— Говорите, я вас слушаю, только, пожалуйста, без коленопреклонений.
— Матушка-царица! Дозволь твоему покорному рабу правду говорить.
— Не только дозволяю, но требую, генерал! Говорите, я вас слушаю.
— Я самый несчастный человек на свете, государыня.
— Вы? Чем же?
— Тем, ваше величество, что вы гневаться на меня изволите.
— Кто вам сказал?
— Никто, государыня, но я вижу сам, чувствую. Я не вижу того благоволения, которым вы прежде дарили своего раба, верного и по гроб вам преданного. Вы не дарите меня тою чарующею улыбкою, которою так часто вы дарили прежде. Я чувствую, что в чем-то провинился пред вашим величеством, но в чем, того не знаю. Я давно хотел пасть к ногам вашим и вымолить прощение, — с пафосом проговорил Потемкин.
— Вот что? Повторяю вам, что никакой вины на вас я не имею. А что касается до моей улыбки, не видя которой вы, по вашим словам, приходите чуть не в отчаяние, отвечу вам так: я не ребенок, у которого красивой игрушкой можно вызвать довольную улыбку на лице.
При этих словах у императрицы появилась улыбка, но только не та чарующая, которая заставляла благоговеть и преклоняться, а улыбка неудовольствия, жестокая, вызывающая легкое дрожание ее верхней губы.
Потемкину хорошо известно было значение такой улыбки.
«Все, все пропало! — подумал он, бледнея как смерть.
— Еще чего-нибудь вы не имеете сказать мне, генерал?
— Смею просить, ваше величество…
— О чем?
— Милостиво даровать мне какое-нибудь назначение: или в пограничную армию, или в какую-либо губернию, — дрожащим голосом проговорил Потемкин и хотел было опять опуститься на колена, но государыня движением руки не допустила того.
— Вот что, вы просите назначения? Петербург, видно, вам наскучил. Хорошо, хорошо, я подумаю. Назначение вы получите.
В голосе императрицы слышалось неудовольствие.
— Ваше величество…
— Довольно, генерал. Кажется, вы все сказали.
Государыня дала понять Потемкину, что аудиенция кончена.
Как ошеломленный вернулся Григорий Александрович Потемкин в свою роскошно отделанную квартиру, которую занимал он невдалеке от дворца, на Невском проспекте.
Войдя в свой кабинет, он чуть не со стоном промолвил:
— Прощай, все прощай! Всему конец. Я в опале! Безумец! А я думал, мечтал о звезде своего счастья. Увы! Звезда эта поблекла преждевременно. И кто тому причиной? Кто? И что тому причиной? Красавец, богатырь, князь, он стал поперек моей дороги, он отнял мое счастье! Он заставляет меня теперь отказаться от того счастья, к которому я так давно стремился! Что же мне делать? Уйти, оставить все и на веки похоронить себя в какой-нибудь глуши? Нет, нет. Не бывать этому. Своего счастья никому не уступлю. Я хочу славы, я хочу могущества и этого я достигну во что бы то ни стало. Прочь все преграды! Я ни перед чем не остановлюсь. Я достигну цели, достигну!
— Ваше превосходительство! — приотворяя немного дверь в кабинет, робко проговорил камердинер князя Потемкина.
— Что тебе надо? Как ты смеешь лезть, когда тебя не спрашивают! — вскакивая с дивана, грозно крикнул генерал Потемкин.
— Какой-то незнакомый господин просит дозволения видеть ваше превосходительство.
— Кто такой? Что ему надо? Дурак! Я тебе сказал: не принимать!
— Я докладывал, но меня не слушают.
— Что же он нахрапом, что ли, ко мне лезет?
— Почти что нахрапом, ваше превосходительство! Никакого резона не принимает. Я говорю: генерал никого не изволит принимать, а он говорит: не твое дело, пошел доложи, меня примут.
— И я говорил правду. Ведь ты меня, Гриша, примешь? Старого товарища, однокашника? — громким голосом проговорил какой-то странный незнакомец, быстро входя в кабинет Потемкина.
Потемкин был удивлен неожиданным появлением своего старого товарища по университету, Михаила Волкова, которого он узнал с первого взгляда, несмотря на то, что более десяти лет его не видал.
— Что ты на меня таращишь глаза? Обнимай старого товарища!
— Постой… постой, — холодно было заговорил Потемкин.
— Что стоять! Я сяду, я устал. Эй, скобленое рыло! Добрую чарку вина и кусок мяса: я чертовски проголодался, — удобно располагаясь на диване, громко проговорил вошедший, обращаясь к камердинеру Потемкина, который от удивления стоял с раскрытым ртом.
— Постойте, говорю вам, государь мой! Кто вам дал право распоряжаться моими людьми?
