домой к обещанному чаю, она сказала:
– Я не смогу вечно его избегать, Малати. Рано или поздно мы встретимся. То, что он вызвался помогать пострадавшим в катастрофе, – это уже поступок не «обыкновенного подростка», а взрослого и ответственного человека. Он сделал это не потому, что хотел передо мной выставиться.
– Тебе надо строить новую жизнь, в которой не будет его, даже если поначалу это покажется немыслимым, – сказала Малати. – Смирись, что твоя мать никогда его не примет. Это абсолютная данность. Ты права, рано или поздно вы повстречаетесь, и к тому времени ты должна сделать так, чтобы у тебя не было ни минутки свободного времени. Тогда и хандрить будет некогда. Спектакль – это то, что доктор прописал. Причем тебе нужна роль Оливии.
– Ты, наверное, считаешь меня дурой.
– Ну, скорее – глупышкой, – ответила Малати.
– Это ужасно! – воскликнула Лата. – Больше всего на свете я хочу его увидеть. Но при этом я позволила своему ко-респонденту слать корреспонденцию. Он попросил разрешения, когда мы прощались на вокзале, и я не смогла ему отказать – это было бы нехорошо и невежливо, ведь он так помог нам с мамой…
– Брось, в переписке нет ничего дурного, – успокоила ее Малати. – Пока ты не испытываешь к нему явной неприязни или любви, переписывайся сколько влезет. И потом, он ведь сам сказал вам, что его чувства к другой девушке до сих пор не угасли, так?
– Да, – задумчиво протянула Лата. – Да, так.
12.5
Два дня спустя Лата получила короткую записку от Кабира: он спрашивал, до сих пор ли она зла на него и не хочет ли повидаться на пятничной встрече Литературного общества. Он пойдет только в том случае, если пойдет она.
Поначалу Лата думала опять посоветоваться с Малати, как ей лучше поступить. Но, отчасти потому, что неудобно было взваливать на Малати ответственность за свою личную жизнь в каждом ее проявлении, а отчасти потому, что та наверняка запретила бы ей идти и даже отвечать на записку, Лата решила посоветоваться с собой – и с обезьянами.
Она отправилась на прогулку, насыпала обезьянкам на утесе немного арахиса и на некоторое время оказалась в центре их благосклонного внимания. На Пул Меле обезьяны пировали по-королевски, но теперь жизнь пошла своим чередом и мало кто из гуляющих задумывался об их благополучии.
Проявив щедрость, Лата почувствовала, что в голове немного прояснилось. Кабир как-то раз уже ходил один на встречу Литературного общества и напрасно там ее прождал – пришлось даже отведать кекса господина Навроджи. Лата не хотела вновь подвергать его такому испытанию. Она написала короткий ответ:
Дорогой Кабир!
Я получила твою записку, но к господину Навроджи в пятницу не пойду. Письмо в Калькутту дошло. Оно заставило меня задуматься и все вспомнить. Я совершенно на тебя не зла; пожалуйста, не думай так. Однако я не понимаю, зачем нам с тобой встречаться или переписываться, – одна боль, и никакого смысла.
Лата
Перечитав свое послание три раза, Лата задумалась, не изменить ли ей последнее предложение. В конце концов эти метания ей надоели, и она отправила записку как есть.
В тот день она поехала в Прем-Нивас и была очень рада, что не встретила там Кабира.
Через пару недель после начала муссонного семестра Малата и Лати отправились на прослушивание: студенческий театр набирал труппу актеров для постановки «Двенадцатой ночи». В этом году спектакль на ежегодную церемонию посвящения ставил молодой робкий преподаватель философии, живо интересовавшийся театром, – господин Баруа. Прослушивание (в тот день отбирали девушек) проходило не в аудитории, а в преподавательской комнате философского факультета, в пять часов дня. Там собралось около пятнадцати студенток, которые взволнованно болтали, сбившись в небольшие группы, или просто зачарованно разглядывали философа. Лата увидела даже пару своих однокурсниц с кафедры английского, но она была с ними не знакома. Малати пришла просто с ней за компанию – убедиться, что в последний момент подруга не сбежит.
– Я тоже могу пробоваться, если хочешь, – предложила она.
– Разве у тебя днем нет практики? – спросила Лата. – Если ты получишь роль, придется ходить на репетиции…
– Я не получу роль, – твердо ответила Малати.
Господин Баруа попросил девушек встать в ряд и по очереди зачитывать отрывки из пьесы. В спектакле было всего три женские роли, и к тому же господин Баруа еще не решил до конца, брать ли на роль Виолы девушку, так что битва шла нешуточная. Господин Баруа зачитывал все ответные реплики сам (и мужские, и женские), причем делал это так хорошо, без намека на обычную нервозность, что многие зрительницы и одна-две из пришедших на прослушивание невольно хихикали.
Господин Баруа сперва просил их зачитывать слова Виолы: «Добрая госпожа, позвольте мне взглянуть на ваше лицо» [74]. Затем, в зависимости от того, как девушки с этим справлялись, давал следующее задание – реплику Марии либо Оливии. Одну лишь Лату он попросил зачитать слова и той, и другой. Некоторые девушки читали нараспев или имели другие досадные особенности речи. Господин Баруа, вновь начиная нервничать, останавливал их такими словами:
– Ну хорошо, спасибо, спасибо, очень хорошо, вы молодчина, у меня появилась отличная идея, хорошо, хорошо…
Наконец до неудавшейся актрисы доходило, к чему он клонит, и она (порой в слезах) возвращалась на место.
После прослушивания господин Баруа обратился к Лате, причем его слышали еще несколько девушек:
– Вы замечательно читали, мисс Мера, я удивлен, что до сих пор не видел вас на сцене.
Окончательно засмущавшись, он потупился и начал собирать бумаги.
Лате пришелся по душе его робкий комментарий. Малати посоветовала ей морально подготовить госпожу Рупу Меру к тому, что роль ей непременно дадут.
– Ничего мне не дадут, что ты! – отмахнулась Лата.
– И позаботься, чтобы Пран присутствовал при вашем разговоре, – добавила Малати.
В тот вечер Пран, Савита, госпожа Рупа Мера и Лата собрались после ужина в гостиной, и Лата решила поднять щекотливую тему:
– Пран, как тебе господин Баруа?
Тот перестал читать и задумался:
– Преподаватель философии?
– Да. В этом году он ставит спектакль на посвящение, и мне интересно, что ты о нем думаешь… Хороший он режиссер?
– Мм, да, – ответил Пран, – я слышал, что в этом году он за это взялся. «Двенадцатая ночь, или Что угодно» вроде бы… Интересный получится контраст с прошлогодним «Юлием Цезарем». Да, он хорош… и, кстати, актер он тоже превосходный, – продолжал Пран. – А вот лектор, говорят, так себе.
Помолчав немного, Лата сказала:
– Да, он ставит «Двенадцатую ночь». Я сходила на прослушивание,
