— Вижу, с плохой вестью пожаловал…
— Не ведаю, с какого краю и подступиться, княже, — пробормотал тысяцкий.
— С конца начинай. После, ежели спрошу, остальное доскажешь.
— Видел я вчера человечка на твоем дворе…
— Много людей у нас повсюду толкается, — поморщился Роман. — Короче сказывай.
— Признал я его…
— Ну?
— Из Киева человечек. А тебе, как смекнул я, он не сказался.
— Не было у меня гонцов от Рюрика, — подтвердил князь.
— Вот и подумал я: что ищет Рюрик на Волыни? Ежели не к тебе, княже, прибыл гонец, значит, ко княгине.
— Эко удивил!
— Погоди, княже. Выслушай до конца, — Рагуил, отвернувшись, покашлял. — А выслушав, сам решишь, казнить меня или миловать… Только не утерпел я о ту пору. Проследил за киянином. И верно — ко княгине прибыл он, был в горнице с нею вдвоем. О чем говорили, не ведаю. Одно только скажу — неспроста затянулась у них беседа…
Дурная кровь ударила Роману в голову. Быстро он загорался, да не быстро отходил.
— Ну, гляди, — пригрозил князь Рагуилу. — За свои слова ты в ответе.
— Все правда, истинный крест, — побожился тысяцкий.
О недобром сне Роман Рюриковне для красного словца прибавил. Сам же его и выдумал и, рассказывая, глаз не спускал с меняющегося лица жены:
— Будто возвращаюсь я от ляхов. Устал дюже. Да и дружинники едва держатся в седлах. Ищем ночлега, а вокруг ни души. Так-то, рыская, набрели в лесу на волхва. Сидит на пеньке, борода длинная, седая. И так выходит, что поджидает он нас. А сам в сторону глядит, клюкою тычет в муравейник. Подступился я к нему с вопросом: заплутали, мол, мы, где бы переночевать? Ухмыльнулся волхв и тако мне говорит: «О том ли печалуешься, князь? Ищешь в лесу ночлега, а дома ждут тебя худые вести. Поспешай, покуда не опоздал…» Эк что выдумал! — хохотнул Роман.
И тут же продолжал:
— И еще сказал мне волхв: «Чужие люди озоруют в твоем тереме, пьют твои меды, поносят тебя за твою доброту…»
Ослабела Рюриковна под настойчивым взглядом мужа, едва чувств не лишилась.
— Да что с тобою, княгинюшка? — будто удивился Роман. И так подумал: «Нет, не обманул Рагуил».
— Прости меня, князь! — едва слышно проговорила Рюриковна. — Виновата я пред тобой. Вещий твой сон в руку.
— О чем ты?
— Был у меня человек от батюшки. И ныне он здесь, — призналась Рюриковна.
— Уж не ослышался ли я? — сказал Роман. — Что ты такое сказываешь?
— Сама хотела во всем признаться, да ты опередил. Явился ко мне человек с батюшкиной печатью нежданно-негаданно — оробела я… Приветливые речи говорил. А пуще всего, в разговоре-то, жалел, что дружбу завел ты с черниговцами, давними батюшкиными недругами.
— Так и говорил? — насторожился Роман.
— Да что меня пытать? — отвечала Рюриковна. — Побеседуй с ним сам, княже.
Кликнули гонца. Недолго пришлось его ждать. Явился на зов сразу, будто за дверью стоял.
— Ты выйди-ко, — ласково попросил Роман жену.
Гонец понравился князю. Молод, статен, лицом открыт. Ни страха, ни смущенья не приметил во взоре его Роман.
— Как звать тебя?
— Кокором кличут, — живо отвечал гонец.
— Почто прибыл на Волынь, а мне не объявился? — нахмурился князь.
У Кокора ни единый мускул на лице не дрогнул. Отвечал все так же ясно и улыбчиво:
— Пировал ты, княже. А к Рюриковне была у меня грамотка от киевского князя.
— Нынче рад ли встрече?
— Затем и скакал…
— Ишь ты какой увертливый, — покачал Роман головой. — Ну так сказывай, с чем прибыл от Рюрика.
— Все-то враз не скажешь.
— Здоров ли князь?
— Здоров. Того же и тебе желает.
«Юлит все вокруг да около», — подумал Роман. Но глаза Кокора были по-прежнему непроницаемы.
Думу Рюрикову давно разгадал Роман. Не понравилось тестю, что обещал он черниговскому князю старшинство и Киев. Хотел он припугнуть Рюрика, но посеял еще большую рознь. Кому не лестно сесть на высокий стол? Только не Роману. У себя на Волыни он — хозяин, как во Владимире — Всеволод…
Далеко заглядывает Роман, а потому недоверчив он и осторожен. Пока расправляется он со своими боярами, пока утверждается на Волыни, со Всеволодом ссориться час ему не приспел. Но и плясать под его гудок [146] он тоже не был намерен. Не хотел Роман крепить Всеволодово влияние на юге, помогая Рюрику.
