– Да, я все знаю.
– Значит, тебе не будет плохо, если я хорошенько отомщу им за все?
Оэлун, наконец, подняла голову и прямо посмотрела на него.
– Сын мой, – с волнением подбирая слова, она старалась держать строгий тон, – ты уже взрослый мужчина и знаешь законы. Ты решаешь большие дела вместе с кереитским ханом и другими нойонами. И я не должна указывать тебе да советовать, как поступать в этом деле. Я знаю, как ты любишь свою Бортэ, вижу, как тоскуешь по ней. Вижу твою волю спасти ее и радуюсь, что у меня такой сын. Мой прежний муж Чиледу не был таким, он спасся сам, а обо мне забыл. А ты вернешь свою жену, я это чую сердцем. Но запомни одно: потом, когда она снова будет с тобой, никогда не попрекай ее тем, что она делила постель с меркитами. Может выйти так, что у нее будет ребенок от них, ты должен быть готов и к этому. Если ты ее любишь по-настоящему, никогда не делай ей больно ни словом, ни делом – в этом и есть главная сила мужской любви. А если слаба твоя любовь или не можешь понять этого, лучше ищи другую, на свете много девушек, а Бортэ не смей обижать. Вот тебе мое слово.
Тэмуджин долго молчал, опешенный новым потрясением: у Бортэ может быть ребенок от меркита! Он вскочил и быстро вышел из юрты. Не видя ничего перед собой, он стремительно зашагал вперед.
– Тэмуджин, постой! Куда ты? – раздался сзади запоздалый крик матери, который лишь подстегнул его, он побежал прочь от стойбища.
Пробежав шагов семьдесят по зарослям, он повернул в гору. Бежал вверх по крутому склону, все быстрее, выбиваясь из сил, стремясь убежать от захлестывающих его, перекрывающих чувств, бьющих из груди, не дающих дышать… Дважды поскользнувшись на крутом склоне, больно ударился коленями об острые камни, порвал штанину и в кровь содрал кожу на коленной чашке. Не замечая боли, с корнями рвал кусты, взбираясь наверх.
Из последних сил он выбрался на ровный выступ скалы, с которой в последний раз видел Бортэ. Тяжело дыша, смотрел на поляну внизу, вспоминая тот день, когда меркиты увозили ее. Сосущая боль снова всей силой сжала ему сердце, как тогда, при виде того, как меркитские нойоны по очереди заходили в юрту, где была Бортэ. Задыхаясь, хватая ртом воздух, он сорвал с головы войлочную шапку, с силой бросил на землю, снял ременной пояс, повесил на шею и, пав на колени, протянул руки к небу.
– Вечное синее небо, отец наш, скажи мне! – изо всех сил напрягая голос, крикнул он. – Почему боги все время шлют на меня беды? Чем я их прогневил? Где же твоя справедливость?!
Небо молчало, холодным взором глядя на него. Тэмуджин в отчаянии упал лицом в траву и, обняв сухую землю, обессилев от напряжения, лежал, ожидая, что вот-вот грянет гром и Ясал Саган Тэнгэри пронзит его молнией в наказание за дерзкие слова.
Но было все тихо. Великая тишина, сгустившись – не было слышно ни птиц, ни шума деревьев, – крепко держала тайну жизни, и нельзя было догадаться, слышит его небо или слова его прозвучали впустую, как крик пролетающей в сумраке лесной птицы.
Хан Тогорил задержался с выступлением в поход. Еще до приезда к нему Тэмуджина из его западных владений от верных людей пришла весть о том, что, возможно, зреет опасность со стороны его дяди Гурхана. Он – младший брат отца – кочевал своим улусом по восточным предгорьям Алтая и редко встречался с Тогорилом. И недавно у себя на пиру, как сообщали ему, среди разговора, будто обмолвился, что он еще посмотрит, поддерживать ему дальше Тогорила или поднять на трон кого-то другого, мол, есть еще достойные среди потомства хана Маркуса – отца Гурхана и деда Тогорила. Слова его не были пустыми, если иметь в виду, что сам он человек далеко не пустой, при надобности осторожный, и если он что-то говорит, то не следует пропускать его слова без внимания. К тому же, в отличие от других нойонов ханства – младших братьев Тогорила и других сородичей – дядя никогда не показывал по отношению к нему, правителю, особенного почтения, держался всегда независимо, и этим давал повод думать, что он и вовсе не считается с его ханской властью. Тогорил и в самом деле находился в непростом положении, когда к нему обратился со своей бедой Тэмуджин, хотя и не показал виду. Нельзя было показывать слабость перед будущим монгольским вождем, надо было сохранить его уважение – как раз его-то потом и можно будет использовать против таких, как дядя Гурхан, если те вздумают подняться открыто.
