После этой речи тучи сразу же стали сгущаться на западных границах России. Началось стягивание австрийских и германских войск. В Вене Франц-Иосиф выступил с дерзкой речью о положении на Балканах. Наследник Николай Александрович, отправившийся в Штутгарт, на празднество в честь дня рождения Виртембергского короля, встретил очень холодный приём и очень быстро вернулся в Петербург. Новый министр финансов Вышнеградский сказал, что дал бы десять миллионов, лишь бы черногорский тост не был произнесён. Царедворцы, страшась войны, роптали:
– Воевать нам не по силам. Генералов у нас вовсе нет! Государь бывает всегда такой сдержанный. Как он хватил такую глупость!..
На большом обеде в Зимнем дворце, сидя за столом напротив царя, австрийский посол начал снова обсуждать докучливый балканский вопрос. Александр III делал вид, что не замечает его раздражённого тона. Посол принялся кипятиться и напомнил о мобилизации Австрией трёх корпусов. Не меняя своего полунасмешливого выражения лица, император взял вилку, завязал её в петлю и бросил по направлению к прибору австрийского дипломата со словами:
– Вот что я сделаю с вашими тремя мобилизованными корпусами…
Он совершенно не страшился австрийцев, понимая (как и покойный Скобелев), что главную опасность для России представляет объединённая Германия.
Впрочем, Александр III прекрасно знал и то, как боится его молодой император Вильгельм II.
Как-то, ещё в царствование его престарелого деда Вильгельма I, русский государь проводил очередные манёвры на западных границах. Узнав об этом, германский император решил послать на манёвры наследника-внука. Чтобы избавиться от его присутствия на манёврах, Александр III решил выехать в Брест, встретить молодого Вильгельма и, побеседовав с ним, отправить обратно в Германию.
В дороге государя, как всегда, раздражал дядя, великий князь Николай Николаевич, его манера кричать, «тыкать» и его несносное высокомерие. Когда дядя Низи приехал на станцию, то, сердясь на какие-то неполадки, первым делом крючком своей палки подцепил за шею инспектора императорских поездов барона Таубе и едва не свалил его с ног. Потом устроил на платформе такой шум, что августейшему племяннику пришлось его одёрнуть. Испытывая страх перед молодым императором, дядя тут же стушевался.
В станционном домике, где, кроме помещений для служащих, было всего две маленьких комнатки и не имелось даже буфета, Александр III провёл несколько дней, каждое утро выезжая на манёвры.
Прежде всего он сказал начальнику охраны генералу Черевину:
– Пётр Александрович! Чтобы встретить германского принца, мне нужен прусский мундир. Узнайте у управляющего дорогой, в какой срок я могу получить его из Петербурга.
Состоявший управляющим молодой путеец Витте (тот самый, кто предложил создать Священную дружину для охраны особы государя) ответил Черевину:
– В сорок восемь часов. Но только в том случае, если фельдъегерь повезёт экстренно мундир на паровозе, так чтобы один паровоз, пробежав определённое расстояние, заменялся другим.
Мундир прибыл как раз вовремя, на рассвете того дня, когда были окончены манёвры. Когда император подъехал к станции Брест, то увидел, как с другой стороны, от Варшавы, движется поезд с молодым Вильгельмом. Александр III в прусском мундире и русской шинели (было морозно) вышел на платформу, где уже был выстроен почётный караул. Прежде чем принц Гогенцоллерн появился из вагона, государь снял шинель и отдал её своему лейб-казаку, всё время находившемуся возле него. Появился Вильгельм с нафабренными, торчащими вверх усами и приветствовал русского императора своим громким, резким голосом.
«Такой же несносно шумный, как дядя Низи», – невольно подумалось Александру III.
Оркестр исполнил два национальных гимна, таких разных по смыслу – «Боже, Царя храни!..» и «Германия, Германия превыше всего…». Император и немецкий принц прошли вдоль строя почётного караула, причём Вильгельм непрерывно жестикулировал, забегал вперёд и изверг целый арсенал международных планов. Рядом со спокойным, добродушным гигантом он казался подростком-неврастеником. В самой середине пылкого монолога Александр III внезапно прервал его, пожимая руку:
– Передайте дяде Вилли мой самый сердечный привет… – И обернулся к лейб-казаку: – Шинель!
