буду в красном уголке.
Альтман поспешно поклонился. Петухов ушел в красный уголок, стащил сапоги и улегся на стол, подмостив под голову шинель. Вскоре сюда же явился и Звонов и уснул на составленных стульях.
Только Мингалеев почти до вечера возился со своей женской ротой, топтался около бани и стучал кулаком в окошко.
— Что сандуновская баня здесь устроили? Сколько можно мыть, я спрашиваю? Раз-два, и выходи! Терпенье лопнет, сам зайду, начну тебе парить!
— Что волнуетесь, товарищ младший лейтенант? — спросил вахтер из охраны, здоровенный местный парень, проходя мимо бани с горой наволочек в руках.
— Пять часов стою, баба моется-моется, сколько можно!
Вахтер сложил наволочки, лукаво подмигнул Мингалееву и, вскарабкавшись на завалинку, заглянул в окно.
— Да они юбки свои стирают, товарищ младший лейтенант!
— А, черт паршивый! — зарычал Мингалеев и изо всей силы начал колотить кулаком в дверь. — Выходи, стрелять буду!
Пока женская рота обедала и размещалась, первые две роты уже построили в широком коридоре первого корпуса. Хромов и Лаптев успели побриться, но выглядели заспанно. Петухов и Звонов изредка зевали в кулак.
Штребль стоял крайним в первом ряду на правом фланге. Лицо комбата было видно ему в профиль: у комбата изредка вибрировал мускул на левом виске и нервно шевелились маленькие рыжеватые усы-щеточка. Когда воцарилась тишина, Хромов прошелся вдоль строя.
— Как стоите? — строго спросил он, оглядывая немцев. — Убери пузо! — ткнул он Бера. — Я с вами нянчиться не намерен, не маленькие. Ваши небось с нашими не нянчились — раз в зубы и разговор короток!
Почти никто не понял ни слова, но немцы стояли, опустив глаза.
— Ну, разъясни им все, Петр Матвеевич, — уже спокойнее обратился Хромов к Лаптеву. — Ишь фрицы повесили носы!
Лаптев кашлянул и, подбирая нужные немецкие слова, начал:
— Каждый из вас должен знать свои права и обязанности. Что же составляет права интернированного? Вам разрешается вне рабочего времени заниматься чтением газет на немецком или другом знакомом вам языке, писать письма домой, но не чаще двух раз в месяц, разрешаются прогулки на территории лагеря, но не позже девяти, а в летнее время — одиннадцати часов вечера. Разрешаются танцы и музыкальные занятия два раза в неделю, пение песен на родном языке и прочие интересующие вас занятия, не противоречащие общему уставу и порядку. Вы же обязаны беспрекословно подчиняться вашим прямым и косвенным начальникам, порученную вам работу выполнять аккуратно и в срок, причем не ниже, чем на сто процентов. Организованным строем отправляться на работу и с работы. Самовольные отлучки без разрешения на то командира батальона, а в его отсутствие — командиров рот, с территории лагеря категорически запрещаются, самовольный уход с рабочего места также категорически запрещен. Данные вам задания от командного состава лагеря по поддержанию личной и общей гигиены, порядка, несение дежурств и тому подобное также должны выполняться беспрекословно.
Командование лагеря, в свою очередь, предоставляет вам помещение, питание и обмундирование согласно существующему положению о лагерях военнопленных и интернированных. Стоимость вашего содержания будет высчитана из заработанных вами сумм. Остальные деньги вы будете получать на руки один раз в месяц.
На невыполняющих настоящие требования будут наложены дисциплинарные взыскания, начиная от помещения в карцер и вплоть до перевода в другой лагерь, более строгого режима.
У Лаптева от долгого напряжения мыслей выступил пот на лбу. К тому же он краснел за свое произношение. Вытерев лоб платком, он спросил охрипшим голосом:
— Все вам понятно из того, что я сказал?
Сначала воцарилось молчание, потом разом посыпались вопросы. Комбат нахмурился. Альтман тут же закричал:
— Задавайте вопросы по очереди!
Первым спросил Раннер:
— Если я болен и не могу выполнять что положено, меня тоже посадят в карцер?
Альтман перевел. Хромов усмехнулся.
— Врач вас всех осмотрит. Кто больной — дадим легкую работу. Но учтите, — комбат повысил голос, — симулянтам пощады не будет! Я вам покажу, где раки зимуют!
— Дадут ли нам работу по нашей профессии? — тихо спросил Ландхарт.
— В дальнейшем учтем. А пока — все в лес дрова рубить, а то сами же замерзнете, как сукины дети. Здесь вам не Румыния, а Урал.
Вопросы следовали один за другим. Хромов нетерпеливо махнул рукой:
— Вас не переслушаешь! Вам только дела — языки чесать, а у меня дел куча впереди. Время придет, все узнаете. А пока предупреждаю: комнаты держать в чистоте, к бабам во второй корпус не таскаться. Может, у кого жена или кто-нибудь из родных, спросите тогда разрешение у командира роты. А остальным там делать нечего. Желаете разговаривать — на это есть двор, гуляйте сколько влезет. Ну а теперь: есть среди вас коммунисты?
Немцы молчали.
— Ну, по-русски хоть кто понимает?
Шесть человек нерешительно вышли из строя.
— Ихь… я немножко понимайт, господин лейтенант, — сказал сгорбленный немец с седеющей головой. — Я есть румыньский коммунист. Пять лет сидел на румыньска тюрьма.
— Как твоя фамилия? — прощупывая немца взглядом, спросил Хромов.
— Грауер. Отто Грауер.
— Ладно, — согласился комбат. — Коммунист или нет, мы потом разберемся. Раз понимаешь по-русски, назначаю тебя старостой лагеря. Но смотри: винтом у меня ходить! А то быстро слетишь. Отвечаешь за всех людей. Понял?
— Понял, — Грауер поклонился.
Хромов осмотрел остальных и ткнул пальцем в трех.
— Назначаю старостами рот. Петухов, Звонов, проинструктируйте их.
Комбат вышел. Петухов почесал в затылке.
— Как их проинструктируешь, если я, к примеру, ни черта по-немецки? Альтман, иди помогай, что ли…
Роты распустили, немцы разбрелись по комнатам. Штребль забрался на верхние нары, где было его место. Против него лежал плотник Эрхард, крупный пожилой человек.
— Ну как, Ксандль, нравятся тебе твои права и обязанности?
— Что ж, ничего… Обязанностей, правда, больше, чем прав, но это не страшно. Вот еды маловато. И заметь, Штребль, русские офицеры едят ту же дрянь, что и мы. Я видел, как наш Одноглазый Лейтенант уплетал в столовой похлебку из зеленой капусты.
— Но что хуже всего, так это то, что у меня кончается табак, — печально заключил Штребль и повернулся лицом к стене.
Две недели лагерь был на карантине. Немцы продолжали томиться от безделья. Изредка выпадал наряд попилить дров в баню или на кухню, разгрести снег во дворе, убрать помещение. Вечерами молодежь собиралась на танцы, женщины занимались рукоделием, мужчины играли в шахматы.
Штребль пытался несколько раз вечерком проникнуть в женский корпус, где у него было много знакомых, но староста женской роты, маленький, худой, как мальчишка, Герман Рот, всякий раз вежливо преграждал ему дорогу:
— По распоряжению хауптмана мужчинам не разрешается посещение