лопатами гребет? — спросил Савка.
— Про то не ведаю, — нахмурился Ждан.
— Для чего ты все это сказываешь? — прищурился Яков. — Чтоб смуту в людях посеять? Кто тебя подослал?
— Никто не слал. Сам зову — оставайтесь добром, здесь воля.
— Ишь, — усмехнулся Яков. — Леший. Ведь это ты нас пугал? Ночью. Ты закружил, чтоб с дороги сбить?
— И верно, — насторожился Зашиба. — Вона сотоварищ его за елушником.
Над молодыми елочками покачивала рогами лосиная голова.
Ушкуйники много дней не ели мяса.
— Лоська, беги!
Три стрелы впились в шею сохатого. Он захрипел, вскинувшись на дыбы. В шею вонзилось копье и еще несколько стрел. Кровь хлестнула в несколько широких струй. Сохатый упал на передние ноги и выворотил рогом пень, вскочил, бросился вперед, где только что стояли люди. Ждан шел ему навстречу, бормоча:
— Лосенька, лосенька.
Сохатый смял его и отбросил копытом. Он топтал сумки и лыжи, бил рогами в ели, на которых спасались новгородцы, метался и хрипел, поливая снег кровью.
Наконец, встал на колени, зашатался и опрокинулся.
Яков решил подняться на вершину ближайшей горы, осмотреться.
С ним увязался Савка.
На лысой плоской вершине снег был плотен, как наст. Он навис козырьком над пропастью. Савка глянул вниз и отшатнулся — далеко внизу, как темная травка, щетинился лес. Сорвись — и разобьешься не сразу.
Яков стоял близко от обрыва, придерживаясь за куст кедрового стланика.
Гудел ветер — здесь всегда гудит ветер. Внизу плыли лохматые, как дым, облачки. Они цеплялись за вершины кедров и казалось, что гора дымится. Солнце было очень ярким — слепило до боли в глазах, а проплывшая тучка невиданно синей.
— Вон югорские городища, — показал Яков.
Голубоватые горбы гор сливались с небом. Внизу, как дорога меж скал и леса, виляла река. Далеко на север, где черный лес становился синим, были видны дымки.
Яков улыбался.
— Земли сколько.
Он снял лохматую собачью шапку, подставив ветру лицо. Вырвал серьгу из уха, медленно размахнулся и бросил ее, как камешек, в солнце. Она сверкнула над пропастью, и Савка подался за ней. У него тряслись коленки.
— Ого-го! — хрипло, отчаянно кричал Яков и хохотал.
— Не пойму тебя, атаман. Чудишь… — сказал Савка.
— Тоскливо, если не чудить.
Савка смотрел на спокойную спину Якова и чувствовал, как надуваются на шее жилы. Он ненавидел Якова люто и страшно. Баловень! Савка ползет к богатству, обдирает ногти. А тот швыряет золотом и хохочет.
Толкнуть сейчас… Да, самое время исполнить боярский наказ.
Потными и тяжелыми стали руки.
— Вольно здесь, — сказал Яков.
— Вольно, — беззвучно шепнули посиневшие Савкины губы. Он вытянул руку и толкнул в широкую спину. Дрогнула рука, не силен был толчок.
Яков, качнувшись, шагнул вперед и упал на спину, вдавив локти в снег. Ноги висели над краем снежного карниза.
— Держись.
Скачками летел к обрыву Омеля. Карниз хрустнул и разошелся трещиной. Яков сильней вдавливал в него локти.
Савка отступал, не помня себя. Видел, как упал Омеля, схватив Якова за ворот. Карниз рухнул и Яков повис над пропастью.
Савка бежал с горы, проваливаясь, падая, продираясь сквозь буреломы и заросли. Бежал, не зная, куда и зачем. Только бы дальше от своих, от Омели.
Он потерял шапку, разбил в кровь лицо, вывернул ногу. Но не было боли. Был страх, леденящий душу.
Опамятовался он у реки. Стал жадно хватать пригоршнями снег и есть. Потом упал в снег и застонал. Громко и отчаянно, как раненый зверь.
На том берегу тоже кто-то громко простонал. Савка замер.
На другом берегу была только серая изъеденная трещинами скала.
Тихо.
— Наваждение! — ругнулся Савка.
— Ждение, дение, ение, — повторилось на том берегу.
Савка торопливо и крадучись стал отходить от колдовского места. Он уходил к югорскому городищу.
Есть древние китайские карты. На них указаны проходы с Оби на Печору. По Оби шел торговый путь в Китай.