Зря прислал к нему Кокора киевский князь, зря сулил, распаляясь, гонец выгоду от союза с Рюриком. Помирившись с ним, должен был помириться Роман и с Владимиром галицким, а на Галич были у него давнишние виды.
— Что скажу, вернувшись, своему князю? — спросил измученный долгой беседой Кокор. Жилистый он был, крепкий, но Роман оказался его покрепче.
Так, уклоняясь от прямого ответа, и выпроводил он с миром Рюрикова гонца.
Плыли над холмами весенние ветры. Птичьим несмолкаемым гомоном полнились леса. Недавно прошли обильные дожди, умыли набиравшую молодую силу листву, высокое солнце купалось в разлитых повсюду лужах, больно било в глаза. Томились вокруг разомлевшие от тепла поляны, тянулись к небу острые побеги озимых.
Недовольный поездкой возвращался Кокор в Киев. Лениво правя конем, покачивался в седле, глядел по сторонам отрешенным взором и все думал, как бы не прогневить Романовым уклончивым ответом своего князя.
Во всем уже ходил по Всеволодовой воле Рюрик. С Романом волынским враждовал, с Владимиром галицким заигрывал. Но втайне ненавидел и Всеволода, и Владимира и думал, подражая северному князю, что и сам ловок, а ежели ловок, то отчего бы и ему чужими руками поболе жару в свою печь не нагрести?..
С тем и отправлял он гонца на Волынь, надеясь, объединившись с Романом, потрепать замахнувшийся на Киев Чернигов, с тем посылал он гонца и к берегам далекой Клязьмы, взывая к Всеволоду о помощи.
Но ни Роман, ни Всеволод не откликнулись на его призыв.
Хирел древний Киев, вдруг сразу оказавшись где-то на обочине Руси. Опустели его улицы, как-то незаметно стали проходить в виду города, не задерживаясь, купеческие обозы. На княжеском дворе обосновались растерянность и скука.
Надоели князю пиры, собирая в гриднице бояр, сидел он, глядя вокруг себя пустым взглядом, зевал, слушая нескладные и вздорные речи. Вечерами выходил на высокий гребень крепостного вала, подолгу смотрел в открывающиеся с высоты бескрайние дали.
Ничто не трогало Рюрика, хоть нет-нет и набегала беспокойная грусть на его лицо.
Однажды на охоте встретил он бредущего в одиночестве странника. Шел по тропинке согбенный старичок, семенил обутыми в лапотки маленькими ножками, запрокинув голову, жмурился на ярком солнышке. Бородка у старичка выщипанная, реденькая, на впалых щеках горит нездоровый румянец. Идет старичок все бочком да бочком, посошок впереди себя выставляет, невесть чему улыбается.
— Эй ты, божий человек! — прикрикнул на него князь. — Аль вовсе глаза тебе застило? Почто лезешь под копыта моему коню, почто князю не уступаешь дорогу?
И верно — ни объехать странника, ни обойти: с одной стороны тропинки болотце, с другой — деревья встали одно к одному.
Остановился странник перед самым князевым конем, вытянул шею, зажмурился.
— Экой ты бестолковый, — сказал Рюрик добродушно. — А ну, живей поворачивайся.
Попятился старичок в сторону, да ногой угодил в болотную жижу, провалился по самое колено.
Князь наехал на него конем. Задрожал странник с перепугу, выставил перед собой заскорузлые ладони — еще глубже ушел в болото.
— Что глядеть на него, княже, — сказал Рюрику Кокор. — Нализался старик браги, вот и ошалел.
«А и верно», — подумал князь, приглядываясь к страннику, — чудными показались ему его глаза. Пришпорил коня, проехал мимо. Вся дружина проехала мимо.
Не оглянулся князь на старика, а очень хотелось. Никак не шли у него из головы странниковы глаза. «Обмяк я что-то», — упрекнул себя Рюрик и попытался забыть о случившемся. Но преследовала его на охоте неясная досада и на себя, и на то, что послушался Кокора, проехал мимо. «Не простой это был старик», — почему-то подумал князь и, отъехав в глубину леса, оторвался от дружинников, рысью поскакал назад.
Вовремя поспел он на тропу, еще немного — и опоздал бы.
— Старче! — окликнул он странника, осадив коня.
Ни звука в ответ. Спрыгнул князь с коня, раздвинул кустики, наклонился над краем трясины. Облепленная болотной ряской, торчала из вадеги разевающая безмолвный рот продолговатая голова.
Страшно стало князю, зажмурился он, перекрестился: «Свят-свят».
— Ты ли это, старче? — прохрипел не своим голосом.
Голова задергалась, из-под спутавшихся болотных травинок, облепивших мокрые волосы, глянули страшные в незрячести своей глаза. Забулькало, недовольно заворчало болото. Голова запрокинулась, вынырнули с боков и снова погрязли в трясине скрюченные руки.
