же только дай команду – и они с готовностью утопят город в этой самой крови, особо не разбираясь, где больная, а где здоровая…
Кезон с облегчением подумал, что поручение Хозяина избавило его от неприятного присутствия при допросе схваченного накануне патриция. Обрюзгший до безобразия сенатор истошно визжал и плакал, когда к его обнаженным гениталиям прикладывали раскаленный докрасна прут. Когда Кезон уходил, он все еще находился в подвешенном за руки состоянии и слезно умолял поверить в его невиновность. Возможно, он говорил правду. А возможно, страх перед тем, что последует после его признания, был выше применяемых к нему пыток. В любом случае судьба несчастного была предрешена: его объявят изменником, а накопленные им за годы сытой жизни богатства отойдут императору. А значит, прибавится звонких монет и в сундуке Хозяина…
Смазливый юноша, с лотком, заставленным бутылочками и пузырьками благовоний, бросил на Кезона мимолетный взгляд и поспешил дальше. А чуть погодя могучие нубийские рабы, черная кожа которых отливала синевой и блестела на солнце, пронесли пышные носилки. Расшитые золотой нитью алые занавески были плотно задернуты, надежно скрывая того, кто находился внутри. От скуки Кезон включил воображение, представляя, кто бы это мог быть: жирный аристократ или же знатная дама. Фантазия упорно рисовала образ красивой, пышногрудой римлянки, ухоженное полунагое тело которой так и манило его взять. Он на мгновение прикрыл веки, только сейчас понимая, как давно у него не было женщины. И в этот самый миг раздался негромкий скрип дверных петель.
В доме Луканов распахнули всего одну створку ворот, чего вполне хватало, чтобы выпустить всадника. В первом Кезон сразу узнал того, за кем был приставлен наблюдать. Следом за ним выехал второй, судя по перевязи с мечом и крепкому сложению, один из телохранителей главы дома или оставшийся на службе вольноотпущенник. Оба были налегке. У «объекта» лишь две дорожные сумки: одна переброшена через плечо, другая, большего размера, приторочена к седлу лошади. Они проследовали мимо Кезона в направлении Величайшего цирка, из чего он сделал несложный вывод, куда именно они направлялись. И когда стук копыт на уходящей вниз улице стих, он глянул на солнце. Оно перевалило за полдень. Что ж, мальчишка вполне успевал добраться до места еще засветло. Теперь следовало поторопиться доложить обо всем Хозяину.
Кезон поднялся, с наслаждением разминая затекшие ноги и спину. От вымощенной черным базальтом дороги поднимался горячий воздух, в котором беспокойно носились стайки мелких насекомых. Неожиданно, как будто только и ждала этого момента, в нем проснулась жажда. Отмахнувшись от назойливой мошкары, он быстро пошел в сторону холма Квиринал, где в одном из неприметных домов его Хозяин устроил временную резиденцию для допросов.
В порту Остии Лукан отыскал постоялый двор и снял комнату. Отпустив сопровождавшего его слугу, он застыл посреди четырех стен, совершенно не зная, чем себя занять. Настроение было паршивое, перед глазами все еще стояла картина прощания с родней. Мать, провожая его, держалась сдержанно, как и подобает римлянке ее положения. А вот Туллия дала волю чувствам. Не стыдясь своих слез, повисла у него груди и долго умоляла беречь себя.
Он подошел к окну и распахнул ставни, глубоко вдохнул солоноватый морской воздух. Комната находилась на третьем этаже, и перед ним, как на ладони, лежал практически безлюдный в это время суток порт. Яркая, идеально круглая луна давала возможность рассмотреть длинные каменные причалы и пришвартованные к ним корабли, среди которых заметно выделялись два боевых, очевидно, из береговой охраны Остии. Караульные на их палубах лениво переговаривались, иногда чему-то смеялись. Где-то в дальнем конце гавани залаяла собака, к ней присоединилась другая. Но их лай оборвался так же резко, как и возник.
Меж тем внимание Лукана привлек ковыляющий через торговую площадь оборванец. Опираясь на палку и почесываясь, он двигался в направлении города. Неожиданно остановился, повернул голову в сторону постоялого двора, словно во что-то всматриваясь.
Лукан глянул вниз.
К двери гостиницы подошли трое, все в скрывающих фигуры легких плащах. Один из них показался ему знакомым. Они бесшумно, как тени, скользнули внутрь. Бродяга же, громко высморкавшись, побрел дальше.
А спустя немного времени в комнату постучали.
Недовольно поморщившись, Лукан оторвался от окна и прошел к двери. Нехорошие предчувствия, налетавшие, как внезапный порыв ветра, заставили его руку задержаться на засове. Но реагировать на стук как-то было нужно, и он, умышленно повысив голос, спросил:
– Мне сегодня дадут отдохнуть или нет?!
– Хороший вопрос, – раздался с обратной стороны довольно приятный, отливающий бархатными нотками голос. – Это, молодой человек, будет зависеть исключительно от тебя. И ни от кого больше!
Неожиданный ответ заставил Лукана растеряться окончательно. Однако упрямство и брошенный ему вызов (а именно так он истолковал слова невидимого гостя) перевесили на чаше весов всякую осторожность. Пальцы уверенно вынули из петель засов, и он распахнул дверь.
На пороге, поглаживая короткую черную бороду и ехидно скалясь, стоял коренастый незнакомец в синем тюрбане. Смутно, напрягая память, Лукан начал узнавать его. Точно! Этого типа он видел дважды: в таверне, где этим утром встречался с Луцерием, а затем у собственного дома, когда выезжал в Остию, и, кажется, тогда на его физиономии играла точно такая же мерзкая ухмылка. «Следил за мной!» – он даже почувствовал некое подобие облегчения оттого, что все так банально объяснилось.
За спиной бородача стояли еще двое – тонкокостный, с гладко выбритым бледным лицом, и угрюмый великан с рыжей щетиной. Именно от них необъяснимым образом исходили волны опасности.
– Гай Тулий Лукан, если не ошибаюсь? – Приятный голос, как выяснилось, принадлежал худощавому. Он не стал дожидаться ответа и все так же вежливо уточнил: – Мы войдем?
Лукан посторонился, пропуская всех троих внутрь и почти не сомневаясь в цели их визита. Мысленно он уже приготовился к самому худшему. Закрыл дверь и вернулся к окну, встав к нему спиной и сложив на груди руки. Он ждал, молчал и ждал. Синий тюрбан и рыжий великан остались у двери, застыв, точно два истукана, по обе ее стороны. Худощавый же сразу повел себя как хозяин положения; расположился на единственном в комнате табурете, вольготно вытянув свои длинные ноги и буравя Лукана колючими темными глазами. Тонкие черты его лица выдавали неординарный ум, а вот мягким характером, который обычно присущ таким людям, он, судя по холодному, как лед, взгляду, явно не отличался.
– Молодой человек, видимо, терзается догадками о причине нашего ночного визита, – сказал худощавый, обращаясь, скорее, к своим спутникам. – А он держится молодцом! Чувствуется порода Туллиев!