По Дону и Волге поднимались в земли камских булгар византийские гости. Через местных торгашей вели торг и мену с жадной до серебра югрою. Арабы и персы приходили через пустыни и степи по Яику и Белой.
В древнем Риме рассказывали о счастливейших людях, не знающих раздоров и рабства. Они живут якобы у Рипейских гор, где падает, как лебяжий пух, густой, мягкий и холодный снег. Там солнце не заходит много дней, и много дней бывает ночь.
О загадочной земле Биармии пели скандинавские сказители. Вот, сказ, мало похожий на вымысел о походе в Биармию братьев Карли и Гюнстейна и Торера-Собаки.
Это было веке в десятом:
«Пришли они на место, на большом пространстве свободное от деревьев,
где была высокая деревянная ограда с запертой дверью;
эту ограду охраняли каждую ночь шесть сторожей из местных жителей.
По два человека на каждую треть ночи.
Когда Торер и его спутники подошли к ограде, сторожа ушли домой,
а те, которые должны были их сменить, еще не пришли в караул…
Торер сказал: „На этом дворе есть курган, насыпанный из золота и серебра,
смешанных с землей; к нему пусть отправятся наши; на дворе стоит бог Биармов, который называется Иомаль, пусть никто не осмеливается его ограбить“.
Затем, подойдя к кургану, собрали сколь можно больше денег, сложив их в свое платье.
Потом Торер велел им уходить, отдав такое приказание:
„Вы, братья Карли и Гюнстейн, идите вперед, а я пойду самым последним и буду защищать отряд“.
После этих слов все отправились к воротам.
Торер вернулся к Иомалю и похитил серебряную чашу, наполненную серебряными монетами, стоявшую у него на коленях».
Была ли Биармия, и где она, — и сейчас спорят ученые.
С юга теснили югру булгары и степные народы. На севере отчаянно дралась самоядь. С запада приходили новгородцы.
Летопись упоминает о неудачном походе новгородцев на Каменный пояс в 1030 году. А в конце века новгородец Гурята Рогович уже говорит о югре, платящей дань Новгороду. Киевский летописец Игумен Сильвестр перемешал его рассказ с собственным вымыслом:
«Послал я отрока своего на Печору, к людям, которые дань дают Новгороду, пришел мой отрок к ним и оттуда пошел на югру. Югра — народ, говорящий непонятно, и живет в соседстве с самоядью в северных странах. Югра рассказывала моему отроку: удивительное мы встретили новое чудо, о котором мы до сих пор не слыхали, а началось это третий год; есть горы, заходящие в морскую луку, им же высота до небес; в тех горах громкий крик и говор, и прорубают гору, желая прорубить; в той горе высечено оконце маленькое, и оттуда говорят, но нельзя понять языка их, но показывают на железо и махают руками, прося железа, если кто даст им железа, нож или секиру, то они взамен дают звериные шкуры. Путь к тем горам непроходим из-за пропастей, снегов и лесов, так что не всегда доходим до них, есть и подальше путь на север».
Я ответил Гуряте Роговичу: «Это — люди, запечатанные Александром Македонским…»
Другой летописец, нимало не сомневается в чудесах, которые случаются в загадочном краю:
«…Вот старики наши ходили на югру и самоядь, сами видели в полуночных странах: спадала туча, а в той туче спадала балка молодая, только что рожденная, вырастала и расходилась по земле: и бывает другая туча, спадают в ней олени маленькие, вырастают и расходятся по земле». Этому рассказу у меня свидетель Павел, посадник Ладожский и все ладожане.
А что касается серебра закамского, то было оно причиной многих раздоров и крови.
Крытый берестой дом югорского князька с двумя крохотными оконцами стоял отдельно от других, на широкой площадке, окруженной рвом.
На Савку бросились лохматые белые лайки; и сопровождавшие его югры отогнали палками злобных псов. У дома стояла старуха с круглыми глазами, закутанная в меха — шаманка Тайша. Она обошла Савку кругом, пристально осматривая, и приказала войти.
В доме было полутемно. На земляном полу был выложен очаг из серых камней. В нем тлели уголья, из котла над очагом шел вкусный мясной парок. У Савки дрогнули ноздри, и он проглотил слюну.
У стены была устлана рысьими шкурами невысокая лежанка. С нее поднялся маленький старый князек с редкой бородкой и черными, как спелая смородина, глазами. Разрисованная красными узорами куртка, пошитая мехом внутрь, была подхвачена серебряным пояском. На груди у князька легли ожерелья из серебряных монет.
Савка поклонился князьку, коснувшись пальцами земли.
Шаманка Тайша присела на корточки у очага и смотрела на уголья.