Тогда Вильгельм, понимавший несколько слов по-русски, бросился к казаку, схватил у него шинель, подскочил к императору и надел её ему на богатырские плечи…
Много позднее, уже в ранге кайзера, он говорил:
– Вот это действительно был самодержавный император!..
В Берлине и страшились русского царя, и ненавидели его. В своей злобе к Александру III они пошли так далеко, что в Германии появилось немало самых пошлых карикатур на русского императора. Когда были введены двадцатипятирублёвые билеты Государственного банка с портретом Александра III в виде водяного изображения, немцы отпечатали эти билеты с надписью: «Wo ist der Esel?»[152] Государь, получая очередную партию таких ассигнаций от посла в Берлине графа Павла Андреевича Шувалова, лишь посмеивался над тупым немецким юмором. Однако вскоре он узнал о более серьёзной провокации.
На очередном военном заседании в Берлине обсуждался бесконечный балканский вопрос. Старик Вильгельм говорил, что следует открыто поддержать Франца-Иосифа в его территориальных притязаниях. Один из генералов осторожно возразил:
– Но ваше величество, что скажет об этом Россия?
В ответ германский император стукнул кулаком по столу и воскликнул:
– Чёрт с ней, с Россией! Мне всё равно, что она думает! Я её изотру в мелкие кусочки!..
На другой день его слова стали известны всему Берлину. Крайне обеспокоенный, Шувалов срочной депешей просил у Александра III соизволения приехать в Петербург. Пока русский посол ехал, у государя было достаточно времени, чтобы обдумать щекотливую и деликатную ситуацию. Приняв Шувалова в Гатчине, император сказал:
– Павел Андреевич! На эти слова не стоит обращать ровно никакого внимания. Раз уж вы приехали в Петербург, делайте вид, что вас позвали семейные дела. А потом поскорее возвращайтесь в Берлин…
За западные границы России государь был спокоен: там был Иосиф Владимирович Гурко, который в течение всего царствования Александра III занимал пост варшавского генерал-губернатора и командующего войсками Варшавского военного округа.
Управляя губерниями Привисленского края, Гурко прекрасно понимал, что это, по сути, передовой театр войны, хотя бы даже и в мирное время. Для инородческого населения он являлся истинным представителем «сильной власти», грозной, но справедливой, прочно связывавшей окраину с центром империи. Для войск это был также строгий и справедливый начальник, для которого главным оставалась забота о солдате и его боевой подготовке.
Воины жили в сознании, что они находятся в каком-то особенном, полумирном состоянии, которое каждую минуту может смениться боевым. Это напряжённое, повышенное состояние солдаты и офицеры переносили легко и бодро. Они верили в Гурко, в его полководческие качества – верный стратегический расчёт, несокрушимое при всяких обстоятельствах спокойствие духа, твёрдую волю и железную энергию. Он постоянно разъезжал по округу, присутствовал на больших и малых манёврах, всегда превосходно организованных с помощью талантливых начальников штаба Нагловского и Пузыревского, и ничто и нигде не могло ускользнуть от его хозяйского глаза.
– Чтобы я этого более не видел, – звучал металлический голос Гурко, когда он встречал непорядок.
И все уже знали, что «этого» более не будет. Знали все и то, что наши вероятные противники – немцы и сам канцлер Бисмарк страшатся Гурко и что в их глазах он один стоит целой армии. Гурко построил линию новых фортеций и покрыл край сетью стратегических шоссе, соорудил для артиллерии обширный Рембертовский полигон, без устали передавал войскам, и в особенности кавалерии, свой богатый опыт, накопленный в русско-турецкой войне.
Государь высоко ценил Гурко и его боевых сподвижников, генералов Рауха, Нагловского, Пузыревского, зная, что все они преданы военному делу. Между тем ещё в конце царствования Александра II в армии появились циничные и изворотливые дельцы, для которых главным было обогащение. Теперь они завели вовсе не бескорыстную дружбу с управляющим делами Министерства финансов Вышнеградским. Император давно присматривался к этим банкирам в военных мундирах, подозревая их в злоупотреблении служебным положением и иных нечистоплотных делишках. На подозрении у государя были начальник штаба войск гвардии и Петербургского военного округа Бобриков, начальник артиллерии гвардейского корпуса Овандер и начальник петербургской местной бригады Жевахов.