Нынешнее несчастье Тэмуджина было ему хоть и не ко времени, но, как он осмыслил чуть после – очень даже на руку: подворачивался случай одновременно разгромить давних своих врагов меркитов, ослабить их, и вместе с тем помочь Тэмуджину и еще больше обязать его, окончательно привязать к себе. Да и, кроме всего прочего, решил Тогорил, добыча с похода никогда не бывает лишней: подкормятся воины и нукеры, умножится и его владение. А добычу брать он умел…
Обнадежив Тэмуджина и отпустив его, Тогорил стал спешно принимать все меры к тому, чтобы обезопаситься со стороны Гурхана. Своего войска он имел всего полтора тумэна, но в случае смуты на его сторону могли встать семеро племянников – владельцев улусов с общим войском в два с небольшим тумэна. Эти были сыновья Тай Тумэра и Буха Тумэра – тех братьев Тогорила, которых он в свое время казнил за непослушание. Повзрослев и получив в наследство знамена и улусы своих отцов, они теперь были послушны Тогорилу, боялись его. Однако, в случае мятежа со стороны Гурхана, которому они приходились внучатыми племянниками, могли встать на его сторону. Да еще Гурхан мог привлечь с севера некоторых кыргызских вождей – около полтумэна. Всего он мог собрать больше четырех тумэнов, но у Тогорила войска было больше: вместе с отрядами Джаха-гамбу, Илга-Селенгийна и Нилха-Сангума у него было около пяти с половиной тумэнов. Его преимущество было еще и в том, что он свои войска, расположенные в середине ханства, мог собрать в несколько дней, а те, другие, по указу Тогорила жили разрозненно, по разным сторонам южных и западных границ, и без ведома хана не могли сношаться между собой, а верные люди хана присматривали за этим. По всему, преимущество было на стороне Тогорила, однако дядя Гурхан, живя по границе с давними их врагами найманами, мог обратиться к ним за помощью, как это в прошлый раз сделал мятежный брат Тогорила – Эрхэ Хара, а те всегда рады поводу вторгнуться в их пределы, чтобы поживиться под шумок…
В таком непростом положении Тогорил, обдумывая все это, сидя у очага просторной юрты, все больше приходил к выводу, что ему нужно помочь как можно быстрее подняться и усилиться двум молодым монгольским вождям – Тэмуджину и Джамухе. Все последнее время он радовался, что весной помог подняться Джамухе, привязав его к себе, и на этот раз твердо решил идти с Тэмуджином против меркитов. А ослабить это племя на северных своих границах было для него давним желанием, вражда же с ними была личная, испытанная на собственной шкуре, и до сих пор к нему приходило на память, как он толок их проклятое просо в каменной ступе, как тосковал по родным степям на берегах Тулы.
Посыльный от Тэмуджина прибыл к нему еще в конце месяца. После этого, дня четыре потратив на то, чтобы уладить свои дела – отправив два тумэна войска под началом Илга Селенгийна к границам улуса дяди Гурхана, оставив вместо себя у трона Нилха Сангума под попечительством двоих старых нойонов и, взяв с собой Джаха Гамбу (этого брата он в смутное время предпочитал держать рядом с собой), – на третий день новой луны с двумя тумэнами войска двинулся на восток.
Тэмуджин по дням рассчитал время прибытия хана. За день до того, когда тот со своим войском должен был достигнуть Керулена, он вместе с Хасаром и Бэлгутэем, взяв отцовское знамя, спустился вниз по реке.
Выехали из стойбища до рассвета и всю дорогу шли быстрой рысью. Заводными шли кони Хачиуна и Бортэ, несли в переметных сумах походные вещи, да доспехи Тэмуджина, еще весной полученные в подарок от Тогорил-хана.
Прибыли на место к вечеру, после заката. Уже в сумерках они поклонились одинокому старому дереву на северном берегу и стали на ночь.
Тэмуджин лег сразу, бросив у костра потник и положив под голову седло, чтобы набраться сил, но уснуть не смог. Долго ворочался с боку на бок, с тоской слушал комариный звон, неумолчно витавший в воздухе, давил в себе волнение перед предстоящим делом. Тревожно сжималось сердце при мыслях о Бортэ. «Только бы не случилось с ней чего-нибудь, – думал он, – была бы жива и здорова, большего ничего и не нужно… Но если ее замучают… – он судорожно вдыхал горячий воздух, задыхаясь от внезапно подступающего бешенства и вскакивал на ноги, ходил вокруг, страдая от острого зуда где-то в груди, – тогда я уничтожу всех, кого настигну, кровью залью всю их землю!»
Несколько раз он уходил от жара костра к реке и подолгу сидел у бесшумно плывущей во тьме воды, охлаждая лицо свежим ветерком, поддувающим с низовья.
