краю отверстия, прямо над бассейном в атрии. Катул остановился и громко сказал: «Эй!» Внизу всё вдруг застыло. На Катула уставились удивлённые лица домашних.
— Помогите спуститься! — приказал Квинт Лутаций.
На миг повисла тишина, потом Батт приказал: «В воду!», рабы попрыгали в бассейн и собрались в кружок прямо под господином, двое телохранителей повыше вскарабкались на плечи остальных, взяли шагнувшего к ним Катула под руки и осторожно передали вниз, другой паре гладиаторов, а те уже поставили господина на пол атрия.
Наконец-то Квинт Лутаций Катул оказался дома.
Катул нашёл взглядом среди домашних Муммию. Она стояла между бассейном и прихожей, сложив руки на груди, и смотрела странно, как будто сквозь мужа. Лицо у жены раскраснелось, нос заострился, большие глаза блестели. Корова моя стала орлицей, подумал Катул, повернулся к жене и хотел уже говорить, как вдруг та закричала куда-то мимо него: «Бросайте! Бросайте через стену!» За спиной Катула раздался визгливый жалобный вопль, а потом что-то треснуло и стукнуло и вопль оборвался.
— Тихо, блядь! — заревел Квинт Лутаций, аж у самого в ушах зазвенело. В доме стало удивительно тихо.
— Вы все, рабы! Наказаны. Разберусь — скажу, кому что.
— Вы четверо! — телохранители опустили головы. — Считайте, на улице, если не объяснитесь.
— Сострат! Про Аполлония надо поговорить!
— Ты! — тоном ниже, Батту. — Думай, как будешь отвечать.
— Муммия, — уже почти спокойно. — Что тут происходит?
Муммия выглядела обрадованной.
— Уже всё, Квинт, всё хорошо, слава Юноне, нет её, можешь обернуться.
Катул оборачиваться не стал и ответил сдержанно:
— Жена, говори короче, яснее и по порядку. Кто тут был? Что сделал?
— Да собака, Квинт, собака чёрная, всё у дверей крутилась, а я тебя ждала. Я Рику велела её прогнать, она убежала. А когда Вилий с носилками вернулся, она опять в доме оказалась! Хромая, Квинт, чёрная собака! А у тебя священный суд над Катилиной завтра, всё решится, ты сам сказал!
— И ты туда же? Думаешь, боги знак давали?
— Квинт, ну что я, дура? Боги бы, я не знаю, молнией ударили. Это от Ватии или Красса подкинули, я ж сразу поняла.
— Да зачем, зачем?! И дверь зачем заперла?
— Да как ты не понимаешь, ты же рядом был у дверей уже, зашёл бы и увидел её! А ты же за великого понтифика, знамение же плохое, пришлось бы тебе суд отменять! Или, я не знаю, без тебя бы Катилину судили! Я же не знаю, какие у вас правила.
— Так, — сказал Квинт Лутаций очень-очень тихо. — Так. Понятно. Значит, это всё было. Двери закрыли. Чтобы я. Не увидел. Собаку. Плохое знамение. Перед священным судом, — Муммия на каждое его слово улыбалась и кивала, рабы чуть-чуть зашевелились, а вот Батт, который лучше знал Катула, сжался чуть не в комок. А Катул заговорил злее и всё громче.
— Мум-ми-я, ну какая собака?! Мне трупы, трупы видеть нельзя! И то не мне, а Метеллу, я так, на всякий случай остерегаюсь, для местоблюстителя кто ж знает, какие запреты действуют. Ты что вообще в общественной религии понимаешь — ничего ведь, а? Это наши, мужские дела! — Муммия прямо на глазах потеряла всю величавость, скуксилась и даже, кажется, собралась заплакать. Квинту Лутацию вдруг стало её жалко — ну дура, конечно, но ведь помочь хотела! И перед рабами надо лицо держать.
— Есть, конечно, плохие знамения, — мягче продолжил он. — Чёрная, хромая, понятно, плохой знак. Но он не из обязательных, понимаешь, жена? Как я сам истолкую, так и будет — действует он или нет.
Катул подошёл к жене и взял её за руку.
— Я одобряю то, что сделала Муммия, — объявил он домашним. — Она хотела меня защитить. Значит, вы правильно её слушались и не виноваты в неподчинении. Никто не будет продан или казнён. Кроме Рика. Но вы все всё равно будете наказаны — за то, что никто ничего мне не сказал. Я велю вас наказать, чтобы впредь никто не смел даже подумать закрывать передо мной двери дома! Ваш долг — предупредить господина об опасности и слушаться его, а не решать за него, что делать. — Катул сделал паузу, соображая, что дальше.
— Господин, пришёл Квинт Гортензий, — сказал за спиной Рик.
— Впусти, — ответил Катул. Рика он оставил на потом.
В атрий вкатился Гортензий в торопливо наброшенной тоге (вот это было вдесятеро невероятней, чем то, что Катула не пустили в дом). На руках гость нёс толстого чёрного щенка.
— Квинт! Извини, что я в таком виде, я по-соседски, торопился к тебе. Ты его у себя нашёл и приказал ко мне перебросить, да?! Спасибо тебе, дорогой! Муммия, и тебе спасибо!
Гортензий сиял. Щенок зевнул, поёрзал у него на руках и свесил вниз большие лапы. Его голубые глазёнки были томно полузакрыты.
«Да уж, нелёгкий нам с тобой выпал день, Уголёк», — подумал Катул.
* * *
На следующий день священный суд снял с Катилины обвинения в порядке преюдиции, так что речь произносить Гортензию не пришлось.
В тот же день нашли и заделали дырку в основании стены между домами Катула и Гортензия, рабы её проделали, чтобы обмениваться всякой мелочёвкой, а потом через неё пролез щенок.
Через день Аполлоний заплатил Катулу пеню в двойном размере за незаконную перестройку. За пеню засчитали Уголька.
Катул отдал щенка Гортензию. Уголёк полгода был лучшим другом Гортензия-младшего, а потом надоел мальчику, и его отправили в деревню.
Рика Катул через три дня продал обратно в гладиаторы, но в тот же день его выкупил Гортензий, которому понадобился охранник для попавшего в беду клиента — Тита Виния. Рик уехал с Винием в Этрурию и, говорят, сбежал к Спартаку.
Дольше всего, много лет, помнили этот день в сенате за прозорливость Квинта Лутация Катула, который сразу увидел, каким опасным может стать восстание гладиаторов и предупредил Город об этом в одной из лучших своих речей.
Москва, 2011
Автор благодарит уважаемого Эрмона за консультации и помощь. Все ошибки и неточности остаются целиком на совести автора.