— Простите, ваше превосходительство, ваше высокопревосходительство! Я думаю, Мишка Волков имеет на это некоторое право, — насмешливо кланяясь Потемкину, проговорил вошедший. — Эх, брат, Григорий Александрович! Не хорошо забывать старых друзей! Может, ты меня не узнал? — добавил он.
— Нет, я вас узнал, государь мой.
— А если узнал, то к чему это «государь мой»? А ты чего тут торчишь, скобленое рыло? Брысь! — топнув ногой, комически крикнул Михаил Волков.
Дворецкий Потемкина моментально исчез.
На странном госте Потемкина была надета не менее и странная одежда.
На нем был надет не то казакин, не то суконный кафтан какого-то странного покроя, полупольский, полурусский, с нашитыми спереди снурами; полы и подол, а также рукава были обложены мерлушкой. Широчайшие шаровары впрятаны в огромные сапоги. В руках он мял меховую шапку или скорее какой-то шлык.
Собою он был богатырь-детина, рослый, плечистый, с круглым, отекшим и красным от частых возлияний Бахусу лицом и с таким же носом.
Серые глаза его, окаймленные широкою бровью, были хитры и проницательны. Вечно насмешливая и полупрезрительная улыбка не сходила с толстых и мясистых губ.
До черных лохматых волос и бороды, кажется, давным-давно не касались ни щетка, ни гребенка.
— Мне желательно знать, что вам угодно и зачем вы ко мне пришли? — не скрывая своего неудовольствия, хмуро проговорил Потемкин.
— Мне угодно первое: выпить и закусить, второе — посмотреть на тебя, а в третьих — занять у тебя денег, виноват: у вас, ваше превосходительство.
— Скажите, давно вы с ума сошли?
— Слушай, Григорий, если ты таким тоном будешь со мною разговаривать, то, клянусь, я тебя поколочу!
— Выйдите вон!
— Что такое?
— Вон, говорю вам!
— Ох, Григорий, не шути! Быть тебе битому! — вставая с дивана и выпрямляясь во весь свой огромный рост, полунасмешливо, полусерьезно проговорил Волков.
— Я позову людей.
— Зови! Пусть посмотрят люди, как я тебя «дубасить» буду.
— Это черт знает, что такое!
— Не петушись, Потемкин! Садись и слушай.
— Не слушать я тебя буду, а пошлю за полицией.
— Ой-ой, как страшно! Ох, Григорий, не дури! Садись и слушай. Садись, говорят тебе.
При этих словах Михайло Волков в охапку схватил Потемкина, не посадил, а бросил его на диван, и сам сел с ним рядом.
— Сиди смирно и слушай.
Волей-неволей пришлось Григорию Александровичу покориться, потому что тяжелая лапа «приятеля» крепко держала его за руки.
— Что тебе надо? — чуть не упавшим голосом спросил у него Потемкин.
— Я уже сказал тебе, вина, закуски и денег.
— Ни того, ни другого, ни третьего ты не получишь.
— Получу, Григорий, получу, ваше превосходительство! Сам ты будешь меня угощать, сам и денег мне давать, да еще спрашивать, довольно ли?
— Едва ли когда ты этого дождешься!
— Да и ждать нечего, сейчас все будет.
— Посмотрим.
— Смотри и слушай, какое слово тебе я молвлю.
— Какое?
— А вот слушай. Появился у тебя, Григорий свет Александрович, лютый ворог, который поперек твоей счастливой дороги стал. Загородил он тебе, сердечный друг, дорогу так, что ни тпру, ни ну: сворачивай назад! Сиречь: шел ты путем-дорогой и повстречался с силою богатырем могучим, и во веки веков тебе одному не спихнуть, Григорьюшка, с той дороги того богатыря могучего. А хочется тебе убрать его, да силенки не хватает! — быстро посматривая на Потемкина, насмешливо проговорил Волков. — И про то ты, Григорий Александрович, забыл, что где силой не возьмешь, можно взять умом да хитростью, да еще деньгами, — добавил он, не спуская своего проницательного взгляда.
— Как, Михайло, ты знаешь? — как-то глухо воскликнул Потемкин.
— Знаю, ваше превосходительство, все знаю: ведь я всезнайка. Чай, помнишь, такой кличкой обзывали меня товарищи, когда мы с тобой набирались уму-разуму в нашей alma mater?
— Ты знаешь, что князь…
— Договаривай! Князь Петр Михайлович Голицын — твой непримиримый враг. Я это хорошо знаю и тебе очень хочется отделаться от него, т. е. спихнуть его с дороги, да то лихо, что князь-то богатырь, орел! Ну, где тебе с ним сладить?
— Как ты узнал? Как мог проникнуть в тайник моей души?
— Колдун я, читать умею даже то, что в твоей душе написано.
