расформировали, и техникум снова пустовал. Сейчас его приготовили к приезду интернированных немцев. Выстроили баню с прачечной, старый сарай отремонтировали, сделали столовую и кухню, пристроили помещение для госпиталя и красного уголка. Территорию лагеря обнесли высоким глухим забором с четырьмя вышками по углам.
Лаптев и Татьяна Герасимовна вошли в лагерь через проходную будку, пахнущую свежим сосновым тесом. На широком дворе росло несколько зеленых разлапистых елок. Везде еще валялись обрезки досок и стружки — следы работы плотников, но из двух труб первого корпуса уже вился дымок.
— Затопили, — сказала Татьяна Герасимовна. — Я велела все печи разогреть для твоих немцев, последних дров не пожалела.
— За нами не пропадет! — весело ответил Лаптев.
Эшелон прибыл вечером двадцать пятого февраля. Холодный туман окутывал прииск. Несмотря на мороз, у станции собралась толпа народа, чтобы посмотреть на немцев. Прибыло и все приисковое начальство в длинных меховых шубах. Лаптев, не успевший еще обзавестись полушубком и валенками, мерз в своей тонкой шинели и сапогах с галошами. Татьяна Герасимовна, заметив, что Лаптев совсем застыл, прогнала его греться в станционное помещение.
Пыхтя, подошел длинный состав. Из первого вагона вышли старший лейтенант Хромов, лейтенант Петухов, младшие лейтенанты Звонов и Мингалеев.
— Здорово, замполит! — Хромов крепко пожал Лаптеву руку. — Ну и мороз, я тебе скажу! Сейчас бы выпить с дороги! — и пошел знакомиться с приисковым начальством.
— Открывайте вагоны! — распорядился Лаптев.
Переводчик, юркий немец Альтман, крикнул по-немецки:
— Приготовиться к высадке!
С лязгом одна за другой начали открываться двери вагонов, и немцы спрыгивали на платформу.
— Говорили, немцев пригонят, а это бабы, — разочарованно сказал кто-то в толпе.
— Юбки-то на них какие длиннющие! А народ мордастый!
— Глянь, фриц какой толстый! Небось, капиталист!
Последнее замечание относилось к Беру, который кряхтел под тяжестью двух чемоданов.
Штребль стоял, перекинув свой рюкзак через плечо. Молодой русский лейтенант подтолкнул его в спину:
— Живей, камарад, стройся в колонну! Багаж клади на сани, не робей.
Василий Петрович Черепанов, которого отрядили с подводой на подвозку немецкого багажа, проворчал, поглядывая на объемистые чемоданы:
— Ишь багажу-то набрали сколько, анафемы! На семи подводах не увезешь.
Немцы ежились от холода, переминались с ноги на ногу.
— У тебя уже нос побелел, Раннер, — заметил Штребль. — Что там в последних вагонах канителятся? Так можно совсем замерзнуть.
Наконец колонна тронулась, сопровождаемая мальчишками и собаками. Из дворов выходили местные жители поглазеть на немцев.
Веселый лейтенант Звонов, шагая впереди, шутил:
— По улицам слонов водили… Разрешите, граждане, дорогу освободить! Интересного ничего нет: обыкновенные немцы, пятачок пучок. Камарад, шагай побыстрей, прячь сопли, не срамись перед русскими женщинами!
Когда за последним немцем закрылись ворота, заскрежетали засовы, охрана заняла свои места. Лагерь осветился огнями, ожил.
Первую ночь Штребль проспал в коридоре на полу рядом с Бером, под его теплым шерстяным одеялом. В комнаты никого не впускали до тех пор, пока не пройдет санобработка. Но и здесь Штребль уснул так крепко, что проснулся только по пронзительному визгу электрического звонка.
— Подъем! Построиться!
— Ауфштеен! Антретен!
В длинном коридоре, толкая друг друга, начали строиться люди. Взволнованный, бегал переводчик Альтман со списками, испещренными столбцами фамилий. Коридор гудел, кое-кто из женщин плакал. Вошли Хромов, Лаптев и остальные офицеры. Шум стих. Хромов обратился к дежурному по лагерю младшему лейтенанту Петухову:
— Баб сразу во второй корпус. Пускай забирают вещи.
