Андреев нагнулся, просунул голову в дверь и крикнул:
— Божья старушка, вот двух молодцов привел, приюти их! А мне в бой пора! — И он, смеясь, толкнул Ольгу и Пашку в двери и через минуту услыхал радостные крики Тогда он обернулся к своим молодцам и приказал им. — А этого ляха к нам волоките, да чтобы двое его стерегли, глаз не спущая. Ввечеру увидимся… А теперь в бой!
И он снова повел своих людей в бой с поляками Но с этой минуты всякая суровость исчезла с его лица, и оно сияло такой светлой радостью, что всякий, взглядывая на него, улыбался. Однако его радость не мешала ему быть еще злее в бою, чем пред тем; он врезался сзади в польскую пехоту на Лубянке и соединился с Тереховым, но в то время ополчение Пожарского уже бежало из Москвы, унося своего раненого воеводу.
Эта внезапная удача поляков и пожар Москвы произвели гнетущее впечатление на защитников Белокаменной. Мрачные и унылые возвращались в свою слободу князь Теряев-Распояхин, Терехов, Андреев и купцы Стрижов и Кузьмич. Рядом с ними шагал и Силантий Мякинный, держа под мышкой свой огромный окровавленный меч, а сзади длинной вереницей шли усталые воины. Кругом на площадях и улицах среди дымящихся развалин виднелись трупы поляков и русских; со стороны Замоскворечья огромным костром пылала Москва, и опять зарево пожара обращало ночь в ясный день.
— Пусть горит огнем Белокаменная, — пророчески сказал князь Теряев. — Это только на погибель самих же ляхов; в последний раз ликуют они, поганые. А я Богом и Пресвятой Троицей клянусь, что не оставлю меча, пока эти негодники у нас будут.
— И мы тоже! — воскликнули все.
— Горько только, что теперь они снова верх взяли, — добавил Стрижов.
— Говорю: это — последнее их ликование! — повторил Теряев.
Они вошли в ставку, которую временно устроил в слободе князь Теряев. Усталые, голодные, они поставили мечи в угол избушки и сели за стол. Слуга князя, все тот же Антон, быстро поставил на стол еду и мед, и все торопливо стали утолять свой голод.
Когда все насытились и нацедили меда, Андреев окинул всех ликующим взором и сказал:
— Ну а теперь, когда на время ратные дела в сторону, поведаю я вам великую новость!
Терехов сидел безучастно, нахмурив брови и подперев голову руками. Князь Теряев пытливо посмотрел на Андреева и спросил:
— Что за новость? Прокопий Петрович подоспел?
— Говорю тебе: ратные дела в сторону, — ответил Андреев, — а радость моя великая. Я самого Ходзевича зацапал!
Терехов вскочил как ужаленный; его глаза загорелись огнем.
— Где он? Куда ты его спрятал? — крикнул он.
Не выдержал и князь Теряев.
— Ну, молодец, Семен! Дай ты мне его, ради Бога, — сказал он, сжимая рукоять поясного ножа.
— Стой, князь, — дрожа, перебил его Терехов, — ты его мне обещал. Семен, где он?
— Постой! — остановил его Андреев. — Разве все это? Я, Петя, и княжну нашел.
— Ольгу! — закричал Терехов и, побледнев, опустился на лавку.
Теряев вскочил, потом сел снова и сказал с упреком:
— Зачем ты ему так сразу!
— Ну, с радости не умрет! Дай ему меда!
— Где она?
— У Маремьянихи.
Силантий сорвался с места и как ураган вылетел из горницы.
Терехов тоже очнулся и, оттолкнув чару с медом, бросился тоже к дверям. За ним побежали Андреев и Теряев.
— И Пашка с нею! Вот девка! — радостно крикнул по дороге Андреев.
Между тем Маремьяниха, увидев Ольгу, чуть с ума не сошла от радости. Она целовала ее, обливая ее лицо слезами, потом бросилась целовать Пашку и все время говорила без умолку и про свою радость, и про былое горе, и про Терехова, и про князя, а потом снова целовала и нежно ласкала Ольгу.
Княжна расслабла от счастья. Она лежала, полузакрыв глаза, улыбка счастья озаряла ее лицо, и она время от времени шептала:
— Мамушка, да въявь ли это?
— Въявь, мое дитятко, въявь, мое золото! — с плачем говорила Маремьяниха.
Ольга снова закрыла глаза, говоря:
— Ну, рассказывай еще что-нибудь. Паша, ты здесь?
— Где же быть мне?
Она тоже была рада, но к ее радости примешивалась и немалая горечь. Княжна теперь была среди своих, в семье, а она что? Теперь та же вольная девка, что была и раньше. И, видя, как мамка ласкает Ольгу, она чувствовала на сердце и горе, и жуть.
