гонкой встал сам, к лесу передом к котловану задом, его пушка сразу сникла, и весь недавно грозный вид выражал одно единое и нелепое бессилие… бензин кончился. Люки распахнулись, танкисты не дожидаясь когда их накроют, вывалились на снег и скоро поползли к своей залегшей в котловане пехоте.
— Полный ход, Ваня!
Ждать пока подойдет артиллерия, пока немцы снова займут оборону… Котлован представлял собою не просто яму, а яму неприступную для танков, укрепленную пулеметными гнездами и надежными баррикадами, собранными из торфяных брикетов. Пока только немцы попрыгали в свое укрепление, пока еще не заняли свои места, не подготовились к штурму. Время шло на минуты. И этих минут оставалось все меньше.
— Полный ход, Ваня! Вперед! — приказ лейтенанта. И старшина, с полуслова понимая, нет, даже чувствуя своего командира, дал полный ход. Без слов понял механик командира — раздавить немцев в котловане, передавить, как насекомых.
Танк на полном ходу приближался к котловану — карьеру, шириной и длинной в полторы сотни и глубиной в два метра.
Макаренков опытный водитель, сообразительный танкист. Если сходу — кувыркнется танк в карьер кверху брюхом, и пропадут два будущих героя Советского Союза ни за грош. Наехал на край, и — задний ход, и еще так раз, и еще. Немец бьет по танку из ружей и пулеметов, гранатами бросает, а все мимо — знает Макаренков свое дело. И вот уже накатанная дорожка — ни дать не взять — трамплин, не опрокинется танк. Еще разбег и легко влетел Т-60 в карьер, прямо гусеницами на вражеские головы. Не сбавляя скорости, принялся утюжить и давить немцев Т-60. Мало этого — Осатюк сначала диск ДТ 18 опорожнил, потом — снарядами осколочными из пушки. До последнего снаряда, последнего патрона расстрелял Т-60 боезапас. Спиралью кружился Т-60 по котловану, сжимая кольцо. И встал в самом центре. Не осталось живых немцев в котловане. Лишь тела вперемешку с землей, снегом и торфом.
* * *
С минуту командир и механик молча сидели в танке, слушая мертвую тишину. Сидели так, как только сидят два рабочих, выполнивших тройную выработку, и не в силах руки поднять, не то, что слово сказать.
— Эй! Вы там! живые?!! — услышали далекие крики.
— Наши, — совершенно без сил, лейтенант улыбнулся. — Ну что старшина Иван Михайлович Макаренков, вылезаем?
Механик, точно такой же выжатый и выдохшийся, подмигнул командиру, улыбнулся в ответ, распахнул люк. Распахнул люк башни и командир. Танкисты по пояс выбрались наружу. В полусотне метров на краю карьера, стояли, махали руками, кричали «Ура!» наши солдаты, наша пехота.
— Тут же целая рота 19, — Пирогов вместе со всеми сполз в карьер и, перешагивая трупы, зашагал вместе со всеми к танку. Пехота на радостях торопилась — обнять танкистов, качать их, расцеловать героев.
— Лапшов! И ты здесь! Опять моими молитвами?! — увидев Лапшова, Пирогов аж руки распростер для объятий. Всегда радостно вдруг увидеть товарища из другого полка, да еще и живого и здорового.
— А как же! — сержанты обнялись, встали на полпути от танка, дальше идти было бессмысленно: несколько сотен солдат уже обступили танк и видны были лишь подбрасываемые вверх танкисты — их подбрасывали, ловили, обнимали, целовали — радовалась пехота — снова подбрасывали и обнимали. Радовалась, потому что половина, а может и все полегли бы, штурмуя этот проклятый котлован.
— Ваша рота тоже здесь?
— А как же! Мы везде. Без нас нет прорыва. Разве вы одни, без нас, что-нибудь прорвете? Если только надорветесь.
— Поговори мне еще, герой.
— Герой и есть! — усмехнулся Лапшов.
— Знаю, — отвечал Пирогов, — наслышан, как ты с порожним ППШ дюжину фрицев в полон взял, да до кучи трех офицеров. Любит тебя бабка Удача.
— Еще бы!
— Как ты додумал с порожним диском в блиндаж влезть?
— А я знал, что он пустой? Я думал он полный! — Лапшов не удержался от смеха.
— Говорят, ты, как влетел в блиндаж и сразу: «Хенде хох!», а фрицы и лапки кверху!
— Врут! — отмахнулся Лапшов, — я спустился, и так представительно: граждане фашисты, будьте любезны ваши ручки кверху и проследовать за мною, до самого политотдела, где наши политруки проведут с вами познавательную и политически-грамотную беседу о том, как вы докатились до такой жизни, что берегов не видите и на чужую землю полезли.
— Прям вот так и сказал? — не поверил Пирогов.
— Прям вот так, — побожился Лапшов.
— И они тебя прям послухали?
— Я ж с Тамбовской губернии, нас все слухают. А кто не слухает, того в ухо, и он без слуха. Такие мы суровые ребята.
Пирогов только усмехнулся.
— Всю работу за нас сделали, — засмотревшись, как качали танкистов, произнес он.
Подвиг Молодцова
— Присядем, что ли, — Пирогов сел на торфяную кочку. — А Митрий Семенович Молодцов погибнул смертью героя, — сказал вдруг.
— Знаю, — отвечал Лапшов. — Геройская смерть. Не то, что мы — пиф-паф из своих винтовочек, положили сотню немцев, и герои. А он… — Лапшов не знал, что сказать дальше.
— Так, — согласился Пирогов, глядя на радующихся своих товарищей. — Уронят же, — он помолчал, молчал и Лапшов. — Герои — танкисты, — Пирогов говорил так, точно давно думал об этом, и видно говорил он больше себе, чтобы самому понять эту, много раз продуманную мысль, — такой подвиг совершили, столько наших жизней сегодня спасли. И как спасли: роту за раз поклали. А Молодцов Митрий, третьего дня, не меньше наших жизней спас. А сам за всю свою боевую жизнь, ни одного немца и не убив. От какая история выходить. Целая философия.
Красноармейцы уже прицепили героический Т-60 к подъехавшим к карьеру танкам, и разошлись в стороны, многие вылезали из карьера. Т-60 завелся и, ведомый своими железными товарищами, двинулся к своему «трамплину»; спрыгнуть было легко, а выбраться без помощи товарищей уже никак.
— Мы, когда еще 13-го числа, штурмовали высоту… Мы думали ее сходу взять, нахрапом, — Пирогов говорил, и видно было, насколько его это волновало, — на этой высоте у фрицев тяжелые пушки стояли, и били по нам страшно.
— Знаю, — кивнул Лапшов.
— А у нас приказ — пушки захватить. И как дал по нам пулемет… зараз с десяток наших. Не заметили мы в снегу ДЗОТа. А фриц хитер. Он подпустил нашу цепь метров на пятьдесят, и вдарил. Нам не головы поднять, не отступить. Потому как мы от леса отошли, и лежали как зайцы на снеженном поле. И пушкам нашим на прямую наводку не подойти, потому, как немецкие пушки бьют, и не подпускают. И лежат наши