— Ди вайбер коммен ин ден цвайте корпус! Пакт ди захен! Шнелль! — громко перевел Альтман.
Женщины засуетились, некоторые заплакали снова, прощаясь с мужьями и родственниками. Хромов поморщился:
— Альтман, шевели их! Пусть не ревут — не на век расстаются.
Когда женщины покинули первый корпус, началась перекличка. Альтман объяснил, что каждый, когда будет названа его фамилия, должен отвечать по-русски «здесь». Кроме того, каждому будет присвоен порядковый номер, который он обязан запомнить и на него откликаться.
— Первый номер — Альтман Иоганн! — вызвал Хромов.
— Здесь, — быстро ответил переводчик.
— Номер второй — Гофман Леопольд!
— Презент! — пробасил немец, но тут же поправился: — Здесь!
— Номер третий — Юрман Иоганн!
— Хир!
— Никаких «хиров»! — оборвал Хромов. — Отвечать всем «здесь».
Процедура переклички явно затянулась. Хромов передал список Лаптеву.
— На, покричи. У меня от этих дурацких фамилий язык уже стал заплетаться. Все какие-то Рихеры, Михеры, черт их подери! Первые сто номеров, марш в баню!
Командование первой ротой принял лейтенант Петухов. Раненный осколком в глаз, он носил черную повязку, закрывавшую пустую глазницу. Немцы сразу же дали ему кличку Одноглазый Лейтенант. В состав первой роты вошло около двухсот человек. Здесь и оказался Штребль со своим приятелем Бером.
Вторую роту, которая досталась младшему лейтенанту Звонову, составляли почти исключительно немцы-крестьяне, многие из которых попали сюда целыми семьями. Все они были одеты в домотканую поношенную одежду: холщовые штаны в обтяжку с кармашками на бедрах, такие же жилетки поверх бурых от грязи рубах. На некоторых были безрукавные куртки из овчины, мехом книзу, довольно красиво расшитые цветными узорами. На головах — черные островерхие бараньи шапки или самодельные картузики, отороченные мехом. На ногах — сандалии из воловьей кожи, затягивающиеся ремешками и напоминающие русские чуни. Все мужчины были грязны и давно не бриты. Одежда их пахла потом и плохим мылом домашней варки.
Аккуратненький стройный лейтенантик Саша Звонов, оглядев свою роту, аж сплюнул:
— Тьфу, и вонючий же народ! Табак какой-то дьявольский курят!
Третья рота была женская. Ею командовал младший лейтенант Мингалеев, рослый, красивый башкир.
— Ну, фрау, моя хлебнет с тобой горя! — сказал он, оглядывая испуганных, дрожащих немок. — Ну чаво ты боишься? Ну чаво? Зверь я, что ли? Сказано: дура-баба!
Крестьянки держались бойчее, некоторые улыбнулись своему лейтенанту. На женщинах и девушках было бесконечное количество цветастых, пестрых юбок, узкие строченые кофты, красивые яркие платки, на ногах — самодельные теплые туфли или веревочные лапотки. Почти вся одежда была из домашнего холста, только платки покупные.
Горожанки держались особняком: модные короткие пальто с подкладными плечами, шелковые чулки, игривые прически, а лица у всех растерянные и глаза полны слез.
Мингалеев усмехнулся и оскалил крупные белые зубы:
— Кончай панихида! Пошел в баню грехи отмывать!
Лейтенант Петухов первым перемыл, накормил и разместил по комнатам свою роту. Когда последний немец был водворен на свое место, Петухов оглядел еще раз все комнаты и, поманив к себе Альтмана, сказал ему усталым голосом:
— Я, камарад, пойду шляфен маленько. Устал я от вас, чертей, ужасно! Вы-то ночью дрыхли, а нас комбат всю ночь мариновал. Оставайся пока за старшего. Смотри, чтобы не орали, курить ходили на улицу, на пол не сорили. Меня разбудишь часа через два, я