Мамка ухаживала и за нею. Она дала им отдохнуть, потом накормила их. Свет дневной сменился уже заревом пожара, и Маремьяниха начала устраивать ночлег. Вдруг дверь чуть не сорвалась с петель, и в горницу влетел Силантий. Меч со звоном полетел на пол, и верный слуга с размаху стукнулся коленями об пол и в волнении стал ловить руку Ольги.
— Боярышня ты наша, свет мой ясненький! Так жива и здорова! А я тебе, боярышня, всю казну сберег. Ты не бойсь, я за тебя горой, наше солнце красное, а тут и князь, и боярин! — бормотал он. — Вот и нашли!
— Ольга! — вдруг раздался голос Терехова с порога двери.
— Петя! — вскрикнула Ольга, и в один миг ее головка очутилась на его плече, и он сжимал свою Ольгу сильными руками.
Даже Андреев прослезился, смотря на них. Все отошли в сторону, и несколько времени царило молчание. Андреев боком, вдоль стенки, успел добраться до Пашки и стал возле нее.
Первый взрыв радости улегся. Князь Теряев подошел к Ольге и низко поклонился ей, а потом Пашке.
Все сели, Терехов не выпускал руки Ольги и все засматривал ей в глаза. После долгих месяцев тревог и мучений, после двух дней тяжелого ратного дела это был первый вечер, когда души всех были полны счастьем и тихой радостью.
Вскоре все заговорили наперебой. Казалось, каждый хотел в этот вечер рассказать все события со времени разлуки. Говорила и Пашка, к которой все отнеслись как к родной. Говорили до той поры, пока бледность не покрыла щек Ольги и она, прислонясь головкой к плечу Терехова, задремала.
— Тсс! — остановила тогда всех Маремьяниха. — Идите вы! Пора!
Терехов осторожно встал и, перекрестив Ольгу, нежно поцеловал ее в лоб. Андреев крепко толкнул в бок Пашку и сказал:
— До завтра!
Они вышли.
— А Ходзевича посмотреть хотите? — спросил Андреев.
Но Терехов был слишком счастлив.
— Ну его! — сказал он.
Князь сверкнул глазами.
— Ну, нет! Я этому ворону покажу сокола! — сказал он. — Семен, пойдем!
И они быстро прошли к избушке, где лежал связанный Ходзевич.
Поляк пришел в себя и теперь спокойно лежал на лавке.
Приход князя не удивил его.
— Ну, пан мой, вот мы и опять встретились. Как думаешь, не докончить ли мне того, что я тогда начал? — насмешливо заговорил Теряев.
Ходзевич холодно взглянул на него и довольно спокойно ответил:
— Только торопись, а то придут сюда наши — опять убежишь!
— Люди! — позвал князь.
Только то время, полное мести и злобы, могло так ожесточить души против своих врагов. Великодушный сердцем князь Теряев на время обратился в хищного зверя Спустя три часа в изуродованном, обугленном трупе никто не узнал бы красивого пана Ходзевича.
Теряев вернулся в ставку. Терехов еще не спал и сказал ему:
— Князь, нельзя здесь княжну оставить. Не дай Бог, и здесь жечь станут!
— Я уже думал об этом и говорил с Семеном. Завтра он возьмет дружину и свезет их всех к Троицкой лавре. Там они в безопасности будут, — ответил князь и ухмыльнулся. — Ну, Петр Васильевич, наш пан черту душу отдал!
Терехов кивнул головой.
— А знаешь, — сказал он, — я бы его на радостях выпустил!
— Ну, я не таков, — ответил князь, — добра не забываю и обиду долго держу в памяти. — Он потянулся, зевнул и добавил, смеясь. — А знаешь, Сеня-то эту Пашку полюбил!..
Рано утром Терехов пришел проводить Ольгу из слободы. Он добыл для нее колымагу, сам на руках донес ее и посадил на мягкое сиденье. Ольга уже весело смеялась.
— Рыбка моя, — сказал Терехов, — я к тебе что ни день ездить буду!
Пашка села рядом с Ольгой, Маремьяниха пред ними, и колымага медленно тронулась, окруженная людьми Теряева, под его начальством.
Ольга нагнулась к Пашке и, смеясь, сказала.
— Гляди-ка, как Семен Андреевич в твою сторону смотрит! Ты его сразу в полон взяла.
— Полно болтать глупости! — сердито сказала Пашка, однако вся вспыхнула и потупилась.
Ольга рассмеялась еще громче.
А Андреев шагал у завесы колымаги и время от времени невольно взглядывал на Пашку, когда завеса, вздрогнув, откидывалась в сторону.
К вечеру они пришли в посад Троицкой лавры, и Андреев поместил их в надежном доме.
Для Терехова и Андреева наступило время любви и битв. Не проходило дня, чтобы они не дрались с поляками, которые дожигали последние дома, а затем каждый вечер они скакали в Троицкий посад повидать Ольгу и Пашку. Андреев уже не таил своей любви от друзей и только не решался открыться Пашке.
